Хроника неоконченной кругосветки

В конце девяностых я предпринял неудачную попытку совершить
одиночное, кругосветное путешествие на самодельной яхте.

Не обращая внимания на то, что всю свою жизнь я прожил в Москве
и к морю выезжал лишь в свой отпуск, я задумал отправиться
в океан под парусом. Самоуверенность позволила мне, закончив
автомобильно-дорожный институт, самостоятельно спроектировать
и построить круизную яхту на собственные средства.

На подготовку путешествия у меня ушло несколько лет. Яхту
я построил и до океана все-таки на ней доплыл. Мне даже удалось
пересечь Атлантику, правда, завершающую ее часть, увы, уже без
яхты…

Свои приключения и ощущения от них самым подробным образом
я описал в этой книге.

УДК 821.161.1-311.3*1
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
ISBN 978-5-9903187-1-7 © Артемов И. В., 2011
Художник Евгений Виленкин

1

Мой импровизированный плот слегка накренился на одну сторону,
и некоторым волнам удается прокатиться по его поверхности,
принося мне спасительную прохладу. В такие моменты сознание
возвращается ко мне. Закрытыми глазами я ощущаю палящее солнце
прямо над собой. Хочется убежать куда-нибудь, спрятаться, но я
один, посередине бескрайнего океана, и я не могу даже пошевелиться.

Плот — это все, что осталось от моей некогда замечательной
яхты. Большой кусок деревянной обшивки бывшей палубы, обрывки
парусов, веревки, еще какой-то мусор. Я лежу на спине в центре
этой кучи, под палящими лучами солнца. Все тело пронзает нестерпимая
боль. Хочется кричать, но даже на это нет сил. Проваливаюсь
в какую-то черноту. Разгоняюсь до огромной скорости, несусь
в узком пространстве, все мелькает перед глазами. Вот-вот я должен
разбиться о дно этой бездны. Я сжался и приготовился к этому
неизбежному удару, как чернота куда-то исчезла, я остановился на
огромной поляне прекрасных цветов. Хотя нет, это даже не цветы,
это яркие краски, свет и всепоглощающее счастье. Мое сознание
ясно как никогда, это и есть моя жизнь. Вокруг меня какие-то люди.
Я не могу их вспомнить, но все они очень близки мне. Я их откуда-
то очень хорошо знаю и очень люблю. Это мой мир, я жил в нем
всегда. Мне очень хорошо в нем.

Очередная волна прокатывается по плоту. Медленно меня начинает
наполнять нестерпимая боль. Нет, нет, я не хочу покидать
мой сказочный мир. Не хочу возвращаться в сознание, где только
безвыходность и страдания. Огромная, вечная, счастливая жизнь
превращалась в прожитое мгновение.

Я хочу умереть, чтобы не видеть над собой этот враждебный мне,
приносящий столько страданий раскаленный шар на небе. Чтобы
исчез, наконец, подбрасывающий на каждой волне мое тело, плот,
за который я судорожно цепляюсь из последних сил. Зачем? Зачем
я это делаю? Зачем я сам продлеваю свои мучения? Надо разжать
пальцы, просто разжать пальцы, и Океан сам поставит точку.
Но почему я этого не делаю? Почему мое сознание не может
справиться с мышцами? Почему пальцы не разжимаются?

Очень хочется пить. Вода прямо подо мной. Можно повернуться
и опустить в нее лицо. Но мое сознание и здесь борется со мной.
Помощь пришла свыше. Очередная волна оказалась больше
других, плот сильно накренился и я соскользнул в воду. Ласковая,
прохладная вода окутала меня со всех сторон. Я стал погружаться
в бездну, наслаждаясь легкостью своего измученного тела. Но что
это? Мне нужен воздух! Мне срочно надо вздохнуть! Руки сами
меня выносят на поверхность. Жадный глоток воздуха и опять в
объятия нежной воды.

Теперь уже сознание не давало мне расслабляться. Не знаю,
как долго я бултыхался в воде, но в какой-то момент понял, что
рядом нет моего плота. Я с ужасом огляделся и ничего не увидел.
Почему-то меня стал разбирать гомерический смех. Было очень забавно
остаться посередине Атлантического океана один на один с
ним. Силы явно были не равны. Я оказался в его власти. В какой-то
момент волна приподняла меня над остальными, и я увидел вдалеке
свой плот. Господи, даже Океан на моей стороне. Даже этот
исполин зачем-то хочет помочь мне.

Я плыл целую вечность, долго не понимая, приближаюсь я к
плоту или отдаляюсь от него.

Наконец я ткнулся лицом в доски, у меня не хватило сил даже
ухватиться за него рукой.

Первый раз за последние дни мой мозг стал анализировать ситуацию.
Я вспомнил, что где-то на плоту была веревка. Я подогнул
к себе ногу, обмотал ее вокруг и пополз вдоль борта. Веревка натянулась,
поднимая над водой мою ногу. Плот накренился, ближний
ко мне край, под моей массой погрузился под воду, приглашая меня
войти. Из последних сил я перевернулся на спину, подтягивая себя
к середине. Плот выпрямился, я почувствовал глубокое облегчение
и отключился.

Открыв глаза, я ничего не увидел. Кругом была абсолютная чернота.
Я снова быстро закрыл глаза. Стало страшно. Что произошло?
Я ослеп? Где я? Не открывая глаз, я попробовал пошевелиться и
ощутил веревку на своей ноге. Память мгновенно вернулась ко мне.
Я вновь открыл глаза и в темноте прямо над собой стал различать
звезды. Их становилось все больше и больше. Огромный небосвод
навис надо мной. Я смотрел на него как будто в первый раз, отчетливо
осознавая себя частью этой Вселенной.

Ночь была спокойной. Ветер почти стих, волны уже не заливали
плот, было слегка прохладно. Я лежал на спине, смотрел в бескрайнее
небо и думал, как я мог здесь оказаться. Где я совершил
ту ошибку, которая привела меня умирать сюда, в это царство бесконечностей?
Мне всегда везло. Я ставил перед собой нелегкие задачи, и судьба
легонько подталкивала меня в верном направлении. Я уходил в
сторону и всегда «звонил» звоночек, предупреждая меня об этом.
Если я его упорно не слушал, то набивал себе «шишки».
Что я не услышал на этот раз? Может быть, сама мечта о кругосветном
путешествии, так поглотившая меня с самого детства,
была утопией? Как могло меня, всю жизнь прожившего в Москве,
так тянуть в море? Может быть, мне это просто казалось? Может, я
хотел очередного преодоления себя? Стоило ли прислушиваться к
опытным кораблестроителям, отговаривающим меня строить яхту
по новой, моей технологии? Как мне было тогда оценить степень их
профессионализма?

А может быть «звоночком» было нежелание чиновников из судовой
инспекции выпускать меня из страны, воспринятое тогда
мной как попытка вымогательства у меня взятки?

Или бесконечные шторма и жуткий холод должны были развернуть
меня назад с середины маршрута?

Как отличить собственную лень и беспомощность от «звоночков
» судьбы.

Где проходит тонкая грань между настойчивостью и упертостью?
Наверно, мне уже никогда не удастся ответить на эти вопросы.
Положение, в котором я оказался не оставляет иллюзий на возможное
спасение. Я в пустынной части Атлантического океана вдали от
маршрутов кораблей, без воды, еды и почти без одежды. Мне неоткуда
ждать помощи и о моем местонахождении никому не известно.

Очень странно понимать сейчас, что где-то продолжается жизнь,
люди смеются и плачут, отправляют детей в школы и следят за котировками
валюты. Все идет своим чередом в этом многогранном
мире, но как это далеко сейчас от меня.

Мой так называемый плот — это несколько связанных между
собой кусков, оторванных мной в последний момент от яхты. Пенопласт
и дерево в них позволяют держать меня на плаву, но океанские
волны нередко захлестывают плот полностью, отделяя меня от
него. Хотя абсолютно невыносимой мою жизнь делает невозможность
спрятаться куда-то от раскаленного экваториального солнца.

Скоро рассвет, и я понимаю, что шансов дожить до следующего заката
у меня почти нет.

2

Моя кругосветная экспедиция началась три с половиной года
назад. Проштудировав все номера, начиная с первого журнала «Катера
и яхты» я наконец «дозрел» до желания самостоятельно построить
парусную яхту. Конечно, я изучал любимые журналы с самого
детства. Раз в месяц почтальон бросал в мой ящик журнал, и
я зачитывал его до дыр. Еще в школе я переделал надувную лодку
в парусник. Установил на ней мачту, паруса, шверцы, руль и стал
самым счастливым человеком. Я плавал на своей надувной яхте по
водохранилищам, ветер раздувал паруса, сшитые из простыней.
Уже тогда я мечтал о море и далеких странах.

Журнал в доинтернетовское время был почти единственной ниточкой,
связывавшей меня с белоснежными парусными красавицами.
Я впитывал всю информацию о яхтах, которую мог раздобыть
вдали от морей, посередине огромного континента. Яхта в московской
квартире могла быть только разборной. Наступил этап парусных
катамаранов. Походная студенческая юность. Огромные баулы
в поездах, туристические костры, гонки на парусных катамаранах
по Иваньковскому водохранилищу. Наконец я смог выйти в море
под парусом. Дошел даже на надувнушке до Соловков.
Но хотелось большего, хотелось выйти в море по-настоящему.
Чтобы не было границ и препятствий, чтобы можно было идти за
горизонт.

Я приступил к проекту. Хотелось сделать что-то свое, уникальное,
не похожее на всех остальных. Я мог рассчитывать только на
свои силы и на свой бумажник, поэтому материалы и размеры судна
планировались весьма скромные. Но и сковывать себя четырех7
метровой яхтой, на которой знаменитый кругосветчик Евгений
Гвоздев обогнул земной шар, мне тоже не хотелось.

За пару месяцев я закончил проект, хотя скорее не проект, а просто
наброски внешнего вида яхты с разных сторон. Компоновочные
чертежи кают, кокпита, камбуза, гальюна, баков для воды и многое
другое. Решено было строить деревянную яхту, но не традиционным
способом, который мне был не под силу из-за отсутствия опыта,
а на прочном стальном наборе с использованием фанеры и современных,
полиуретановых связующих.

Яхта должна была быть длиной 9 метров и весить по расчетам
6 тонн.

Отделка корпуса планировалась из прочного красного дерева, а
палуба будет покрыта тиком.

Можно было начинать строительство. Первый этап был самый
простой для меня. Я купил стальные трубы квадратного сечения и
приступил к сварке набора. У меня не было машиностроительных
чертежей, поэтому процесс напоминал ваяние скульптуры. Я по
очереди приваривал одну деталь за другой, прикидывая, как лучше
будет смотреться будущая яхта. Очень странно, но почему-то тогда
у меня была полная уверенность, что я смогу сделать хорошую
яхту. И не просто хорошую, а еще и надежную, на которой я смогу
пройти вокруг света.

Строительство поглотило меня полностью. Я дневал и ночевал
на своей верфи (в гараже на даче). Не прошло и месяца, как я смог
уже любоваться на форму яхты, закончив стальной набор. Пришло
время обшивать корпус фанерой. Я приклеивал куски фанеры к
стальным трубам, фиксируя их саморезами. Эта работа уже не была
очень легкой. Листы фанеры абсолютно не хотели гнуться в двух
плоскостях, выпячивая мне свои углы. Я долго возился с подгонкой
каждого куска фанеры. Наконец и с этим было покончено.

Следующим этапом я наносил наружное полиуретановое покрытие,
пропитывая им фанеру. Для этого мне пришлось перевернуть
кверху килем корпус яхты. Чтобы увеличить прочность обшивки и
придать красивый внешний вид, я стал приклеивать к ней деревянные
рейки. Правда, бюджет не позволил применить красное дерево,
как планировалось ранее, пришлось довольствоваться лиственницей,
а потом морить ее под красное. Рейки скрыли всю угловатость
фанеры. Образовавшиеся пустоты между рейкой и фанерой я залил
полиуретаном, получилась «броня».

Потом снова, на ровном киле, я устанавливал двигатель от автомобиля
«ниссан», редуктор, вал, винт, руль, баки и еще массу всяких
необходимых мелочей.

Тем временем наступило лето. Хотелось перебираться ближе к
воде, а у меня еще корпус не закончен. Я планировал в этом сезоне
поставить корпус яхты на воду и провести ходовые испытания под
мотором. Но работа пошла медленнее — жарко и комары стали надоедать.
Кое-как сделал временную надстройку и накрыл кокпит с
баком.

Пора было спускать судно на воду, а то уже август, там и осень
не за горами. Для перевозки переделал свой старый трейлер, но все
равно яхта на трейлере за «гелентвагеном» смотрелась как эсминец.
Гаишники свои свистки «проглатывали», как стервятники слетались
на дичь. К общению с властью я был готов во всеоружии. По
дороге сразу заехал на заправку, не с канистрами же потом бегать.
Спускать на воду решил на Химкинском водохранилище. У меня
там друзья в Захарково. На следующий день заказал кран. Ночью не
смог заснуть вообще — волновался, как себя яхта поведет на воде?
Я же не профессиональный кораблестроитель. Все мои университеты
это журнал «Катера и яхты» и еще пяток наших книг по теме.
Кран, как пушинку, поднял трехтонный корпус и мягко опустил
его на воду.

У меня перехватило дыхание. Яхта закачалась на волнах. Ватерлиния
скрыла от глаз подводную часть корпуса. Она вдруг стала совсем
даже не огромной, а очень маленькой. Небольшой деферент на
корму и высоко над водой оставшаяся теоретическая ватерлиния.
Ведь на яхту еще не установлен тяжелый киль и много оборудования.
Я ликовал. Моя яхта просто прекрасна. Все волнения позади, на
душе праздник. Я столько себе представлял, как я буду спускать на
воду яхту, как позову друзей, как мы все отпразднуем это событие.
А получилось все совсем обыденно, без помпы. Конечно, сегодня
только предварительный спуск на воду, яхту еще долго достраивать
и после испытания она опять будет вытащена из воды, но все же
первое крещение у нее сегодня.

Завожу мотор, яхта оживает, включаю переднюю скорость — поехали.
Для такого размера судна достаточно мощности двигателя
15—20 лошадей, но мне «подвернулся» дизельный мотор в 70 лошадиных
сил. Он был снят с автомобиля, поэтому не очень много
весил. Заведомо лишняя мощность должна была компенсироваться
увеличенным диаметром гребного винта и использованием только
низких оборотов. Посмотрим, что на это ответит расход топлива.
Яхта резво побежала по заливу. Даже холостые обороты двигателя
разогнали лодку до четырех узлов (7 км/час). Яхта прекрасно
слушалась руля. Конечно, ведь перо руля огромное, рассчитанное
на паруса. Стоит переложить штурвал, и яхта послушно закладывала
циркуляцию почти на пятке. Чуть-чуть добавил ходов, и скорость
возрастает до семи узлов! Ничего себе, это при такой-то маленькой
длине лодки! А ведь это еще далеко не максимум. Замигала
лампочка перегрева двигателя. Глушу мотор. Не работает переделанная
мной система охлаждения. Но даже без нее я катался минут
двадцать. Что значит не нагруженный дизельный двигатель. Стою,
загораю, жду, пока он остынет. При подходе к пристани выяснилась
еще одна проблема. Яхта под мотором не желает двигаться медленнее
7 км/час. На такой скорости залетать на тесную стоянку и
маневрировать там между судами не очень большое удовольствие.
Тем более когда делаешь это на новой яхте впервые. Приходилось
постоянно переключать рычаг на нейтралку, добиваясь приемлемой
скорости. Зато, если переложить на реверс, яхта вставала как
вкопанная.

Следующие три недели ушли на доводку двигателя. Ни одна из
его систем не захотела работать сразу хорошо. Пришлось устанавливать
дополнительную помпу, менять теплообменник, переделывать
выпускную систему, возиться с электричеством. Зато к концу
сентября яхта побежала девять узлов на четверти газа. Правда, если
пробовать доводить газ до полного, то скорость практически не менялась.
Понимаю, что установка киля и прочего оборудования увеличит
вес яхты почти вдвое. Скорость должна немного уменьшиться.
Но итогами первых испытаний, я остался очень доволен.

3

На горизонте небо стало светлее. Я смотрел в его сторону, ждал
приближение своего врага. Почему-то мне представлялось Куликово
поле, развернутые шеренги нашей дружины и татарские полчища
хана Батыя по ту сторону реки. Скоро разразится смертельная
битва.

Сегодня пошли третьи сутки с моего последнего глотка воды.
Я прекрасно понимал, что это предел. Можно терпеть голод, жару,
качку, но обезвоживание победить нельзя. Никому еще не удавалось
продержаться больше трех суток. Морская вода, при этом не
спасает. Пить ее бесполезно. Соли накапливаются в почках, а для
их вывода необходима пресная вода. Почки перестают работать —
долгая мучительная смерть.

Солнце поднялось над горизонтом. Оно пришло за мной.
Почему-то мне совсем не страшно умирать. Я уже готов к этому.
Скоро температура начнет подниматься. Бежать мне отсюда некуда,
поэтому будет подниматься и температура моего тела. От этого
моя кровь загустеет и мозгу станет не хватать кислорода. Скорее
всего, я потеряю сознание, как вчера, но на этот раз вряд ли уже
приду в себя.

Пока я еще жив, правда, уже почти не могу управлять своим телом.
Лежу без движений на спине, а в голову лезут всякие воспоминания.
Несколько раз я перечитывал книгу Алена Бомбара «За бортом
по своей воле». Сильное впечатление на меня произвел этот человек.
Он жил в первой половине двадцатого века, был врачом и психологом.
В книге он описывал эксперимент, который поставил над
самим собой. Исследуя истории кораблекрушений, Ален подметил
странную закономерность: больше половины экипажа выживших
после кораблекрушения и оказавшихся в спасательных шлюпках,
умирало за первые три дня, несмотря на то, что у них, как правило,
была с собой вода и даже продукты. Значит, подумал ученый,
их убивают не лишения, а что-то другое. Что же? Для того чтобы
это выяснить и тем самым попытаться спасти тысячи погибающих
в море людей, отважный ученый сам сел в спасательный плот и оттолкнулся
от берега. Запасом продуктов и водой он не пользовался,
правда, с собой у него были незатейливые приспособления для
ловли планктона и рыбы, маленький ручной пресс для добывания
пресного сока из рыбы и что-то еще.

Бомбар терпел страшные лишения, его мучили голод и болезни,
но за несколько месяцев он смог пересечь Средиземное море,
а через несколько лет и Атлантический океан. Великий Человек и
Ученый доказал всему миру, что людей убивал собственный страх.
Неверие в свои силы и незнание своих возможностей — истинные
убийцы. Скудный дневной рацион, состоящий из ложки планктона
и нескольких глотков жидкости поддерживали жизненные силы
отважного ученого на протяжении многомесячных плаваний. К сожалению,
Ален Бомбар погиб во время своего огромного перехода
через Тихий океан. Но все равно он все доказал. Он вселил веру в
собственные силы людям, оказавшимся за бортом.
А погибнуть он мог по сотне других причин. В море бывает всякое.
Могут напасть акулы. Маленький плот не самая надежная защита
от хищников. Сильный шторм способен перевернуть любую
скорлупку на воде. Можно случайно упасть за борт даже на спокойной
воде, и судно от тебя уйдет навсегда. Опытный моряк Евгений
Гвоздев рассказывал, что за четыре года своего одиночного кругосветного
плавания он ни разу не снял с себя страховочный пояс.
Запомнился мне рассказ и Бомбара, когда он, выкинув, как обычно,
за борт плавучий якорь (это такой подводный парашют, с его помощью
посередине моря можно почти до ноля сбросить скорость
небольшого судна), выпрыгнул за борт искупаться. Каков же был
его ужас, когда, вынырнув, он обнаружил, что парашют не раскрылся.
Весь день Ален гнался вплавь за своей лодкой, и только когда
уже под вечер она добежала до горизонта, океан сжалился над ним
и раскрыл якорь.

Бесконечные случайности формируют закономерности. Океан
властен надо всем своим хозяйством. Не битва с ним, а только глубокое
понимание его позволяет нам существовать в этой стихии.
На мое лицо что-то капало. Интересно, сколько я был в отключке?
С неба лилась вода, я с жадностью раскрывал рот и вода сама
текла в меня. Блаженство!

Я готов так глотать воду бесконечно. Шел сильнейший тропический
ливень. Откуда он взялся? Когда я видел небо в прошлый раз,
на нем не было ни облачка. Надо попробовать пошевелиться. Нет,
не могу. Не могу заставить руки двигаться. Лежу на спине и только,
разинув рот, все пью и пью. Глаза открыть невозможно, в них сразу
попадает вода.

Я, наверно, так пил целый час. Надо было попробовать встать.
Собрать все силы и подняться.

Если уж Богу угодно, чтобы я пока оставался на этом свете, то не стоит его разочаровывать.

За стеной дождя ничего не видно вокруг. Надо было обязательно
собрать немного пресной воды. У меня где-то была пустая пятилитровая бутылка. Покидая яхту, я захватил ее с собой, правда тогда она была еще полной.

Дождь воскресил меня, у меня появилась слабая надежда на спасение,
и хотя все остальные мои проблемы лишь усугубились, но
обилие пресной воды и отсутствие изнуряющей жары самое важное
на сегодняшний день. Еще утром я не надеялся ни на какое завтра,
а сейчас уже строю на него планы. Правда, я не имею понятия, что
сейчас: утро, день, вечер или наступил уже следующий день? Полная
прострация во времени. Дождь и не думает заканчиваться. Вокруг
сумерки.

Я расправил кусок паруса, промял посередине желоб и подставил
под него бутылку. Вода тоненькой струйкой стала наполнять
бутылку. Я попробовал воду — соленая. Вылил ее из бутылки. Парус
так просолился, что собирать с его помощью воду нельзя. Я стал
смывать с него соль, расстелив ткань на досках, долго разгонял воду
руками, периодически снимая пробу. Наконец вкус воды меня удовлетворил
или просто закончились силы, ведь последние несколько
дней я почти полностью провел без движения. Я снова подставил
бутылку под струйку и с наслаждением долго наблюдал, как она наполняется.
Все-таки это странно, что самая обычная вода может продлить
жизнь вдвое, втрое, вчетверо. Каждый подаренный небесами литр
давал мне возможность прожить еще один день. Пятилитровая бутылка
— целая вечность.

Время на плоту совсем остановилось. Я долго и осмысленно
проживал каждое мгновение, стараясь не пропустить ничего. Лишь
полное изнеможение периодически отключало мое сознание, и целые
куски жизни стирались из него.

От постоянного соприкосновения с соленой водой все мое тело
покрылось язвами. Каждое движение давалось с большим трудом.
Пока я находился в полубессознательном состоянии, я почти не замечал
этой боли. Но стоило мне слегка оклематься, как зуд становился
нестерпимым. Остатки одежды лишь усугубляли мои страдания.
Я снял с себя все, а дождь смыл соль с моего тела.

Он все лил и лил. Больше наполнять водой мне было нечего. Но
я где-то читал в литературе по выживанию в экстремальных ситуациях,
что лучшая емкость — это собственный живот. Поэтому я лег
под струйку воды и открыл рот. Лежал я долго, уже не хотел совсем
пить, но рот не закрывал, и вода все текла и текла в меня. Я не испытывал
никаких ощущений, просто наполнялся водой. Наконец
вода перестала в меня поступать. Я был в прямом смысле слова наполнен
полностью, но к своему удивлению, смог подняться, правда
если открывал рот, то вода начинала вытекать из меня. Меня от
этого разбирал смех, я старался сдерживаться и от этого хрюкал и
плевался. Интересно, кто пишет эту методическую литературу для
спасателей? Сами-то они испробовали свои методы на себе?
Мне становилось холодно. Дождь уже льет несколько часов. Ничего
вокруг своего плота я не вижу. Но ветра нет совсем, а дождь
полностью успокоил волны в океане. Идет только океанская зыбь,
но эти волны настолько длинные, что почти незаметны.
Я залез под парус, прячась от потоков воды низвергающихся с
небес. Вот же забавный климат: то поджаривает как на сковородке,
а то просто топит водопадами с неба.

4

В октябре, опять с помощью подъемного крана, я вытащил из
воды свою яхту. Мой собственный статус изменился. Теперь я уже
не какой-то там самодельщик, а судовладелец и яхтсмен. Я уже не
строю яхту, а занимаюсь ее оснасткой и отделкой.

Первым делом я принялся сооружать навес из старых уличных
рекламных плакатов. Ведь дождливая осень сменится снежной зимой,
а увозить яхту опять в гараж нельзя, потому что первым делом
собираюсь прикреплять к корпусу киль, и яхта станет нетранспортабельной.
Киль делал отдельно из стального листа в гараже, потом прикрутил
его к корпусу на заранее подготовленное место, 24 болтами
и залил вовнутрь 1,5 тонны свинца. Киль получился «золотой»,
зато прочный и красивый. Теперь можно браться за установку оборудования.
Начал я с электрической якорной лебедки. Провода
управления от нее провел в кокпит, чтобы можно было управлять
яхтой одному. Затем установил две двухскоростные лебедки для
постановки парусов, на большее не хватало денег. Дошло дело до
уток и полуклюзов. Наконец на палубе работать стало совсем холодно,
я включил обогреватели и полез вовнутрь, заниматься отделкой
кают. На яхте предполагались две двухместные каюты, одна
из которых служила и кают-компанией. Оборудовал камбуз и галь15
юн. Везде провел горячую и холодную воду, установил раковину,
плиту и холодильник. Врезал два люка для вентиляции. Соорудил
диваны с рундуками и большой стол. Стены из экономии средств и
веса отделал пластиковыми панелями. Под них запихнул пенопласт
для термозащиты и запаса плавучести. Правда, влезло меньше двух
кубов, боюсь, что этого маловато для достижения положительной
плавучести шеститонной яхты. Хотя в конструкции много деревянных
деталей, они тоже плавают, может, и пронесет.

За этими работами прошла зима. Я ее почти не заметил. Все
время проводил внутри яхты. Как-то даже прижился, не хотелось
лишний раз вылезать. Когда закончил каюту, смог оставаться спать
внутри. На улице мороз, а у меня тепло и уютно. Камбуз и гальюн с
горячим душем вообще почти сравняли удобства яхты с моей квартирой.
Стало пригревать солнышко. Пора устанавливать мачту и рангоут.
Еще в январе я ездил за мачтой в Питер. Там шла борьба за
землю и выгоняли один яхтклуб. Они распродавали много старого
оборудования. Я недорого приобрел 14-метровую мачту с двумя
краспицами, гиком, вантами, штагами — короче, всем рангоутом.
В конце марта я убрал тент и за один день установил мачту. Это
привело меня в состояние полного восторга. Я ходил кругами вокруг
яхты и любовался своей красавицей.

Паруса я заказывал в Ярославле, на какой-то странной фабрике.
Они шьют их из своего материала почему-то в три раза дешевле,
чем по всей стране. Я не очень разбираюсь в качестве, но на словах,
вроде все как у всех. Только сроки очень большие. Но пока время
терпит.

На палубе еще много работы. Мое планируемое ранее, роскошное
тиковое покрытие, к сожалению, не вписалось в смету, пришлось
довольствоваться полиуретановым. К концу строительства
приходится ужиматься. Установка леерного ограждения заняла две
недели, очень нудное занятие.

А мимо меня уже все время проплывают катера, яхты и пароходы,
стало невозможно работать.

Пора на воду, а парусов еще нет.

На последние деньги купил картплоттер, эхолот, анемометр и
автопилот. Приступил к установке этих драгоценностей. Переживал,
что вынужден буду обходиться без радара, но со временем куплю
его обязательно.

Старт моей кругосветной экспедиции был мной запланирован
на июнь. Лето уже давно наступило, а моя яхта все еще стоит на
берегу. Я хватаюсь за все подряд, сотни мелких недоделок, работаю
по двадцать четыре часа в сутки, сплю в каюте. Настоящий предстартовый
аврал.

Сегодня уже первое июля. Спускаем яхту на воду. Суета последних
дней опять не дала организовать торжественный праздник.
Проверяю все уже на воде. Настраиваю работу многочисленных
систем. Почему-то само по себе все работать не хочет. Автопилот
самопроизвольно меняет курс при включении любой лампочки или
приемника на борту. Водяные помпы автоматически не выключаются,
как это положено. Дорогущий фирменный люк в каюту, течет
под дождем. Якорная лебедка при включении «вышибает» предохранитель.
Хорошо хоть все основное работает исправно. Двигатель
больше не греется. Деферента на корму теперь нет, яхта стоит ровненько
в своей ватерлинии.

Время бежит, а паруса все еще не готовы. Устав выслушивать
очередные обещания парусных мастеров, прыгаю в машину и несусь
в Ярославль. Они, оказывается, еще почти ничего не сшили.
Два дня живу на их, с позволения сказать, производстве. Хожу по
пятам за мастером, уговариваю работников, сам шью на машинке.
В итоге уже ночью забираю два готовых паруса и уезжаю. Интересно,
как они подойдут к моему рангоуту?

Возвращаюсь в Москву, сразу устанавливаю оба паруса. Ну вроде
ничего, смотрятся сносно, даже без дополнительной настройки.
Смертельно уставшим валюсь на койку, я почти трое суток не
спал.

5

Постепенно стемнело. Дождь как-то очень резко закончился.
Я так и не стал вылезать из-под паруса, пригрелся, и первый раз за
все последние дни спокойно уснул. Проснулся я, когда было еще
совсем темно. Долго соображал, где я нахожусь, сны далеко унесли
меня от этого места, совсем не хотелось возвращаться. Высунув
голову из-под импровизированного «одеяла», я посмотрел на
небо. Звезд не было видно. Вокруг абсолютная чернота, без ветра и
каких-либо звуков. Я такой тишины в море не встречал. Лежу как в
вакууме, сложно даже понять, где верх, где низ. Интересно, сколько
прошло времени? Сколько я спал? В этих широтах день почти
равен ночи. Небо, наверное, все в тучах, поэтому звезд не видно
и так темно. Я на ощупь вылез из-под паруса и сел. Сейчас даже
невозможно представить, что подо мной несколько километров
воды и меня отделяет от нее всего каких-нибудь десять сантиметров
старых досок и пенопласта. Когда я вынужден был постоянно
бороться за свою жизнь, мне не приходили в голову такие мысли.
Полное спокойствие вселяло в меня ужас. Всем своим нутром я
ощущаю свою ничтожность, незначительность и незащищенность
в этом мире. Я полностью зависим от прихоти Океана. Он может
напоить меня и иссушить заживо, может забрать к себе или выкинуть
на берег. Океан служит домом миллионам разных созданий,
но это не мой дом. Они живут здесь, плавают подо мной, а я никого
из них не вижу и не ощущаю. Чтобы выжить, я должен ловить их и
есть, но скорее буду съеден ими сам, потому что это я пришел на их
территорию и должен подчиняться их законам. У меня нет органов
чувств, которые способны кого-то обнаружить рядом с собой, но я
чувствую прикованные взгляды ко мне. Они знают о моем существовании,
они чувствуют меня, они смотрят на меня и оценивают
свои шансы.

Похоже, я схожу с ума. Мне надо думать о чем-то другом. Мне
первый раз в жизни стало по-настоящему страшно в море. Я всегда
считал его своим другом, но своим зловещим молчанием, оно заставляет
меня трепетать. Господи, когда же рассвет? Неужели эта
бесконечная ночь никогда не кончится? Я снова залез с головой под
парус, на этот раз не от холода, а от животного страха. Парус позволял
мне стать невидимым для всего мира.

Первый порыв ветра налетел совсем неожиданно, без предупреждения.
Сначала стал нарастать какой-то гул, я подумал, что он
мне кажется. Гул доносился откуда-то снизу, из-под плота, с нарастающей
силой. Я принял его за собственное сумасшествие и закрыл
уши руками. Звук пропал. И сразу сильный порыв ветра сорвал
с меня парус. Я мгновенно сел, пока не понимая, что происходит.
Привычные звуки включились в темноте все разом. Так начинает
увертюру опытный симфонический оркестр по одному взмаху дирижерской
палочки. Парус хлопал, пытаясь оторваться от веревки,
мелкие волны подталкивали плот, ударяясь об его доски. Ветер дул
мне в спину, и я чувствовал, что начинаю двигаться вместе с плотом
по воде. Я пригнулся и вцепился руками в плот. В то же мгновение
ветер «выключили», как его и не было. Но звуки остались. Океан
ожил. Плещутся вокруг плота волны, и где-то опять слышен гул.
Мне не хочется признаваться себе в том, что все приметы говорят
о приближающемся шторме. Я только вчера поверил, что, может
быть, смогу выжить, и вот Океан мне готовит новое испытание,
которое для моего судна, возможно, станет последним. Ему недостаточно,
что он уже утопил мою яхту, а с ней и мечты о путешествиях.
Ему необходимо отобрать у меня все!

Чем я так провинился перед ним? Тем, что посмел вторгнуться
в его владения без спросу? Что просто хотел проскочить, не будучи
профессионалом? Нет, сейчас я не намерен сдаваться! Мы будем
биться! Пусть наши силы и неравны, но сдаваться я не собираюсь.
Уже несколько минут нет ветра. Может, пронесет? Может быть,
не будет никакого шторма?

Когда же наконец наступит рассвет? Когда я смогу увидеть, что
творится вокруг меня?

6

Ветер мешает мне отрегулировать прогиб мачты с поставленными
парусами прямо у причала. Приходится отплывать в конец Химкинского
водохранилища к Иваньковскому парку — там поспокойней.
Полдня провозился с настройками паруса. Казалось, простое
дело, морщины убрать с паруса, но не тут-то было. Так до конца и
не смог. Но ничего, у меня ведь не гоночная яхта, тем более паруса
еще растянутся, со временем доведу их до идеала. Оставшуюся
часть дня метался от берега к берегу по водохранилищу, проверял
яхту на разных курсах, разворачивал оверштаг, ходил в лавировку
и «бабочкой», в общем, отрывался по полной программе. В итоге я
остался очень доволен яхтой и парусами. Она резво разгонялась, на
острых курсах не лежала на руле, хотя слегка норовила привестись
на порывах ветра. Но даже слабого ветра хватало, чтобы уверенно
выполнить поворот оверштаг. Я возвращался на свою стоянку
уставший и счастливый. Последние полтора года я, почти забыв
про семью и работу, все строил и строил. Каждый день у меня находилась
куча дел с яхтой. И вот наконец все построено и делать
больше нечего. Какое-то странное состояние. Будто бы лишился
чего-то очень важного в своей жизни.

На календаре конец июля. Здравый смысл подсказывал мне отложить
старт кругосветки на год. У меня еще ничего не готово к
этому путешествию. У яхты даже нет пока имени и не проведено
никаких испытаний. С этими грустными мыслями на следующий
день я покатил в сторону Московского моря. Поставив паруса на
Пироговском водохранилище, хотя ветер был слабым, я направлялся
к Икшинским шлюзам. Вызываю по рации диспетчера шлюза, а
мне объясняют, что шлюзовать меня не собираются, потому что у
меня не заключен договор с управлением канала. Я собрался идти
вокруг света, а меня не выпускают у своего дома. Страшно расстроенный,
уже ночью я вернулся в Москву, с твердым намерением
стартовать хоть завтра.

С утра пошел в контору заключать договор на шлюзование.
Меня там спрашивают: «Как называется ваша яхта». А она пока
никак еще не называется. Нет, конечно, в документах, которые я
получал в инспекции, стояло название, но оно было нелепое, его
придумал не я, просто «нам нужно было что-то написать» — объяснили
мне тогда. И вот стою я в маленьком кабинете и хочется мне
больше всего убежать от этих договоров и формальностей в море на
свободу. «„Либерти”, — говорю я, — пишите название „Либерти”».
Так у моей яхты появилось имя. Хотя о том, как назвать свою яхту,
я думал все полтора года, пока ее строил. А вышло все само собой,
почти мгновенно, на одних эмоциях.

Вся следующая неделя ушла на магазины и подготовку к старту.
К сожалению, мне так и не удалось походить под парусом на новой
яхте, довести ее до ума. Просто не оставалось на это времени. Но
я подумал, что мне еще идти через полстраны, успею накататься, а
если надо будет что-то дорабатывать или исправлять, так все равно
же мне самому это придется делать, так какая разница, где я этим
буду заниматься.

В магазинах покупал все, от иголок с нитками для ремонта
одежды и парусов до медицинских аптечек, больше напоминающих
своими размерами полевые военные госпитали. Запасные якоря и
бухты веревок разной толщины. Мясные консервы и ящик рома.
Каждый раз, вываливая на яхту очередную порцию припасов, я
с ужасом понимал, что на ней не остается места для жизни даже
одного человека. Но как-то все распихивалось по рундукам и трюмам,
создавая иллюзию бездонности корпуса. Добавилась, наверно,
целая тонна груза. Яхта заметно глубже осела в воду.

7

Рассвет не принес мне облегчения. По небу плыли сплошные
тучи, хотя дождя не было. Ветер набирал свою силу и теперь, срывая
брызги с ощетинившихся барашками волн, бросал их мне в спину.
Я пытаюсь укрепить плот веревками, чтобы он не развалился на
части. Накрепко привязал драгоценную канистру с водой. Сделал
из остатков паруса что-то похожее на укрытие. Оставшийся конец
веревки распустил в воду, чтобы меня все время разворачивало
спиной к ветру.

Для увеличения устойчивости надо было прижиматься к плоту,
но периодически по его палубе прокатываются волны, норовя
смыть меня за борт. Я обвязал вокруг себя веревку, хотя понимал,
что все время находиться даже в такой теплой воде нельзя — гипотермия.
Наблюдая за приближением каждой волны, я стоял на четвереньках,
готовый мгновенно приподняться, пропуская под собой
воду, или вцепиться в доски руками, сопротивляясь чудовищному
крену.

Океан ревел, то подбрасывая меня к небу, обдавая брызгами,
то надолго погружая на дно меж двух огромных валов, давая мне
передышку. Наша битва была такой азартной, что скоро меня покинули
страх и усталость, я балансировал на краю этой бушующей
пропасти и даже получал от этого удовлетворение.

К середине дня сквозь тучи стало временами пробиваться солнце.
Хотя я не чувствовал холода, мое тело давно уже было покрыто
мурашками. Лучи солнца добавили мне сил. Все происходящее не
стало выглядеть так мрачно. Правда, ветер постоянно усиливался.
Океан свой глубокий темно-синий цвет сначала поменял на почти
черный, а теперь побелел и стал цвета кофе с молоком.

Мой плот, периодически подхватываемый огромной волной, мог
подолгу катиться вниз по ее склону, пока притормаживающая его
сзади веревка не пропускала волну под днищем плота. Наверное,
в других обстоятельствах, я бы очень обрадовался такому серфингу
посередине океана, но сейчас на этот аттракцион не хватает сил;
чтобы удержаться на плоту мне приходилось ложиться животом на
палубу, широко раскинув руки, следя, чтобы нос не зарывался под
воду.

Доски, покрытые полиуретаном, скользили под моими ногами,
на них сложно удержаться. Как жалко, что при строительстве яхты
мне не хватило денег на тиковое покрытие. Оно бы сейчас мне было
жизненно необходимо.

Не знаю, сколько уже продолжаются эти скачки по волнам, но
сил подпрыгивать и плюхаться на палубу у меня уже нет. Я стою на
четвереньках, тупо смотря перед собой. Однообразие происходящего
притупляет бдительность. Я не совершаю никаких движений, не
обращая внимания на гигантские волны. Иногда особенно крутая
волна сбивала меня с ног, и я, падая на плот, пытался за что-нибудь
зацепиться руками. Между этими толчками я закрывал глаза и пытался
расслабиться, экономя силы.

Солнце уже опустилось почти на линию горизонта. Теперь я его
могу видеть только с верхушек волн. Скоро стемнеет. Как же мне
пережить эту ночь?

На закате волны отбрасывают огромные тени и из-за этого кажутся
еще больше. Пока не стемнело окончательно, надо было проверить,
как все привязано на плоту. Правда, как это сделать при такой
болтанке? Я подвязал себя ближе к поверхности плота, чтобы
не улететь за борт.

Совсем стемнело. Я не вижу набегающих на меня волн, но я
чувствую их как собака. Я различаю их по силе до того, как они
настигают меня, и в последний момент успеваю вцепиться в плот,
принимая очередной удар.

Взошла луна, осветив силуэты этих исполинов. Во мне какое-то
двоякое чувство: с одной стороны, я смертельно устал, и мои движения
уже плохо скоординированы, а с другой — я продолжаю с
восторгом смотреть на волны, которые возносятся до небес, кидают
и швыряют меня весь день, а я остаюсь живым. Сила этой стихии не
сопоставима ни с чем. Кажется, только попробуй усмирить ее, встав
против нее стеной, как она обрушится всей своей мощью и разметает
тебя в щепки. Но я не пытаюсь биться с Океаном, я стараюсь не
мешать ему бесноваться — только в этом мой путь к спасению.

8

Сегодня двадцать первое августа. Я ухожу в кругосветное плавание.
Меня пришли проводить друзья и родные. Все что-то говорили,
желали семь футов под килем, шутили, а у меня на душе кошки
скребли. С сегодняшнего дня моя жизнь кардинально менялась.
А мне очень нравилась и прежняя. Конечно, я ухожу не навсегда.
Если все будет складываться удачно, то года через три я должен
вернуться. Но предчувствие какой-то невосполнимой потери не покидало
меня. Мои проводы почему-то больше напоминали мне собственные
поминки, а уж когда заголосила моя старенькая мама, вообще
стало невыносимо. Надо было срочно ретироваться. Я отдал
швартовые и медленно стал отходить от причала, махая всем рукой.
Не пройдя и двадцати метров, мотор на моей яхте заглох. «Хорошенькое
начало», — подумал я тогда. Вся толпа стояла на берегу и
смотрела, как я возился под капотом. Такие коленца он мне еще не выкидывал. Оказывается, вчера, когда я подсоединял к магистрали
от топливного бака дизельный отопитель, я забыл открыть на баке
кран. Кажется, сущий пустяк, но впору возвращаться назад. Мои
нервы напряжены до придела, любую мелочь я готов принять за
знак судьбы. Но возвращаться нельзя. Вряд ли это кто-то поймет
из провожающих.

На первом этапе меня сопровождали моя жена и дети. Мы еще
раз всем помахали и весело покатили по каналу. Старший сын стоял
на штурвале, а у меня было время заняться недоделанной мелочевкой.
К четырем часам вечера подходошли к шлюзу. Вызываю диспетчера
по рации, сообщаю ей свой номер регистрации, а в ответ слышу
все то же: «Яхта, сегодня в шлюз я вас не пущу, вы не успеете по
светлому пройти первые четыре шлюза, подходите завтра с утра».
Все мои уговоры и звонки в управление каналом не возымели успеха.
Королева шлюза была непреклонна. Опять мне кажется, что небеса
ополчились против меня.

Делать нечего, разворачиваемся и возвращаемся в Икшинское
водохранилище. Первый спокойный вечер за несколько последних
месяцев. Мы купаемся, готовим роскошный ужин, все вместе смотрим
кино на компьютере.

Утром поднимаюсь засветло. На воде сильный туман. Стараясь
никого не будить, завожу мотор и на ощупь крадусь вдоль берега
к шлюзу. Докладываю о своем прибытии и опять слышу в ответ:
«Ждите, пока рассеется туман». К девяти утра видимость улучшилась,
в десять зашли в неприступный доселе бастион шлюза номер шесть.
Каскад из четырех шлюзов преодолели без задержек. Успели позавтракать.
Процесс шлюзования, вначале вызывавший волнение,
быстро превратился в рутину. Докладываешь диспетчеру о готовности,
получаешь в ответ номер рыма, заходишь в шлюзовую камеру,
цепляешься за «своего слоника», и через пятнадцать минут ты
уже на другом уровне.

Весь оставшийся день идем по каналу в сторону Волги. Навстречу
изредка встречаются груженные песком баржи и пассажирские
теплоходы. Все они постоянно сообщают по рации о своем местоположении,
придавая однообразным пейзажам деловой вид.
Перед Дубной, проходя без задержек еще один шлюз и две паромные
переправы, попадаем в Московское море.

Предстартовая гонка с вечной нехваткой времени, кучей дел и
почти круглосуточной работой в одночасье превратилась в спокойное
времяпрепровождение на борту собственной яхты. Контраст
столь разителен, что меня по инерции все время подмывало что-
то поделать. Но делать было абсолютно нечего, кроме созерцания
окрестностей и наблюдения за курсом. Даже на канале нашей яхтой
управлял автопилот и прекрасно с этим справлялся. Мы валялись
на палубе и загорали, играли в разные игры, читали. Надо было перестраивать
себя на новые жизненные ритмы, хотя мне это будет
совсем не просто.

9

Ночные волны монотонно швыряли меня из стороны в сторону.
Я подвернул под себя привязанный к плоту парус и накрылся им.
Теперь, хоть и приходилось постоянно лежать в воде, зато не требовалось
совершать каких-либо движений. Волны прокатывались
надо мной по парусу, на мгновение поглощая меня с головой. Хорошо
хоть на моем плоту нет бортов, и вода может беспрепятственно
скатываться вниз. Захлестывающие меня волны шли не подряд.
В основном плот спокойно переваливал через волны с пятиэтажный
дом, и лишь наиболее огромные среди них, украшенные пенным
барашком, обрушивались на меня сверху. Каждое такое нападение
проходило с математической точностью. Я не берусь утверждать,
что именно девятые валы были самыми мощными, но что время
между их приходами одинаковое — это точно. Я приспособился отключаться
на несколько мгновений между атаками Океана. Мне казалось,
что я даже успевал заснуть. Я никогда не тренировался этому
специально, как Штирлиц, но организм имеет огромные резервы
для самосохранения. Он сам способен в экстремальных ситуациях
«включать» системы расслабления, чтобы экономить энергию для
главного. Остается только не мешать ему выживать, собственной
головой.

Мой плот представлял из себя два двухметровых куска палубы,
связанных между собой бутербродом. В последний момент, покидая
тонущую яхту, мне удалось оторвать от нее эти куски и уже в
воде связать их вместе. Оказавшись тогда в воде, я увидел рядом с
собой плавающую почти полную пятилитровую бутылку с пресной
водой, большой кусок переднего паруса и еще какой-то мусор. Все
это я затащил на плот. А в кармане моих штанов всегда находится,
подаренный мне женой швейцарский перочинный нож. Все это и
является сейчас моим несметным сокровищем.

Доски на моем плоту прикреплены к стальному каркасу, а с внутренней
стороны, под пластиком находится пенопласт. Непрочный
пластик сломаться не может, потому что он плотно прижимается
ко второму куску обшивки. Главное, чтобы веревки выдержали. Не
самое плохое судно у меня получилось экспромтом. Сломать или
утопить его невозможно. При перевороте я вылезу на точно такую
же нижнюю половину. Правда, сидит в воде он глубоко. Сказывается
его маленькая площадь и большой вес стального каркаса, зато
из-за этого он ни разу еще и не перевернулся.

Читал, как болгарские путешественники, супруги Попазовы, пересекали
Средиземное море на спасательной шлюпке с открытыми
бортами. Вот кому сложно было позавидовать. Попав в продолжительный
шторм, они вынуждены были откачивать из своей лодки
воду круглосуточно.

Одновременно управлять парусами, штурвалом и ведром невозможно,
поэтому им приходилось сутками не спать, спасая свою
жизнь. А ведь они шли на эти мучения сознательно. На этой шлюпке
они оттолкнулись от берега сами.

Это меня Океан высадил на плот посередине путешествия. Но
даже в этих условиях я бы не променял сейчас свой плот на спасательную
шлюпку.

На яхте у меня был с собой специальный надувной спасательный
плот ПСН-6. Я купил его в Новороссийске. Он является необходимым
оборудованием для выхода в море. При покупке я внимательно
осмотрел его. Плот был новый, к нему был привязан специальный
баллон со сжатым воздухом. Плот должен автоматически
надуться при попадании в воду. Ничего тогда не вызвало у меня
подозрения. Внешне было абсолютно очевидно, что это оборудование
еще не применялось. Штампы ОТК и пломбы присутствовали
в положенных местах, до сроков очередной технической проверки
было еще далеко. Правда, покупал я его не в магазине, по причине
отсутствия таковых, а частным порядком в морском порту. И сняли
его, как утверждалось, прямо с сухогруза.

Когда дело дошло до моего спасения и я нырял в полузатопленной
яхте, чтобы достать из трюма спасательный плот, я полностью
держал ситуацию под контролем. Конечно, кто хоть раз спасал свою
жизнь на водах, знает, что плот должен всегда находиться на верхней
палубе, в любую минуту готовый к применению. Но стесненность
маленькой яхты и «русское авось» запрятало этот здоровенный
мешок в рундук под койкой в каюте. Не буду описывать, каких
сил мне стоило выволочь его оттуда, ныряя внутри уходящей под
воду яхты. Но когда наконец я очутился с ним в кокпите и, выдергивая
веревкой чеку, бросил плот в воду, он камнем пошел ко дну! Не
ожидая такого развития ситуации, я не привязал заранее веревку к
яхте. И вот теперь спасательный плот с дьявольской силой тянул
меня вниз. В последний момент другой рукой я ухватился за стойку
леерного ограждения и застыл в этой распятой позе. В голове быстро
перебирались все возможные варианты выхода из вдруг создавшейся
ситуации. Я находился посередине Атлантического океана,
моя яхта тонула, и скорее всего ей осталось жить всего несколько
минут, вокруг свирепствовал сильнейший шторм, поминутно обрушивая
на меня тонны воды, а я не мог даже пошевелиться, потому
что единственная возможность выпутаться из этой ситуации висела
на другом конце веревки, которую у меня не хватало сил подтянуть
к себе ни на миллиметр. Отпустить же веревку, впившуюся мне в
руку, значит, подписать себе приговор. Надувной плот, как мне тогда
казалось, был моей последней надеждой на спасение.

10

Московское море встретило нас довольно большой волной. Пытаясь
укрыться от нее, мы завернули за угол и пошли в конец длинного
залива. Не пройдя и половины пути, уперлись в критично малые
для нас глубины. Делать нечего, надо было бросать якорь прямо
здесь. Так мы и стояли всю ночь, посередине залива, в километре
от ближайшего берега, открытые всем ветрам.

Наутро не торопясь приготовили себе завтрак, с комфортом
расположились за столиком в кокпите, не снимаясь с якоря. Сидим,
попиваем кофе, я вызываю по рации шлюз в Дубне, а диспетчер
мне говорит: «Через десять минут начинаю шлюзование, если
успеете, подходите, потом в шлюзе будут проводиться регламентные
работы до 17 часов». Мы как оглашенные срываемся с места,
на ходу выбирая якорь. До шлюза километра три, мы несемся на
всех парах, но наши «пары» невелики. Через десять минут голос
диспетчера в рации: «Яхта, ну где вы? Я вас не вижу». «Мы вот-
вот уже тут», — кричу я в рацию, еще не добежав до поворота. Через
пять минут диспетчер уже совсем официальным тоном: «„Либерти”!
Если за три минуты не дойдете, то закрываю ворота». Но
мы уже вышли на финишную прямую, и диспетчер должен был
нас хорошо уже видеть. Я благодарю его по рации за то, что подождал
нас, хотя тремя минутами тут и не пахнет. С ходу залетаем в
камеру и хватаемся за последний рым. Шлюз битком забит судами
самых разных мастей.

Второй день моего кругосветного путешествия начался очень
удачно. Утренние гонки подняли настроение всей команде. Мы
катимся под мотором вниз по Волге. Река здесь неширокая, ветра
почти нет, поэтому о парусах вопрос не стоит. К полудню начинает
чувствоваться подпор Угличского водохранилища, берега раздвигаются
в разные стороны, посередине появляются цепочки островов.
Много «диких» туристических лагерей по обоим берегам. Места
вокруг очень красивые. Сосновые леса, песчаные косогоры. Люди
добираются сюда на моторках, байдарках и парусных катамаранах,
живут лагерями все лето. Рыбу ловят, грибы, ягоды собирают. На
мой взгляд — это лучшие места в окрестностях Москвы. К сожалению,
такими прекрасными они смотрятся только с воды, стоит
высадиться на берег, как натыкаешься на повсеместный мусор и
грязь. Там, где живут туристы подолгу, — еще ничего, они убирают
за собой, поддерживая чистоту, но места однодневных шашлыков
просто кошмарны. Такова наша свинячья ментальность.
Белоснежные трехпалубные пассажирские теплоходы по Волге
летят во весь опор. Они рассекают своими носами воду, поднимая
большие буруны. Почему-то почти никогда на них не видно пассажиров,
наверное, они постоянно что-то едят в ресторанах. Пришедшие
из советских времен названия этих речных королей иногда комично
звучат по рации: «Третья паромная, ответьте „Чапаеву”»! —
разносится в эфире.

Вечером останавливаемся, спрятавшись за маленьким, необитаемым
островком. Занимаем места в партере этой чудесной русской
реки и любуемся действом по сценарию ИВасей: «Мигая мне фонариком,
плывет баржа, а рядом три пескарика и два моржа».

11

Небо на востоке начало светлеть. Неужели эта сумасшедшая
ночь уже заканчивается. Я не ощущаю хода времени, не могу отличить
минуту от часа или от суток. Время потеряло для меня всякий
смысл. Оно не стало течь быстрее или медленней, оно просто куда-
то провалилось. Эта единица измерения перестала существовать.
Мне, с одной стороны, казалось, что штормовая ночь длилась целую
вечность, но, с другой, перед глазами стоит солнце, только что
опустившееся за горизонт и сразу, без паузы показавшееся с другой
стороны. Время стало идти поперек. Только мой внутренний хронометр
безукоризненно отсчитывал интервалы между самыми свирепыми
волнами.

Утро не принесло особых облегчений. Ветер по-прежнему бесновался,
срывая охапки брызг с верхушек волн. Почему-то внизу,
между огромными волнами я чувствовал себя в защищенности.
Здесь ветер был намного слабей, и сюда почти не залетали секущие
лицо брызги, а главное отсюда была не видна перспектива на всю
эту бескрайнюю бурю.

Но с незавидной регулярностью меня возносило к небу, и я оказывался
в самой гуще событий.

Я уже не мог адекватно оценивать происходящее. Я не ощущал
опасности или неудобства. Просто это была моя жизнь, состоящая
из этих волн, солнца, ударов и толчков. Я не чувствовал боли, жажды,
холода, скорее было чувство безразличия и обыденности.
Попробуйте сесть у окна, за которым ездят сотни красивых автомашин.
Они привлекут ваше внимание, и вы будете с интересом
разглядывать их первые несколько минут. Через час вам это надоест,
а через сутки ваш взгляд остановится на одной точке и ко всему
происходящему за окном у вас будет апатия. На плоту я не просто
зритель этого действа Океана, а непосредственный его участник.
И играть я должен по его законам, и сил у меня для этого теперь
бесконечное количество.

Солнце стало заметно пригревать. Я вылез из своей «каюты».
Заморозка постепенно стала отходить, и вскоре меня полностью поглотила
только боль, излучаемая всем моим телом. Моя кожа превратилась
в одну сплошную язву, просоленную насквозь. И теперь
она сжималась, высыхая на солнце, доставляя мне неимоверные мучения.
Как странно, совсем недавно я вообще не чувствовал своего
тела и боролся за жизнь, уворачиваясь от сумасшедших волн. Теперь
шторм будто бы перестал существовать для меня, мое сознание
полностью занимала боль.

Во рту был тошнотворный вкус соли, казалось, она хрустит на
зубах. Я прополоскал рот, зачерпнув воду из океана. На минуту
стало лучше, а потом соленый вкус только усилился. Надо выпить
несколько глотков из бутылки. Причем пить мне не хотелось, меня
раздражал только соленый вкус во рту. После ливня я еще ни разу
не захотел пить, правда, я сбился со счету и не могу сейчас припомнить,
сколько дней назад это было. Видно, ребята, писавшие книгу
для спасателей, были правы: человек действительно хорошая канистра
для хранения воды.

Я отвязал бутылку с водой, стараясь держать равновесие и контролируя
набегающие волны, быстро сделал один глоток, успев прополоскать
рот. Вдруг мне нестерпимо захотелось пить, я прильнул
к бутылке и, сделав еще несколько больших глотков, усилием воли,
отставил ее в сторону и быстро закрутил крышку. Никогда в жизни
я еще не пил такой сладкой, такой замечательной воды.
Я понял, пока сознание отвлечено каким-либо страданием, оно
не чувствует холода, боли, жажды. Оно переключается на какие-то
внутренние, абсолютно не известные мне резервы и живет своей
жизнью, не причиняя особых неудобств телу. Но стоит согреться
или утолить жажду, как сознание наваливается на тебя с новой силой,
проявляясь в ощущениях других страданий. Обостренное восприятие
действительности наступает только тогда, когда снимается
одна из составляющих страдания. В нечеловеческих условиях можно
выжить, только балансируя на тонкой грани между измененным
сознанием и полной отключкой. Измененное сознание позволяет
совершать необходимые для жизни движения, не ощущая усталости
и боли, вне времени и пространства. Я больше суток выполнял
неимоверные акробатические кульбиты, пытаясь балансировать на
плоту, не осознавая головой, как все это у меня получается. Я даже
периодически засыпал. Но засыпал я не полностью, а только той
своей частью, которая не участвовала в процессе.

Я не читал раньше об этом в книгах, я все сейчас познаю на себе.
Наверное, на свете не много людей, которые смогли вернуться после
экспериментов над своим сознанием. Но я наблюдаю за процессами,
происходящими со мной, не по собственной воли, а из-за
стечения неблагоприятных обстоятельств.

12

Нет ничего прекраснее, чем ночевать на собственной яхте. Тебя
нежно покачивает в кровати на волнах, вода журчит вдоль бортов,
пахнет рекой и деревянной каютой. Далеко не первые лучи солнца
пробиваются сквозь приоткрытый люк. Ты открываешь глаза и
видишь, как прямо над тобой бегут кучерявые облака. И надо бы
вставать, да торопиться некуда и можно еще немножко понежиться
в постели. Я уже оценил прелести спокойной и размеренной жизни
путешественника.

Островок, возле которого мы ночевали, по размерам был чуть
больше нашей яхты, но у него высокий, обрывистый берег и среди
берез на нем растут две кряжистые сосны. Сосна какое-то очень
солнечное дерево, с ней всегда становится радостней и светлей.
Мы бежим дальше, посмотреть, что скрывается за следующим
поворотом реки. Здешние места мне хорошо известны. Я с юности
мотался по ним на разных туристических посудинах. Скоро будет
Калязин, поклонимся его знаменитой колокольне, стоящей посередине
водохранилища.

Сегодня дует несильный ветер, и хоть направлен он точно нам в
лоб, решаю поставить паруса. Охота пуще неволи. Яхта идет в лавировку
не под очень крутыми углами, но фарватер постоянно виляет
от берега к берегу, и мне удается закладывать довольно длинные
галсы. А ширина водохранилища, ближе к Угличу, очень приличная.
Пытаюсь срезать угол, только выхожу за судовой ход, обозначенный
бакенами, как почти сразу чиркаю килем по дну. Нам только
не хватало сесть на мель. Очень неприятно было бы.
Со дна Волги везде добывают песок, поэтому даже посередине
реки глубины в шестнадцать метров могут резко смениться полутораметровыми.
Следует неукоснительно держаться судового хода,
на нем гарантированы четыре метра. Правда, иногда он так виляет,
что вдвое удлиняет расстояние до цели.

Хождение под парусами против ветра по реке не позволило нам
за день дойти до Углича. Заходим на ночевку в какой-то глубокий
правый приток Волги, встаем прямо у берега.

Утром, завтракая на ходу, подходим к Угличу. Опять зависаем
на несколько часов у шлюза. Подряд проходят пассажирские теплоходы,
а нас вместе с ними не пускают, говорят, не уместимся. Наконец
над нами сжалились, и мы легко умещаемся с очередной партией
теплоходов. Для галочки заглянули на часок в Углич, посмотрели,
как глазами иностранцев выглядит старинный русский город.
На улицах русской речи не услышишь. Кругом только матрешки
на лотках да попы в рясах. Бабы ходят в сарафанах, частушки поют.
Этакая современная потемкинская деревня.

Волга после плотины опять вошла в свои берега, но движение на
ней заметно снизилось. Редко встречаются лагеря туристов, и речной
флот поредел. Стоят только прямо посередине реки рыбачки в маленьких
резиновых лодках. Чувствуется, что Москва уже далеко.
Вечером проходим старинный русский город Мышкин. Опять
решили размяться, сравнить его с туристической Меккой — Угличем.
Иностранцев не видно, да и вообще людей на улице не видно.
Полусгнившие жилые дома, постройки до 17-го года. Нищета кругом
страшная. Обидно за наши древние города, не умытые под иностранных
туристов.

13

Солнце распалилось не на шутку. Я снова залез под парус. Глаза
сами закрываются, тянет в сон. Но я креплюсь, а то запросто можно
во сне улететь за борт. Сегодня, мне кажется, волны еще больше
чем вчера. Но, по-моему, они уже смирились с тем, что не могут со
мной справиться. Волны сильно наклоняют плот вперед и назад,
подбрасывают к самому небу, кидают вниз, но я все еще жив и готов
сражаться дальше. Соль разъедает глаза, их не хочется открывать,
но так я усну.

Очередной холодный душ на мгновение отрезвляет меня, и я
сразу проваливаюсь в сон опять. Мне становится очень хорошо,
мне снятся яркие, красивые сны, горные водопады и лесные дороги.
Я с друзьями плыву по этим дорогам на яхте. Опять удар очередной
волны, я на мгновение открываю глаза, но тут же возвращаюсь
на лесную дорогу, в свой сон. Во сне я понимаю, что заснул и что
это очень опасно, но просыпаться мне совсем не хочется. Мне стало
сниться, что от меня уплывает моя бутылка с водой, я долго не мог
понять, зачем мне эта бутылка в лесу. А может, это совсем и не лес,
а может, это Океан. На этом мой сон резко прервался, я открыл глаза
и увидел в нескольких метрах от плота, на гребне волны, слегка
торчащий кончик моей бутылки с запасом пресной воды.
Одним движением, скорее инстинктивно, я оказался в воде. До
конца не понимая, что со мной происходит, сплю ли я, или все это
наяву, начинаю погружаться под воду. Это меня отрезвило. Нет, я
не сплю, я должен плыть. Почему я в воде? И тут я все вспомнил.
Меня как громом ударило. Я отчетливо вспомнил, что с плота смыло
мою бутылку с водой. Я видел ее в воде. Я понимал, что без воды
мне не выжить и надо плыть на ее поиски. Не минуты не сомневаясь,
я сделал несколько гребков и огляделся. Вокруг не было ничего
— ни моего плота, ни бутылки, только бушующий Океан.
Господи, скажи мне, что это сон!

Я судорожно озирался по сторонам, соображая, как такое могло
произойти, почему я остался совсем один? Счастливый случай
одновременно поднял меня и плот на два гребня разных волн, и я
на мгновение увидел его. Что есть мочи я стал грести. Плыл я долго,
так больше ни разу и не увидев плота. Наконец, совсем отчаявшись,
я перешел на брасс, чтобы постоянно видеть перед собой
Океан. На таких волнах легко было потерять курс. Так и есть, плот
опять мелькнул далеко в стороне от меня. Теперь я плыву, постоянно
высматривая его в волнах. Периодически он показывается мне
на глаза, и я корректирую свой курс. Из головы не выходит потеря
бутылки. Найти ее в этих волнах нереально. Я большой, яркий плот
почти потерял из виду, а торчащую где-то на поверхности пробку
синего цвета разглядеть невозможно. Зря я экономил воду. Знать
бы наперед, что так все обернется. Как же она могла оторваться от
веревки? Я ведь так тщательно ее привязывал. Без воды мои шансы
равны нолю. Правда, недавно я уже был в подобной ситуации, и Бог
дал мне шанс выжить. Но я им не воспользовался. Вряд ли ему захочется
возиться со мной еще раз.

Я плыл и плыл, не особо напрягаясь, возвращаться на плот без
воды не было никакого смысла, а перестать плыть невозможно.
Плот то приближался ко мне, то, соскальзывая с очередной волны,
отдалялся, скрываясь из виду. Казалось, это длится бесконечно.
Почему-то я совсем не чувствовал усталости, руки как будто не
принадлежали мне, а гребли сами. Наконец я коснулся ногой веревки,
тянувшейся от плота. Я намотал ее на руку, перевернулся на
спину и лег на воду. Плот был пойман, и смертельная усталость навалилась
на меня. Не хотелось шевелиться совсем. Брызги летели
мне в лицо, но я к ним давно привык и не обращал на них никакого
внимания. Не знаю, сколько я так пролежал с веревкой в руке, но
вокруг совсем стемнело. Я стал подтягивать себя к плоту. Оказавшись
вплотную у досок, я на ощупь обмотал вокруг ноги веревку и
по старой технологии вскарабкался на плот.

Меня ничего не занимало, ни свистевший с прежней силой ветер,
ни огромные волны и прыгающий по ним плот, хотелось только
забраться под парус с головой и не видеть вокруг себя этот кошмар.
Но полностью потерянная от усталости координация не позволяла
мне сделать даже этого. Я скользил по палубе плота не в силах
удерживать себя на одном месте. Превратился в неодушевленный
предмет, который Океан болтает, как ему хочется. Туго намотанная
на ногу веревка не позволяла выкинуть меня за борт. А может, он
и не хотел этого? Может, ему доставляет удовольствие издеваться
надо мной? В этом он преуспел. Он убивал меня медленно, смакуя
каждую подробность. Ну и пусть, мне уже все равно. Доставлю ему
это удовольствие, если ему так хочется.

14

Дни начинают походить один на другой. Неторопливая река на
закате лета, нагруженные песком баржи, пассажирские теплоходы,
моторки. Волга живет своей спокойной, размеренной жизнью. По
ее берегам теперь часто попадаются деревни без свежих новостроек.
Люди живут здесь испокон веку. В деревнях мало что изменилось.
Цивилизация еще не до конца разрушила многовековой уклад. Несмотря
на то что некогда основная артерия Руси, давно уже не перевозит
через всю страну баржами товары, а современные купцы,
предпочитающие смешное слово «карго», стоят в очередях на таможне,
своего величия река не потеряла. И скорее истинная жизнь
проистекает именно здесь, на ее берегах, а не в душных московских
офисах.

На философию меня потянуло после просмотренного вчера вечером
бодровского «Брата». «Вот ты мне скажи, в чем правда, брат?»
Ветер сегодня окреп, дует сбоку. Река перед Рыбинкой опять
стала очень широкой. Мы идем под парусами по-настоящему. Яхта
сильно кренится, лаг показывает семь узлов. Я первый раз не выпускаю
штурвала из рук. Короткая волна неприятно бьется о левый
борт, закидывая кокпит брызгами. Выбрать более удобный курс
нельзя, необходимо придерживаться фарватера. Отрабатываю лишь
самые большие волны, немного подворачивая нос на них, чтобы не
было жестких ударов. Пробовал ставить на автопилот, но яхта начинает
сильно рыскать, хотя и остается на генеральном курсе и получает
увесистые удары, от которых содрогается весь корпус. Проще
управлять в ручном режиме. Да и я от этого получаю истинное
удовольствие. На порывах анемометр показывал двадцать узлов.
Давно пора было бы брать на парусах рифы. Но я специально этого
не делал: если чему-то суждено было сломаться, так пусть лучше
ломается здесь, когда я легко могу вернуться домой. Яхта временами
шла с чудовищным креном, вода доходила до палубы, и леерное
ограждение тонуло наполовину. Моя команда в зашнурованных
спасжилетах сидела в кокпите с зелеными лицами. Но все равно мы
не в море, до берега от силы полкилометра, случись что, и волны
нас выбросят на него за двадцать минут.

Подходим к Рыбинскому водохранилищу. Веером стоят на якорях
толкачи с баржами. Рыбинка штормит, на нее никто не суется.
Огромное водохранилище уходит далеко за горизонт, именно оттуда
катятся на нас здоровые валы. Сама Судьба приготовила достойные
испытания для нашей яхты. Но моя команда взмолилась о
пощаде, и мне пришлось спрятаться за ближайшим островом. Подойти
к нему вплотную не удалось — очень мелко, а на расстоянии
остров мало защищал от ветра, да и волна доставала до нас. Но других
вариантов не было. Либо идти вперед, либо ночевать здесь. Дно
песчаное, на нем якорь плохо держит, да еще такой сильный ветер.
Якорную цепь стравил полностью — на пятьдесят метров, надеюсь,
что с такой перестраховкой не потащит.

Всю ночь яхту сильно раскачивало и мотало из стороны в сторону.
Утром всю команду мутило. Завтракать никому не хотелось.
Несмотря на то что ни ветер, ни волна слабее утром не стали, рассиживаться
за этим неуютным островом не хотелось. Я поднял якорь
и поставил зарифленные на одну полку паруса. Мы выскочили из-
за острова и получили по полной программе. Яхта высоко задирала
свой нос на крутой, короткой волне, а потом с грохотом падала
вниз, поднимая кучу брызг. Казалось, она от таких ударов вот-вот
должна разлететься в щепки, но волны шли одна за другой, яхта
плюхала по ним, и нечего не происходило.
Нам необходимо было пройти только небольшой участок водохранилища
до Рыбинска. Причем первую половину дистанции придется
идти левым галсом максимально круто к ветру, а вторую —
почти по ветру. Я находился в абсолютном восторге от происходящего,
чего нельзя было сказать о моей команде. Стоя на штурвале,
я пытался «облизывать» наиболее большие волны, чтобы не было
жестких ударов. Забегая вперед, могу сказать, что больше ни в
одном море и тем более в океане я не встречал такой неприятной
волны.

Где-то приблизительно через час этих душераздирающих скачек
мы выполнили поворот и пошли с попутной волной. Я полностью
раскрутил стаксель, и мы подолгу катились на каждой догнавшей
нас волне. Все разительно изменилось. Ветер, казалось, совсем ослабел,
хотя приборы показывали, что он дул с прежней силой. Сумасшедшая
качка прекратилась, и яхта стала вальяжно покачиваться,
изредка пропуская под собой волны. Солнце вдруг стало ласково
греть, а брызги уже не попадали в кокпит. Жизнь налаживалась.
Команда постепенно приходила в себя. И только сильно гнущиеся
деревья по берегам, напоминали нам о разгулявшейся стихии.

15

Ночь все швыряла и швыряла меня по углам плота. Временами я
открывал глаза и видел вокруг силуэты огромных волн. В какой-то
момент мне удалось распутать ноги, и я забрался под парус. Болтать
стало меньше, я отключился. Много раз за ночь, приходя в себя, я
тупо таращился перед собой и проваливался вновь.

В очередной раз открыв глаза, я увидел, что стало совсем светло, а
прямо напротив меня лежит привязанная бутылка с пресной водой.
В памяти сразу всплыли подробности вчерашнего дня, я вспомнил,
как долго плыл, пытаясь догнать плот, вспомнил, бутылку на гребне
волны, как тащились мы по лесной дороге. Все перемешалось. Я не
могу понять, что со мной происходило во сне, а что на самом деле.
Я даже до конца не уверен, что сейчас я не сплю и эта привязанная
бутылка мне не снится.

Другая реальность паутиной опутала мое сознание. Не связанные
между собой события, пришедшие из разных жизней, перемешались
в моей голове. Где мне комфортней? Какое состояние доставляет
мне меньше страданий?

В следующий раз я проснулся, когда солнце уже клонилось к
закату. Ветер стих. Волны оставались еще такими же большими,
но стали более пологими, то поднимая меня высоко над Океаном,
то плавно опуская вниз. Поверхность плота высохла. Было очень
жарко. Я вылез из-под паруса, сел. Бутылка с пресной водой лежала
передо мной. Очень хотелось пить. Открутив пробку, я сделал
несколько жадных глотков. Выходит, я проспал почти сутки. Мое
состояние сейчас вполне сносно. Я огляделся вокруг. Шторм затихал.
Океан уже не вселял в меня страх и отчаяние. Я вместе с ним
приходил в себя.

Рядом со мной на плоту лежала веревка. Значит, мой вчерашний
заплыв был наяву. Ведь это я, вылезая на плот, втащил за собой веревку.
Но и бутылка, абсолютно точно, лежит привязанной на плоту.
Что же заставило меня тогда прыгнуть в воду? Океан бьется со
мной не по правилам. Он манипулирует моим сознанием, не давая
мне возможности защищаться. И все-таки раз я сейчас нахожусь
здесь — он оставил меня в покое. А может быть, он просто дал мне
передышку? Надо воспользоваться ей.

За этими мыслями меня застала ночь. Я даже не заметил, как
совсем стемнело. Первый раз за несколько дней мне хорошо. Совсем
не жарко, волны не нападают на палубу, и она остается сухой.
Я сижу на плоту, любуясь звездами. Хотелось бы знать, сколько
времени я уже провел здесь. Не понимаю, сколько дней длился этот
шторм и как давно утонула моя яхта. Наверное, впредь надо оставлять
зарубки, как обычно делали заключенные в кино.

Ветер и волны все время были с востока, значит, они толкают
меня на запад, в сторону Южной Америки. Когда я в последний раз
смотрел на свой картплотер, я был как раз посередине самого узко37
го места Атлантического океана, чуть севернее экватора. Преобладающие
течения в этих местах с севера, значит, они тащат мой плот
на юг вдоль побережья Бразилии. Надо как-то заставить плот двигаться
на запад, иначе я никогда не увижу берега. Но что может заставить
плыть мой плот вперед? Грести вряд ли удастся, даже если
сделать из кусков плота весла. Слишком для этого глубоко плот сидит
в воде. Для паруса нужна мачта, а ее мне сделать не из чего, да и
ветра на этих широтах большая редкость. Хотя события последних
недель с легкостью опровергают эти закономерности. Что же мне
остается? Просто сидеть и ждать? Но это не в моем характере, да и
вряд ли в этой части Океана можно кого-нибудь дождаться. Даже
если где-то будет проходить судно, очень маленькая вероятность,
что оно меня заметит. Ведь у меня с собой нет ни сигнальных ракет,
ни рации, ни даже маленького зеркальца, которым можно подать
сигнал в солнечную погоду. Все это утонуло вместе с моей яхтой.
Значит, спасения ждать неоткуда. Можно рассчитывать только
на собственные силы. А их у меня осталось не слишком много.
Почему-то мне совсем не хочется есть. Нет, в первые дни после
кораблекрушения хотелось, а сейчас нет. Но я уже давно ничего
не ел. Понимаю, что бесконечно так продолжаться не может. Надо
добывать где-то еду. Какие есть варианты? Самый хороший способ
— это наткнуться на забытый кем-то контейнер с провиантом.
Жаль только, что это еще никому не удавалось. Бомбар ловил и ел
планктон, он состоит из мельчайших рачков и очень питателен. Но
я нахожусь в экваториальных водах, которые не изобилуют планктоном.
Все равно, завтра при свете попробую смастерить сачок из
рукава моей рубашки, которую до сих пор почему-то не смыло с
плота. Правда, для ловли планктона необходимо, чтобы судно двигалось
относительно воды, вот этого будет добиться сложнее. Еще
можно попробовать поймать рыбу. Когда я плыл на яхте, меня постоянно
сопровождала стая разных по размеру рыб. Я успешно ловил
тунца, и на палубу часто по ночам приземлялись летучие рыбки.
В моем рационе всегда присутствовала свежая рыба. Несколько
раз я пытался загарпунить преследующих меня рыб, но каждый
раз им удавалось ловко увернуться и, обидевшись на меня, уплыть
прочь. Очень скоро на их смену приплывали другие экземпляры, и
мой эскорт возобновлялся.

К сожалению, у меня нет с собой никаких снастей, а летучие
рыбки вряд ли смогут угодить на маленький, мало торчащий из
воды, плот. Для их ловли необходимо соорудить на плоту какое-то
препятствие. Эти небольшие рыбки с плавниками как крылышки
у стрекозы при малейшей опасности выпрыгивают из воды и, летя
несколько десятков метров над самой поверхностью, уходят от преследования
хищника. Их не очень совершенные крылья не позволяют
им быстро маневрировать. Они врезаются в возникшее на пути
препятствие и падают на палубу. Были дни, когда я на яхте находил
одну-две рыбешки почти каждое утро.

Надо все-таки попробовать соорудить хотя бы маленькую мачту.
Парус будет по чуть-чуть толкать плот вперед, заодно являясь препятствием
для летучих рыбок.

16

В середине дня мы подошли к рыбинскому шлюзу. Отшвартовавшись
у причальной стенки, мы стали терпеливо ждать шлюзования.
Разыгравшийся шторм парализовал движение на водохранилище,
и в шлюз никто не шел. Запускать нас одних диспетчер отказался.
Но нас это не сильно огорчало. У причальной стенки было совсем
спокойно. Впервые за последние сутки нас не качало. Мы не спеша
приготовили обед и с удовольствием поели первый раз за сегодня.
Эхолот постоянно показывает стаи рыб, проходящие под нами, мы
забросили удочку, но клева не было. За несколько часов попалась
только пара шальных окуней — маловато. Мы уже избалованы лучшими
уловами. Раньше, когда мы ходили по рекам без эхолота, мы
думали, что браконьеры перегородили реки сетями и выловили всю
рыбу. Ведь не секрет, что сети расставляются сейчас практически в
открытую. Но стоило мне два года назад установить на катамаран
хороший эхолот, как мы увидели, что рыбы кругом полно. Наверное,
она просто поумнела и легко ориентируется в крючках и поплавках.
Наконец под вечер с Рыбинки к шлюзу подошел наш спаситель
— нефтеналивной бункеровщик. Нас наконец опустили в
Волгу. В Рыбинске шлюз состоит из двух параллельных камер, подразумевается,
плотное движение судов. Надо же нам было попасть
в такое затишье.

Такой узкой Волги, как здесь, мы еще нигде не видели. Фарватер
мечется от берега к берегу, судовой ход настолько маленький, что
вряд ли на нем могут разойтись два корабля.

Полнеба закрыла черная туча. Пошел такой сильный дождь, что
невозможно было разглядеть собственного носа. В рации слышны
переговоры судов, находящихся в нашем районе. Легко можно
столкнуться с одним из них. Бакенов и навигационных знаков не
видно вообще. По картплотеру нашел слева залив. Вслепую повернули
в него. И без того небольшие глубины на реке, становятся
вообще критичными. Идем на самом малом вперед, пока не упираемся
в дно килем. Сползаем чуть назад и бросаем якорь. Одна радость,
что большие суда не смогут зайти на эту мель. Сидим в кают-
компании, ждем, когда закончится дождь и развиднеется.
Через час буря стихла, но успела опуститься ночь, и светлей не
стало. Вылезли из каюты оглядеться. Оказалось, что мы стояли под
огромной стеной плотины водохранилища. Находиться здесь было
совсем не безопасно. Во-первых, в любой момент могут начать спускать
воду, и непонятно, как при этом изменятся глубина и течение,
а во-вторых, нас могут принять за диверсантов, стремящихся зачем-
то подобраться к плотине, что черевато для нас еще большими последствиями.
Надо было ретироваться, невзирая на ночь. Поднимаем
якорь и потихоньку уходим в сторону Волги. Оказалось, что мы
были прямо напротив города. Решено было искать ночевку прямо
здесь. Подходим к пристани в Рыбинске. Дежурный нас просит
уйти. За сто рублей договариваемся постоять до утра с задней стороны
дебаркадера. После насыщенного событиями дня выходим
погулять по вечернему городу.

Рыбинск показался нам очень уютным городком. Мы побродили
по близлежащим улочкам, зашли в ресторан и за полночь вернулись
на яхту.

17

Как только начало светать, я принялся за работу. Мне нужно
было расковырять ножом клей, выкрутить саморезы и попытаться
оторвать от досок стальную трубу. Работа не простая, если учесть
что в моем распоряжении только маленький перочинный нож.
Единственное, что было на моей стороне, так это время. Его у меня
предостаточно. Я лежал на животе, на краю плота и, перегнувшись
вниз, под водой водил ножом взад и вперед выковыривая крупицы
клея. Солнце уже поднялось над горизонтом довольно высоко, и
становилось жарко. Я сполз с плота в воду и, держась за него одной
рукой, продолжил свое занятие. Теперь приходилось высоко задирать
руки, ведь без меня плот всплыл, и я стал быстрее уставать.
Сделав несколько движений, я опускал руки под воду, неглубоко
нырял и начинал пилить заново. Сантиметр за сантиметром стальная
труба отрывалась от досок.

Всякий раз не устаю поражаться, какой же крепкий корпус был
у моей яхты. К полудню сил в руках не осталось совсем. Я вылез на
плот, накрылся парусом и ненадолго уснул.

Разбудила меня страшная головная боль. Солнце палило нещадно.
Казалось, мозги просто плавились внутри. Не вставая, я притянул
себя к краю и опустил голову под воду. В висках бешено стучало.
Выныриваю за очередной порцией воздуха и опять ныряю под
воду. Стало отпускать. Открываю под водой глаза и шарахаюсь наверх.
Прямо под моим плотом, в нескольких сантиметрах от моего
лица уставившись на меня, неподвижно висела огромная морская
черепаха. Я отпрянул назад, а черепаха вальяжно поплыла в сторону.
Схватив зубами конец веревки, я бросился к ней на спину.
Черепаха сильно ударила задними ластами мне в живот. Корчась
от боли, но не отпуская рук, я пытался развернуть ее вертикально,
чтобы она не смогла плыть. Черепаха отбивалась и больно царапалась
всеми своими ластами. Наконец ее голова и передние ласты
оказались над водой. Сила, с которой она меня утаскивала от плота,
уменьшилась. Ее длинная шея изгибалась дугой, пытаясь схватить
меня своим смертоносным клювом.

Я вспомнил передачу, когда-то давно увиденную мной по каналу
«Дискавери», о том, как морские черепахи отгоняют от себя акул,
выкусывая у них из боков целые куски мяса своими могучими клювами.
Голова черепахи была почти с мою, она крутила ей во все стороны,
пытаясь вцепиться в меня. Я держал ее за панцирь и крутил в
воде как руль в машине, не давая ей дотянуться до меня.
Схватка продолжалась долго, наконец черепаха выдохлась и втянула
голову в панцирь. Улучив момент я незаметно отпустил одну
руку, продолжая ориентировать панцирь головой вверх, сделал на
конце веревки петлю и одним движением накинул ее на заднюю ласту.
Черепаха мгновенно встрепенулась, а я отпустил ее. Она быстро
стала уходить от меня на глубину, а мне важно было поймать
свой плот , двигавшийся прямо на меня. Увлеченный сражением, я
быстро вскарабкался на плот. Теперь можно было перевести дух.
Плот перемещался по воде, создавая небольшие волны. На другом
конце веревки был мой шанс на выживание. Только бы удалось
ее вытащить на плот, и я обеспечил бы себя мясом на целый месяц.
Потихоньку, без рывков, я стал подтягивать черепаху к плоту. Наконец
ее задние ласты показались над водой. Я схватил ее обеими
руками и что было сил потащил на себя. Но куда там. Черепаха,
наверно, весила килограммов двести. Я не смог даже чуть-чуть приподнять
ее. Сделав веревку покороче, я выпустил из рук ее ласты,
решив подумать, как мне быть дальше.

Смеркалось. Битва с черепахой продолжалась полдня. Пока еще
что-то видно, нужно принимать какое-то решение. Рядом с моим
плотом плавал «контейнер с едой», а я не знал, как им воспользоваться.
Справиться с черепахой в воде, тем более ночью, невозможно.
Это ее стихия, она в ней сильнее меня. А вытащить ее целиком
на плот нереально. Я вообще не уверен, что плот останется на плаву
под такой тяжестью. Я был так близок к победе, но смог лишь растратить
драгоценные калории, ничего не приобретя взамен.
Я вновь медленно подтащил черепаху к плоту, она уже совсем
выбилась из сил и почти не сопротивлялась. Я похлопал ее
по огромному панцирю и снял петлю с ласты. Черепаха осталась
лежать рядом, не двигаясь. Я толкнул ее от себя, она шлепнула по
воде передними ластами и быстро ушла под воду. Плыви, большая
черепаха, на этот раз тебе повезло больше, чем мне, и, может быть,
тебе удастся еще пожить.

18

Рано утром к дебаркадеру подошел пассажирский теплоход, а
после него быстроходный «метеор». Мимо нас проходили толпы
пассажиров. Наша вечерняя маленькая тихая пристань оказалась
в самой гуще событий. Здесь река продолжала служить людям. До
многих удаленных городков на ее берегах проще добраться по воде.
Продолжать спать на вокзале не представлялось возможным, мы
завели мотор и покатили вниз по Волге.

Характер перевозок на реке заметно изменился. Видно, мы попали
в какую-то транспортную артерию, постоянно идут нефтеналивные
суда. Наверное, они направляются по Рыбинке на север, потому
что у Углича они не встречаются.

От вчерашних погодных катаклизмов не осталось и следа. Светило
солнце, совсем не было ветра. Впрочем, ветер нам сегодня был
и не нужен. Река бежит в своих берегах, поросших лесом. Паруса
здесь были бы неуместны.

Мотор на яхте работал почти на холостых оборотах. При этом
наша скорость около десяти километров в час. Плюс пару километров
добавляло течение на речных участках Волги. Вполне приличная
для нас скорость. На таких режимах работы, кажется, мотор вообще
не потреблял солярки. Как мы вышли из Москвы с полным
пятисотлитровым баком, так до сих пор стрелка прибора и упиралась
в верхний край.

На борту яхты очень уютно. Управление ею не отнимает у нас
никаких сил. Нужно лишь изредка поглядывать вперед. Из любой
части яхты я мог подправить курс, пользуясь маленьким пультом
дистанционного управления автопилота. На нем всего две кнопки
— направо, налево. Нажал на одну из них три раза — пожалуйста
вам, яхта повернула на три градуса. Подержал подольше кнопку нажатой
— поворот ровно на 10 градусов. Просто чудеса техники, я
не нарадуюсь.

Мы все уже привыкли к спокойному ритму созерцательного
круиза. Пожалуй, только два прошлых дня выделялись своей динамикой
из спокойной, неторопливой жизни на борту. Мы много
купаемся, несмотря на конец лета, вода больше двадцати градусов.
Придумали кучу водных развлечений. Привязаться за яхтой и
скользить по воде можно на всем, что имеет плоскую форму. А если
просто погрузиться в воду со страховочным поясом, то на скорости
струи воды приятно массажируют все тело, лучше любого джакузи.
Иногда мы включали внутри отопитель, и в каютах становилось
тепло и сухо. Я редко надевал на себя что-либо, кроме плавок, несмотря
на изменчивую погоду. На яхте постоянно удавалось поддерживать
комфортный микроклимат.

Мы абсолютно самодостаточны. Находясь на реке в непосредственной
близости от берегов, мы всего несколько раз выходили погулять
в городах. Вся жизнь протекала на борту яхты. У нас не было
никакой необходимости причаливать к берегу.

Вопреки моим ожиданиям, мелкие недоделки были мной устранены
в первые три дня, и сейчас все оборудование яхты работало
исправно. Наверно, я так устал от постройки яхты за последние
годы, что сейчас получаю истинное удовольствие от безделья. Хотя
бездельем это назвать нельзя. Мы постоянно находим развлечения.
Например, стало важной церемонией приготовление обеда. Всякие
изыски из только что пойманной речной рыбы. Наконец-то я могу
спокойно посмотреть кино, почитать, поиграть во что-нибудь. Мы
с детьми тренируем свою память. Пытаемся запомнить предметы
на картинках, по особой методике выстраивая ассоциативные ряды.
Уже за двадцать секунд удается «записать на корочку» больше тридцати
предметов. А я этим же методом, еще учу английские слова.
Прошли город Тутаев. Церквей по обоим берегам больше чем
домов в городе. Моста через Волгу нет, поэтому у местных свой извозовский
бизнес — по реке туда, сюда шныряют старые казанки —
перевозят людей на другой берег и обратно.

Сегодня вышли на воду рано, поэтому до обеда должны дойти до
Ярославля. Там выходить не будем, нам хорошо знаком этот город.
На машине из Москвы до него четыре часа хода, а мы бежим уже
вторую неделю.

Понятно, откуда так много стало нефтеналивных судов. Сразу за
Ярославлем нефтеперегонный завод. Здесь все эти баржи заправляют
мазутом. По реке на несколько километров растянулась из них
очередь. Но, как ни странно, на воде разлитой нефти нет, заправляются
чисто.

Идем дальше к Костроме. Планировали за сегодняшний день подойти
к ней поближе, чтобы с утра выйти в город. На этом заканчивается
путешествие для моей команды. Начинается учебный год,
детей пора везти в школу. Завтра я останусь на яхте один. А я уже
было привык, что все обо мне заботятся. Не люблю прощаться. Уже
сегодня на душе грустно.

19

Проснулся я, когда на небе уже давно жарило солнце. Это была
самая спокойная моя ночь на плоту. Наверное, я так вымотался вчера
с черепахой, что проспал почти двенадцать часов без задних ног.
И вот теперь, в самую жару, мне предстояло работать. Я злился на
себя за это.

Волны сильно сдали свои позиции. И, несмотря на то что они по-
прежнему поднимали и опускали меня на несколько метров, длина
их настолько увеличилась, что плот практически не кренился.
Достав бутылку с водой, позволил себе выпить только два глотка.
Жалко, что у меня нет с собой мерного стакана, без него трудно
отмерять дневной рацион. Вода может закончиться раньше, чем
хотелось бы. Я старался пить только, чтобы не умереть от обезвоживания.
Поэтому меня постоянно мучила жажда. Как прочувствовать
тонкую грань необходимости? Приблизительно я назначил
себе двести пятьдесят миллилитров в день. Но вчерашняя баталия
наверняка потребует от организма лишних пару глотков.
Я старался не терять жидкость из своего организма с потом,
поэтому днем часто опускал часть тела в воду, понижая этим свою
температуру.

Пора было продолжать отдирать стальную балку от плота, пока
солнце еще не совсем в зените. Я взял постоянно привязанный нож,
свесился с плота и вновь приступил по миллиметру отскребать
клей. Сегодня работа шла заметно быстрее вчерашней, потому что
мне удалось заколотить с торца балки, который я вчера надрезал,
клинышек. Теперь я просто прорезал натянутую резину.
Через час жара выгнала меня с плота. На этот раз, прежде чем
слезать, я заглянул под плот. Увы, там никого не оказалось.
Я пилил и пилил, поминутно заныривая под плот, чтобы хоть на
мгновение спрятаться от безжалостного солнца.

Наконец оно меня доконало, а я еще не дошел и до середины
трубы. С трудом вскарабкавшись на плот, я несколько минут лежал
ничком без движений. Потом намочил в воде рубашку и положил
ее себе на голову.

Перед глазами опять замелькали цветные картинки. Меня сильно
тошнило. Я уже привык к состоянию, предшествующему обмороку.
Плохо настолько, что организм не выдерживает и отключает
мое сознание.

Невозможно бороться с жарой. Даже сильный шторм оставляет
шанс держаться и выживать. А жара — нет. Она просто испепеляет
меня живьем. Не спасает даже близость воды, потому что наступает
такой момент, когда я даже не могу до нее дотянуться. Держусь
из последних сил, чтобы не потерять сознание. Рубашка на голове
высыхает почти мгновенно. Я стал просто поливать ее, не снимая с
головы, зачерпывая воду ладонью — так проще.

Мне кажется, что я постоянно контролировал ситуацию, но
солнце как-то ступеньками спускалось к Океану, и вечер приближается
очень быстро. Странное такое расписание у меня теперь:
долгое-долгое утро, потом изнуряющий полдень и почти сразу —
раз и вечер. Мое сознание, как я уже давно убедился, живет своей,
отдельной от тела жизнью. Оно не советуется со мной и не считает
нужным предупреждать о своих намерениях.

Ночь приносит облегчение. Постепенно желание жить возвращается
ко мне. Я снова беру нож и продолжаю на ощупь отпиливать
трубу. Теперь я могу работать намного дольше, и движения
мои настолько примитивны, что смотреть под воду мне совсем не
обязательно. Периодически я переворачиваюсь на спину и, отдыхая,
разглядываю столь привычное для меня звездное небо. Жаль,
что в эпоху картплотеров я не удосужился раньше изучить карту
звездного неба. Полярной звезды из этого полушария не видно, а по
другим созвездиям определять направление я не умею.

Очередной раз, обернувшись к воде, я невольно отшатнулся
назад. В глубине еле заметно мерцал шар зеленым свечением. Он
медленно плыл, удаляясь от плота. Я видел только его свет, не понимая,
как далеко он от меня находится и какого он размера. Постепенно
свет растворился в Океане. Я вдруг вновь почувствовал под
собой Океан, полный неведомой нам жизни. Моему обостренному
слуху стали мерещиться множество звуков, будто бы идущих из-
под воды.

Только усилием воли я заставил себя вновь взяться за нож и
опустить руки в воду.

20

Переночевав в мелководном костромском море, утром подошли
к плавучему ресторану посередине Костромы. Собираемся и
все вместе идем на автобусную станцию. Автобус до Москвы будет
только через полтора часа. Возвращаемся в центр города, к торговым
рядам, полюбоваться на старую Кострому. Ну, вот и все, прощаемся
с женой и детьми, машу им в окно рукой. Договорились,
что по возможности через год жена приедет на яхту в тропики. Потихоньку
возвращаюсь к реке. Настроение совершено подавленное.
Я сразу отдаю швартовы, и ухожу.

Теперь скорость моего движения надо увеличивать. Экскурсионно-
познавательная часть программы временно закончена. Надо
торопиться в Новороссийск. С октября на Средиземке начинаются
частые шторма, хотелось бы выскочить в Атлантику до них.
Добиться увеличения скорости можно, сократив количество
остановок и удлинив ходовой день. Река дальше для меня была не
знакома, мне в этих краях плавать не доводилось. Честно говоря,
толковых карт по Волге я в предстартовой суматохе тоже не раздобыл.
В картплотере только общие данные, как говорится, не карта, а
только направления. Поэтому сложно планировать что-то наперед.
Но я решил, что буду идти, пока идется. Ночами останавливаться.
Вся дневная жизнь только на ходу.

После Костромы река становится немного шире, но характер ее
сильно не меняется. Спокойное течение, поросшие лесом берега,
иногда встречаются большие деревни и уютные волжские городки.
Выделяется своей красотой маленький старинный город Плес,
с монастырем на высоком правом берегу Волги. После Кинешмы
река начинает расширяться, появляется больше длинных островов.
Уже почти в темноте я зашел в какой-то здоровый левый приток
Волги и бросил якорь. Большую культурную программу себе
устраивать не стал, поужинал и лег спать.

Утром, как только встал с постели, сразу завел мотор и пошел
дальше. По ходу приготовил себе завтрак. Пока завтракал, сидя в
кокпите, яхта как-то сразу вышла в широченное Горьковское водохранилище.
Я даже не понял, куда дальше идти. Правда, потом разглядел
в бинокль справа от себя вдалеке баржу. Волга здесь делает
резкий поворот. Появилась небольшая попутная волна, но ветер
очень слабый, и я продолжал идти под мотором.

Весь день иду по водохранилищу строго на юг. Леса от берегов
отступили, вокруг убранные поля, деревни, дачи. Погода замечательная,
я валялся на баке, загорал, читал книжку. С носа яхты мотора
не слышно вообще, кажется, что просто паришь над водой.
К вечеру подошел к шлюзу. Вопреки моим опасениям, меня с
ходу запустили в камеру. Там уже стоял толкач с баржей. Я пристроился
за ним, не успел доложить о швартовке, как ворота в шлюз
закрылись и нас опустили на нижний уровень. Шлюзы здесь сильно
отличаются от тех, в которых мне доводилось бывать раньше.
Они тоже состоят из двух параллельных камер, но только гораздо
уже, и суда в них могут зайти только друг за дружкой, а не как у
нас — парами. Выходим из ворот и попадаем в какой-то затон, где
много всяких ржавых корабликов и барж. Оказывается, чтобы идти
дальше по Волге, нужно еще опуститься в одной камере. Вышел из
нее уже совсем по темному. Так и пошел хвостом за толкачом, с которым
вместе шлюзовались. Вокруг темно, ничего не видно. Перио48
дически шарю ручным прожектором по берегам, с надеждой найти,
куда приткнуться. Часа через полтора этого напряженного плавания
заметил справа цепочку лысых островов. Решаю спрятаться за
ними. Оставаться рядом с судовым ходом на реке страшно. Как-то
читал воспоминания нашего кругосветчика с редкой русской фамилией
Иванов, в которых он описывал подобную свою ночевку за
пределами судового хода на Волге, где-то в этих местах. Вахтенный
на барже слегка срезал уголок и поймал маленькую яхту, стоящую
на якоре с зажженным топовым огнем. Суденышко вместе с яхтсменом
долго крутило в буруне перед баржей, пока не выплюнуло
в сторону. Весь переломанный яхтсмен чудом остался жив. Чего
нельзя было сказать о его яхте. Баржа так и ушла вперед, ничего не
почувствовав.

Пытаясь зайти за остров, налетел на мель. Становится тоскливо.
Яхту разворачивает в обратную сторону. Дал задний ход — еле-еле
она сползла по песку в сторону открытой воды. Повезло, отделался
легким испугом. Закладываю большую дугу и на самом малом пытаюсь
снова зайти за остров. На предельно допустимых глубинах
прошел опасную гряду. Попадаю на плес за островами. Все, можно
бросать якорь и спать.

21

Стоит мне с усилием поработать несколько минут, как руки просто
отваливаются. Наверно, сказывается мое вынужденное голодание.
Я очень быстро устаю. Приходится переворачиваться на спину
и отдыхать. Несмотря на это, ночь прошла очень плодотворно, я
почти до конца отпилил трубу. Дальше уже надо разбираться с ней
при свете дня, а то ночью можно ее случайно утопить, и вся работа
насмарку. Рассвет не заставил себя долго ждать, Океан на востоке
загорелся яркими красками, и из него показался краешек светила.
Я привязал к трубе веревку и стал раскачивать ее в разные стороны.
Вскоре мои усилия увенчались успехом, я вытащил на плот
двухметровую стальную трубу прямоугольного сечения. Немного
переведя дух, не дожидаясь, пока солнце в очередной раз покажет
мне свой неласковый нрав, я принялся ножом ковырять в палубе
дырку. Отверстие должно быть очень точной формы и размеров,
чтобы труба входила в него плотно. Я постоянно примерял трубу.

Резал дерево я очень аккуратно, самым кончиком ножа, по очереди
перерезая отдельные волокна древесины. Эта работа не была физически
тяжелой, все происходило на палубе, но стало уже сильно
припекать. Я каждые пятнадцать минут вынужден был нырять в
воду и остужаться.

Под плотом сегодня тоже никого нет. Теперь я, прежде чем спуститься
в воду, внимательно осматриваюсь по сторонам. Что же это
было за чудище светящееся? Не выходил у меня из головы ночной
гость.

Наконец в досках и фанере появилось аккуратное отверстие. Выковырял
кусочек пенопласта, а до пластика мой нож уже не дотягивался.
Придется этим довольствоваться. Я вставил нижний конец
трубы в отверстие, а к верхнему привязал угол паруса. Отверстие я
вырезал не посередине плота, а с краю, поэтому мне осталось только
развязать парус по двум дальним углам плота, и треугольный навес
— парус, был готов. С привязками провозился долго. Приходилось
расплетать на отдельные нитки порванную часть паруса и ими
вязать полотнище к трубе.

Наконец все было закончено. Я был настолько в восторге от
своего нового судна, что даже не замечал раскаленного полуденного
солнца. Теперь мой плот имеет маленький парус, который при
наличии ветра будет по чуть-чуть толкать меня вперед, а еще в парус
могут врезаться пролетающие мимо летучие рыбки. Правда, я
что-то ни одной рыбки пока здесь не видел. И главное, у меня теперь
на половине плота есть самая настоящая тень! Это последнее
обстоятельство настолько важно для меня, что казалось, я никогда
в жизни не чувствовал себя более счастливым человеком, чем сейчас.
Ведь чтобы стать счастливым, необходимо не какое-то большое
счастье, а счастливые перемены с огромной амплитудой контрастности.
В моем случае эта небольшая перемена отделяет мою жизнь
от смерти. Еще вчера мне некуда было деваться на этой расплавленной
сковороде, а сегодня я могу лежать в тени, при очень комфортной
температуре и наслаждаться жизнью.

Я еще раз искупался и залез под тент. Я лежал и думал, как же
мне повезло, что я сумел выжить после кораблекрушения, и как же
здорово, что у меня сейчас есть такой замечательный плот, который
противостоит всем стихиям и заботливо оберегает меня от невзгод.
Как все-таки немного надо человеку для счастливой жизни, если он
начинает эту жизнь заново, с чистого листа.

22

Утром слезаю с кровати и почти по колено оказываюсь в воде.
Шок! Аврал! Я тону! В одних трусах вылетаю на палубу. Яхта стоит
на том же месте, за островом, наполовину погрузившись под воду.
Ничего себе, я в море собрался, а на дно иду в этой луже! Включаю
дренажные помпы, их у меня три. Но даже не могу понять, заработали
ли они? Интересно, аккумуляторы тоже под водой? Помпами
эту воду откачивать два дня. Надо разобраться, откуда она поступает
в яхту. Вчера вечером я елозил килем по дну, наверное, он сдвинулся
со своего места. Хотя как это может быть? Конечно, хорошо,
что я тону на родной Волге, а не посередине океана.
У меня на борту даже ведра не оказалось. Хватаю две кастрюли,
начинаю даже не выливать, а просто выгребать воду из кают. Из головы
не выходит, как мог сдвинуться киль? Даже и ударов-то особо
не было. Скорость откачки воды кастрюлей в десять раз быстрей,
чем всеми помпами. В кокпит летит просто водопад из каюты. Даже
если киль вообще оторвался, как могла вода попасть внутрь корпуса?
Дался мне этот киль, тут что-то другое. Мозги судорожно приходили
в себя и начинали анализировать ситуацию. Кастрюля, тем
временем мелькала в моих руках, не сбавляя темпа. Как вода могла
попасть вовнутрь корпуса? Трещина! С чего это вдруг. Скорее бы
корпус треснул на Рыбинке, чем на спокойной воде. На яхте есть
три кингстона. Все они снабжены кранами. Первый подает воду в
систему охлаждения двигателя, второй стоит на помпе в раковину и
душ, а третий в туалет. Надо срочно закрыть все три крана.
Оставляю кастрюлю, лезу в моторный отсек к первому и вижу
такую картину: через дюймовую трубу в яхту хлещет вода, а резиновый
патрубок преспокойно болтается рядом.

Прямо гора с плеч. Я перекрываю кран. Наверное, когда я переделывал
систему охлаждения двигателя, забыл затянуть хомут на
патрубке. Он долго держался на честном слове, а вчера, наконец
слетел. Ну и хорошо, это мне дураку наука. Напугала яхта меня
нежно, в десяти метрах от берега. Здесь, даже если очень захочешь,
не утонешь. Яхта упрется килем в дно. Это в автомобиле, если патрубок
слетает, охлаждающая жидкость выливается на асфальт и
все. А на яхте все должно быть в сто раз надежней. Надо еще раз
проверить все системы. Может, даже какие-нибудь датчики поставить,
чтобы в случае чего звенели, а то не дай бог проспишь собственное
потопление.

С этими мыслями, но уже в хорошем расположении духа, я продолжал
манипулировать кастрюлей.

Еще через час титанической работы кастрюля стала ударяться о
паньелы. Решив, что с остальным справятся помпы, я полез изучать
потери. К счастью, аккумуляторы не были залиты с верхом, двигатель
тоже не пострадал, ни в забор воздуха, ни в масло вода не попала.
Это уже хорошо. Намокли кое-какие вещи, книги, еще всякая
мелочовка. В общем, отделался легким испугом.

Воды в яхте еще много, но я иду заводить мотор и так больше
двух часов потерял. Откачается по ходу. Надо наверстывать упущенное.
Вывожу яхту на фарватер, сижу и отдуваюсь в кокпите. Ничего
себе осень началась. Сегодня первое сентября. Как там, интересно,
мои в школу пошли? Надо бы им позвонить. Хорошо, что эта свистопляска
приключилась уже без них.

Яхта заметно идет тяжелее, но помпы на удивление быстро
уменьшают уровень воды в трюме.

На правом, высоком берегу Волги часто попадаются селения, а
левый берег низкий, абсолютно пустой, поросший низким кустарником.
К полудню прошел Нижний Новгород. Красиво смотрится
его кремль, на высоком холме, при впадении Оки. Столько судов,
как в Нижнем, я на Волге не встречал еще нигде. Огромные пассажирские
теплоходы и маленькие катера, баржи и дебаркадеры —
прямо центр речной жизни.

Задерживаться мне некогда, надо спешить дальше.
Наконец помпы откачали всю воду, включаю отопитель, чтобы
быстрее все просохло. Погода этому тоже способствует, светит солнышко,
тепло, немножко дует ветерок.

Надо скорее добежать до Казани, от нее река поворачивает на
юг, и это мое генеральное направление почти до Африки. Может
быть, мне удастся убежать от осенних дождей?

23

Мой жизненный ритм окончательно поменялся. Теперь я каждый
день сплю днем, в самый жаркий период, а ночью бодрствую.
Причем я не пытаюсь это делать специально, так как-то все само
собой получается. Вот и сейчас я проснулся уже после заката. Лежу
и не понимаю, это только начало ночи или она уже заканчивается.
На небе все те же звезды, по которым я не могу определить время.
Вот, правда, луны еще не видно, а она появлялась обычно к середине
ночи.

Не помню, сколько раз я сегодня пил воду. Можно ли мне еще
глоточек, или сегодняшний лимит уже исчерпан. И про зарубки
я совсем забыл. Надо все-таки считать дни, может быть, для чего-
нибудь пригодится.

Надеюсь, что период на грани жизни и смерти, закончился. Моя
жизнь потихонечку нормализуется. Остается непонятным только,
где мне брать еду и что делать, когда закончится вода? Не стоит же
рассчитывать на то, что вновь пойдет дождь. В этих широтах дожди
бывают два раза в году, и оба эти раза уже произошли в этом месяце.
Сколько, интересно, вообще человек может не есть? Верующие
постятся месяцами. Но там они все-таки понемногу питаются, а
я-то совсем ничего. Будем считать, это мой самый строгий пост.
Прожив большую часть жизни на берегу, я не слишком строго
следовал церковным обычаям. Точнее сказать, вообще не следовал.
Конечно, я был крещеный, но церковь посещал, мягко говоря, редко.
И уж тем более я никогда не соблюдал постов. Только вступив
на борт яхты, я с самого начала стал почему-то прислушиваться ко
всем знакам судьбы. Даже почти полгода назад, когда я только еще
шел по реке и не мог на тысячную долю представить, что ждет меня
впереди, я пытался всему найти объяснение свыше. Мотор заглох —
значит, меня хотят остановить, предостеречь от чего-то страшного.
Без очереди попал в шлюз — помогают мне идти вперед. Тогда для
меня это была какая-то игра, хотя воспринимал я ее вполне серьезно.
Сейчас, конечно, я вспоминаю себя тогдашнего с улыбкой.
Но понимание происходящего не может взяться ниоткуда. Чтобы
ощутить каждой клеткой, кто всем управляет в этом мире, мне потребовалось
пройти через все лишения и радости последнего года и
оказаться здесь на крошечном плоту посередине огромного Океана.
Только здесь становится абсолютно очевидным Божественное создание
мира. Только здесь возможно понять всех отшельников, которые
лишают себя всего ради познания истины. Мало кто способен
по собственной воле пойти на такое. И если бы Бог не послал мне
тот уничтожающий все на своем пути ураган, я бы никогда не приблизился
к Истине, сидя в своей комфортабельной каюте. Я благодарен
Богу за то, что он приоткрыл мне ее.

Я лежу на спине, меня ласково качает Океан, я смотрю на звезды,
и мне очень хорошо. Я бесконечно счастливый человек!

24

Ночевал я, опять спрятавшись за песчаными островами. Помня,
как трудно в темное время суток вставал на якорь, сегодня я этим
занялся еще засветло. Жаль, что дни становились такими короткими.
Очень мало остается ходовых часов. Я даже подумываю о том,
чтобы ночью пристроиться за какой-нибудь баржой и идти в темноте.
Но спать-то все равно когда-то надо. Остается только постараться
пораньше встать утром.

Не получилось, проспал. Солнце на небе уже довольно высоко.
Прямо из постели, не умываясь, иду к штурвалу, завожу мотор, поднимаю
якорь. Выравниваю яхту на фарватере и только тогда иду
умываться и готовить завтрак. К счастью, сегодня все пока идет без
приключений. Не спеша накрыл себе стол в кокпите, сижу, пью чай,
любуюсь окрестностями. Второй день картина не меняется — левый
берег низкий, заболоченный, поросший кустарником и абсолютно
безлюдный, правый же, напротив, очень высокий, прорезанный
многочисленными оврагами, с часто встречаемыми селениями и
городками. Попадаются даже прямо на берегу многоэтажные дома
советской постройки.

Иногда на реке встречаются земснаряды — добывают со дна песок,
рядом с ними ждут своей очереди баржи, хаотично раскиданные
по руслу реки.

Я учу английские слова, изредка посматривая вперед, чтобы никуда
не врезаться, и подправляю курс. Река все шире и шире, наверное,
опять подпирает снизу очередное водохранилище. Между
берегами уже километра два. Русло стало сильно извиваться, закладывая
большие дуги. По левому берегу все время уходят в сторону
огромные заливы. С воды непонятно, впадают ли это реки или просто
болота и старицы.

Просмотрев перспективу на несколько километров вперед, спустился
на камбуз приготовить себе что-нибудь к обеду. Увлекшись
этим занятием, я лишь периодически выглядывал в люк убедиться,
что берега не приближаются. Как вдруг яхта подпрыгнула и мгновенно
остановилась. Все, что лежало на столе, полетело вниз, я тоже
больно ударился об угол. Хорошо хоть кастрюлю с супом я успел
поставить и закрепить на плите.

Мгновенно взлетаю наверх. Яхта стоит прямо посередине реки
на большой песчаной отмели. Как я проглядел границы судового
хода, не понимаю. И где вообще речные бакены? Кручу головой во
все стороны и ни одного не вижу. Беру в руки бинокль. Ну да, сзади
вижу навигационные знаки, по которым я уже прошел, а впереди
только песчаные косы и ни одного створа. Куда делась обстановка
с реки? Оглядываюсь назад, вижу абсолютно прямой участок реки
шириной больше двух километров, идущий до меня. Почему была
не обозначена эта мель? Может быть, ее недавно нанесло, и здесь
мигрирующие пески? Как же тогда ориентируются баржи и пассажирские
теплоходы? Чувствую, что схожу с ума от количества вопросов
в моей голове. Уселся в кокпите, думая, что делать дальше.
К своему ужасу замечаю, что вода вокруг яхты медленно течет в
другую сторону — мне навстречу. Ну, думаю, подвинулся, прямо
на третий день одиночества. И тут до меня доходит, что я вошел в
какой-то приток Волги, а сама река свернула куда-то в сторону. Выдохнул
с облегчением. Все сразу встало на свои места, и песчаные
отмели, и отсутствие знаков. Да, я явно переоценил по неопытности
возможности автопилота. Иногда, чтобы держать правильный курс,
надо вовремя сворачивать, а не ломиться вперед.

Яхта прочно сидела на грунте, слегка наклонившись на одну стону.
Я стал соображать, как буду сниматься с мели. Мотор в этом
случае был бесполезен. Он только ревел, но ни на миллиметр не
сдвинул яхту. Стал подготавливать классический способ, о котором
читал только в учебных пособиях по яхтингу. Надо было брать
всякие тяжелые вещи и подвязывать их под гиком. Правда, у меня
особо тяжелых вещей с собой не было. Тогда я обмотал гик парусом
и в образовавшийся мешок стал складывать бутылки с водой.
В уже использованные пятилитровые бутылки я наливал воду прямо
из реки. Потом привязал не накаченную еще надувную лодку.
В сумме получилось килограммов сто. Да, не густо. Забрался на гик
сам, удвоив вес, и держась за веревку, повернул гик на девяносто
градусов, оказавшись вместе с грузом над водой. Яхта еще немного
накренилась на тот же борт, но продолжала стоять на месте. Я раскачивал
мачту и ругался матом — все бесполезно. Наконец я устал
и спустился в кокпит. Отдохнув минутку, я разделся и полез в воду.
Киль моей яхты весь уходил в песок. Я попытался откапывать его,
ныряя под яхту и руками разгребая песок. Но его быстро наносило
течением обратно. Окончательно замерзнув, я снова выбрался в
кокпит. Надо было искать помощь на стороне. Одному мне не справиться.
Я стал ждать.

Спустя пару часов я увидел на Волге баржу. Связавшись по рации
с вахтенным, я объяснил ему свои проблемы. Он пообещал со55
общить обо мне спасателям. Как назло, движения на реке почти не
было, прошел еще всего один пассажирский теплоход, но я что-то
даже не стал его грузить своими проблемами. Вечно они спешат по
своему расписанию.

Уже когда начало темнеть, я увидел отдельно идущий старый
буксир. Я взмолился по рации о помощи, но в ответ услышал только
пару неразборчивых фраз. Буксир, не сбавляя хода, шел в мою
сторону. Моей радости не было предела. В непосредственной близости
от моей кормы капитан лихо осадил своего коня, заставив
меня поволноваться. На носу буксира стоял угрюмый мужик в телогрейке.
Не обращая внимания на мои приветствия, он молча кинул
мне промасленный канат, и в тот же момент буксир дал задний
ход. Я только успел завести канат за мачту, как он натянулся, яхта
дернулась и легко сошла с мели. Мужик, ни слова не говоря, втянул
на буксир свой канат, развернулся и ушел. А я остался стоять посередине
этого мелкого плеса, до конца еще не веря, что эпопея с
посадкой на мель закончилась.

Вся операция заняла не больше двух минут. Буксир уже опять
добежал до Волги и вот-вот скроется за поворотом, который я не
заметил сегодня днем. Скорее всего, буксир не был спасательным,
а просто проходил мимо. Как же здорово, что существует морское
братство или даже речное, которое может вот так, без лишних слов,
протянуть руку оказавшемуся в беде. Сейчас я уже не ощущаю себя
одиноким.

Тем временем совсем стемнело. Я даже не стал заводить мотор,
просто отдал якорь на том же месте и пошел в каюту спать до утра.

25

Окутанный такими благостными мыслями, я не заметил, как под
утро задремал. Мне почему-то снилась моя яхта, только она стала
намного, намного больше, на ней уместились дома и улицы вместе с
людьми. Мы плавали по Океану целым городом, и всем было очень
хорошо.

Открыв глаза, я увидел отражающееся в воде солнце, которое
слепило меня. Я сел посередине плота. Надо было развернуться,
чтобы подставить солнцу мой парус — тент. Я стал грести по кругу
ладонями, разворачивая плот, и в этот момент увидел ее. На белом
полотнище, с задней его стороны, лежала маленькая белая рыбка.
Спасибо тебе, Океан! Я схватил ее, боясь упустить, и поднес к
себе. Я смотрел на нее как на чудо, не в силах оторваться. Рыбка
была уже мертва, ее мелкая чешуя искрилась на солнце, а прозрачные
плавники — крылья нелепо торчали в разные стороны. Она
была очень красивой. Мне стало жалко ее есть, но она уже никогда
не сможет уплыть, а я ничего не брал в рот, наверное, уже больше
двух недель. Я достал нож и счистил им эти искрящиеся чешуйки.
Потом я очень аккуратно стал нарезать ее белое мясо тонкими,
длинными полосками. В завершение на палубе лежал маленький
скелет рыбки с головой, хвостом и крылышками. Я, как мог, оттягивал
церемонию трапезы, наслаждаясь ее предвкушением. Наконец
очень медленным движением я положил первый кусок в рот.
Никогда в жизни мне не приходилось ощущать такого божественного
вкуса. Ее мясо было не просто пресным, а даже казалось мне
немножко сладким, после постоянного вкуса морской воды во рту.
Я неторопливо начал жевать, наслаждаясь каждым движением.
Я закрыл глаза, мне казалось, что я сижу в богатом ресторане, а за
моей спиной стоят официанты в белых фраках. Наслаждению не
было конца. Рыба оказалась настолько вкусной, что сама таяла у
меня во рту. Наконец с трапезой было покончено. Как ни странно, я
ощутил себя абсолютно сытым.

Я продолжал сидеть на плоту и смотрел на готовую приманку,
лежащую передо мной — скелет рыбки с плавниками и головой.
Надо только придумать, из чего мне сделать крючок, который я
примотаю к голове скелета.

Признаться, я совсем не ожидал так сразу поймать рыбку. Нет, я,
конечно, надеялся и все делал для этого, но чтобы прямо в первую
же ночь сразу прилетела рыбка — я не ожидал. Может быть, здесь
много летучих рыбок, просто я их не замечаю. Ведь когда я шел на
яхте, я видел их каждый день ни по одному разу. Если бы так продолжалось
и дальше, то моя проблема с питанием была бы решена.
Ломая голову, из чего можно сделать крючок, я внимательно изучил
весь плот, но так ничего и не придумал. Решено было просто
спустить скелет на ниточке под плот, чтобы он привлекал другую
рыбу. Я расплел из паруса еще одну нитку, привязал ее к голове
скелета и опустил его под воду.

Вдохновленный удачной рыбалкой, я принялся выпиливать из
плота длинную палку, чтобы сделать гарпун. Для этого было необходимо
отщепить тонкий и длинный кусок доски. Занятие это
оказалось не очень простым. Приходилось все время находиться на
солнце, а оно уже дошло до своей кульминации и жарило со всей
силой. Решив подождать до ночи, я искупался и лег в тень отдыхать.

26

С рассветом я уже выбирал якорную цепь. Немудрено было мне
вчера проскочить поворот. Река, резко повернувшая в сторону, была
раз в пять уже русла притока, по которому я ушел наверх. Правда,
к сожалению, я не обратил внимания на холм с поселком на нем,
который у меня остался слева, а левый берег Волги до этого был
все время плоским и незаселенным. Конечно, и сам поворот и далее
русло реки были хорошо обозначены навигационными знаками, но
я спустился надолго на камбуз и не заметил их оттуда.
Каждую подобную ситуацию я воспринимаю как обучение в
школе мастерства. А очередную набитую шишку как сданный зачет.
Тем более что потери пока только состоят из упущенного времени,
а это минимально в моей ситуации.

Волга становилась все шире и шире. Вот и на ее левом берегу
стали появляться селения, и он временами становился высоким.
Почти по кругу обхожу город Козьмодемьянск, расположенный на
высоком холме. Волга круто поворачивает на юг, и я оказываюсь в
огромном водохранилище. Дует ровный, несильный ветер, я ставлю
паруса, глушу двигатель. Наконец, могу наслаждаться тишиной.
Скорость почти не уменьшилась. Лаг показывает почти пять узлов.
Под парусом идти намного приятней, ощущаешь себя частью этого
ветра, волн, сливаешься с природой.

Через несколько часов плавания появляется множество длинных,
лысых островов. Река вновь поворачивает на восток, и мне
приходится убирать паруса. Ветер стал дуть точно в лоб. Завожу
мотор и спешу к шлюзам сужающегося водохранилища. До них
оказалось дальше, чем я предполагал. Справа остается довольно
большой город Чебоксары.

У шлюзов болтался почти три часа. Стал уже опасаться, что
придется оставаться ночевать здесь. Но подошел небольшой пассажирский
теплоход, и меня прошлюзовали вместе с ним. На этот
раз шлюз оказался с одной ступенькой. Успели покинуть его еще
до наступления темноты. Надо бы вставать, но иду вдоль города и
ночевать здесь будет неуютно. Опять разбросаны по всему руслу
баржи — идет добыча песка, потом еще поселок по правому борту, и
ночь окончательно опустилась на реку. Все равно уже стемнело, по59
пробую пройти еще несколько часов. Ширина реки чуть меньше километра.
Мигающие красные и белые лампочки на бакенах хорошо
видны. Не ощущая каких-либо трудностей с ориентацией в темноте,
я пробежал вниз по Волге еще несколько часов. На реке мне не
встретилось ни одного судна. Пассажирский теплоход, с которым
я шлюзовался, быстро от меня убежал. Его скорость вдвое больше
моей. Теперь поселки встречались только на левом берегу. Ночью
их огни видны издалека. Глубоко за полночь я прижался к берегу,
за очередным островом, и довольный большим сегодняшним переходом,
ушел в каюту спать.

Проснулся я среди ночи, оттого что почувствовал вокруг яхты
какую-то возню. Я вылез из каюты на палубу через люк и увидел
лодку, стоявшую под моим бортом. В лодке сидели два мужика.
При моем появлении они отгребли в сторону и еще через мгновение
взревел мотор. Кем были эти люди и что они от меня хотели, мне
оставалось только догадываться.

Сон как рукой сняло, я поднял якорь и пошел в сторону фарватера.
На часах четыре утра. Рассвет еще почти через три часа. Ну
ничего, постараюсь побольше пройти за сегодняшний день, раз так
распорядилась судьба.

27

Много раз просыпаясь и вновь засыпая, я наконец дождался вечера.
Дневное марево опускалось в Океан вместе с солнцем. Я снова
взялся за нож и продолжил выстругивать длинную палку. Трудность
заключалась в том, что если поспешить и расщепить доску,
то скол может уйти по волокнам в сторону, и гарпун окажется либо
слишком коротким, либо очень толстым. Необходимо было прорезать
ножом доску по всей ее длине. Перочинный нож не лучшая
замена циркулярной пиле, но впереди у меня была вся ночь, а я старался
не терять времени. Прорезая кончиком ножа доску, я отделял
тонкие стружки и постепенно углублялся внутрь.

К счастью, лиственница, из которой была сделана моя яхта, не
самый твердый сорт дерева, а скорее даже наоборот. Поэтому удавалось
довольно быстро выстругивать пропил. К тому же ночь была
абсолютно спокойной и ничем не отвлекала меня от работы. Я даже
получал от нее удовольствие. Возиться с деревяшкой намного при60
ятней, чем отрывать засохший клей от стальной трубы, когда я делал
мачту. Правда, если бы я тогда хорошо подумал, то отрезал бы
доску вместе с трубой и уже на палубе спокойно разъединил бы их
между собой. Но тогда у меня мозги плавились от жары, мне необходимо
было укрытие, и о рыбалке мысли не приходили.

Занятый работой я даже не заметил, как прошла ночь. К рассвету
мне удалось отделить кусок доски от плота, и теперь уже я стругал
ее, придавая моему первобытному оружию правильную форму.
Обработав как следует рукоятку, я заострил конец палки, оставалось
только прикрепить язычок, который не даст рыбе свалиться с
копья. Мне ничего не оставалось, как позаимствовать у плота еще
кусочек древесины и примотать его ниткой от паруса. Гарпун был
готов. Солнце тем временем висело над самой головой, и если бы не
тень от моего паруса, заживо поджарило бы меня.

Всецело отдавшись азарту предстоящей охоты, я забыл даже
сегодня заглянуть под плот с моей приманкой. Подтянувшись к
краю плота руками, я опустил голову под воду. На маленьком кусочке,
оставшемся от прочной белой парусной нитки, скелета моей
рыбки не было. Кто-то сожрал его ночью, а я даже ничего не заметил.
Значит, за плотом все-таки ведется пристальное наблюдение.
Я спустился в воду и стал внимательно изучать глубины. Солнечные
лучи искрились, далеко уходя вниз. Тень, отбрасываемая моим
плотом, позволяла видеть на десятки метров под водой. На глубине
вода из зеленоватой становилась темно-синего света. У меня не
было маски, от соли мои глаза очень болели, и в воде все расплывалось.
Но мне показалось, что далеко под плотом двигаются какие-
то огромные силуэты рыб. Оставаться в воде стало некомфортно, я
быстро вылез на плот.

Когда я плыл на яхте, меня почти все время сопровождали разные
рыбы. Чаще всего это были тупоносые большие особи с огромными
лбами и переливающимися на солнце зеленоватыми спинами.
Моя яхта все время двигалась, и они плыли вместе со мной. Плот
же стоит на одном месте, сможет ли он чем-то привлечь рыб, я не
знаю.

Изготовлением гарпуна я занимался почти сутки и теперь очень
хотел спать. Тем более вторая половина дня лучшее время для этого.
Я забрался под спасительный тент и быстро заснул.
Проснулся я, когда было совсем темно. Луна висела на том краю
неба, где ее место в конце ночи. Я лежал и гадал, живет ли кто-
нибудь под моим плотом. С этими мыслями, стараясь не производить
ни одного шороха, я очень медленно перевернулся на живот и
подполз к краю плота. Слегка высунувшись над водой, я стал пристально
всматриваться вниз, но из-за лунной дорожки мне ничего
не было видно дальше поверхности. Тогда я очень осторожно накрыл
голову рубашкой и опустил ее почти до воды. Перед глазами
осталась только абсолютная чернота. Я так лежал бесконечно
долго, и мне начало казаться, что я различаю силуэты больших рыб,
которые почти неподвижно зависли под плотом. Я боялся даже пошевелиться,
напряженно вглядываясь в темноту, но так и не мог понять,
являются ли морские обитатели плодами моего воображения
или это все происходит наяву.

Не знаю, сколько часов я так пролежал совсем без движений
в полной темноте, но постепенно контуры рыб стали проявляться
отчетливей. Вода стала светлеть. У меня перехватило дыхание.
Теперь я уже не сомневался: прямо подо мной стояло несколько
больших рыб. Теперь я уже мог различать их горбатые лбы и слегка
колышущиеся передние плавники. Рыбы были совсем рядом, казалось,
я смогу схватить их рукой. Я еле себя сдерживал от этого.
Продвигаясь по пять сантиметров в минуту, я отполз на середину
плота за гарпуном. Теперь нужно было снова подкрасться к краю
плота. Солнце еще не показалось над горизонтом, но мои привыкшие
к абсолютной черноте глаза все прекрасно различали вокруг.
Я заглянул под плот и в первое мгновение никого там не увидел.
Меня охватил ужас. Неужели рыбы мне почудились? Но глаза потихоньку
стали опять привыкать к темноте, и рыбы проявились
снова. Я подождал еще несколько минут, не шевелясь, пока смог отчетливо
их разглядеть и прицелиться. Рассвет быстро менял краски
под водой. Пора было принимать решение. Я подался чуть вперед,
освобождая плечо для броска гарпуна, рыбы уловили мое движение
и очень плавно опустились немного ниже, оставаясь под плотом.
Теперь расстояние до них было метра полтора. Меня охватило отчаяние,
я понимал, что попасть в рыбу гарпуном с такой длины, из-
за преломления поверхностью воды лучей света нереально. С трудом
сдержавшись, чтобы не кинуть вхолостую гарпун, я медленно
отполз от края плота.

Все утро я переживал о том, что находясь в такой близости от
добычи, я не смог ее поймать. И даже не попытался это сделать. Но
здравый смысл убеждал меня в том, что раз рыба есть, значит, она
останется здесь и завтра, если ее не распугать. Все дни после шторма
я усиленно что-то строил. Конечно, в такой обстановке рыба к плоту
не подходила. Стоило мне всего сутки посидеть тихо, как пустынный
с виду Океан наполнился своими обитателями. Надо подготовиться
к завтрашней охоте. Теперь я знаю, какое самое подходящее
для этого время. Есть в сутках всего несколько минут, когда солнце
еще не вышло, а вода уже слегка подернулась светлой краской. И к
этой минуте я постараюсь завтра быть во всеоружии. А пока самым
правильным, чтобы не шуметь, было заснуть. Что я и сделал. Высматривание
в течение нескольких часов в абсолютной неподвижности
рыбы вымотало меня больше, чем сутки работы накануне.

28

Ближе Казани берега Волга оживились. Теперь уже небольшие
городки идут сплошной чередой. Через реку перекинуты длиннющие
мосты. Такое количество островов, что невозможно понять, где
коренной берег. Солнышко опять меня балует, а с ним и все вокруг
становится радостней. Осени еще совсем не чувствуется.
Казань видна издалека. Кажется, что река упирается в этот большой
город. Но, оттолкнувшись от него, Волга опять поворачивает
на юг, и теперь это направление становится преобладающим.
Я тороплюсь, стараюсь не делать никаких остановок и оптимально
выстраивать траекторию движения. На дворе сентябрь, и я чувствую,
что благоприятная погода выбегает из-под меня. Я, что есть
силы, пытаюсь удержаться за нее, и пока мне это удается.
Путешествие по Великой реке, несмотря на кажущееся однообразие,
совсем мне не надоедает. Я постоянно нахожу для себя
какое-то занятие. Два последних дня я тщательнейшим образом
инспектировал все системы на борту яхты. Проверил все хомуты
на патрубках, где это было возможно, поставил по второму. Отрегулировал
еще раз рангоут. Ванты немного ослабли, пришлось их
подтягивать. Наверное, просто все садится на свои места. Яхта, как
живой организм, подстраивается под ситуацию. Правда, случаются
и неприятные изменения. Сегодня обнаружил, что якорная лебедка
осталась на двух болтах, а я ведь очень туго затягивал четыре
гайки, когда устанавливал ее. Мелкая, почти неощутимая вибрация
от двигателя делает свое дело. Придется расплющить концы новых
болтов, чтобы такого не повторялось.

Я везу с собой целую мастерскую. У меня много разного инструмента,
включая весь набор ручного электрического. Взял даже
портативный сварочный аппарат, вдруг что-нибудь подварить понадобится.
У меня на борту многие важные узлы сделаны из стали.
Правда, автономно мне его подключить не к чему, только к внешнему
источнику с берега. С собой у меня адаптер на 220 вольт с очень
большой мощностью, тянет любой инструмент, кроме сварочного, и
еще один маленький, резервный, для зарядки компьютера.
Перед впадением Камы Волга сужается до двух километров,
а потом резко берега разлетаются во все стороны. Куда дальше
плыть — непонятно. Дует слабый ветерок, можно было бы дернуть
паруса, но уже вечереет, и этого делать не стоит.
Вчерашний опыт с ночными переходами мне понравился. Решил
и сегодня идти, пока совсем не засну. Река позволяет плыть в таком
режиме. В любой момент можно бросить якорь и отдохнуть. Что я
буду с этим делать в море? Вспоминаются прочитанные мной ранее
рассказы об одиночных плаваниях. Нередко в них описывались
страдания путешественников от недосыпа. Меня это сильно волнует.
Пока я совсем не могу себе представить, как это бросить яхту
под всеми парусами и спокойно уйти спать. На реке мне приходится
каждые пять мину корректировать курс автопилота. Но здесь
фарватер все время виляет, на море же, конечно, такого не будет.
Но все равно, пока мне непонятно, как можно на ходу спуститься в
каюту и спокойно уснуть.

Размышления о сне совсем меня разморили. Я уже сидел в кокпите
и клевал носом. Да, на деле все оказывается проще, организм не советуется
со здравым смыслом, а сам решает ситуацию в свою пользу.
Я повернул к ближайшему берегу. После почти суточного перехода
сильно придираться к качеству стоянки не хотелось. Как только глубина
стала меньше двух метров, я отдал якорь, посидел еще минутку
в кокпите, убедившись, что якорь забрал, и пошел спать.

29

Солнце нависло над водой. Океан оделся в багровые краски заката.
Вода уже потемнела и добавляла контрастности к вечернему
светопреставлению. Я занял место в партере. Мне совсем не надоедает
эта каждодневная пьеса. Океан всякий раз умудряется ее проиграть
с разными оттенками. У него в запасе богатейшая палитра.
Солнце коснулось воды, и искрящаяся дорожка, ведущая от него,
стала медленно угасать.

Горизонт отрезает часть светила и прячет его под собой. Их
схватка продолжается несколько минут, и Океан опять выходит победителем.
Над местом недавних баталий остается только багровое
зарево. Но вскоре Океан и там наведет свой порядок.
Я сижу на плоту, стараясь, лишний раз не шевелиться и не издавать
никаких звуков. Погода замечательная. Очень комфортная
температура позволяет мне не задумываться об одежде. На плоту
совершенно сухо, волны лишь иногда приподнимают его, не заливая
палубы. Я совсем не обращаю внимания на эту качку, скорее
даже она успокаивает и расслабляет меня. Язвы на моем теле стали
понемногу затягиваться. Я стараюсь их меньше мочить. Но опять
почему-то я чувствую голод. От моего былого живота не осталось и
следа. Организм давно уже переведен на внутренние ресурсы, видно,
их запас стал иссякать. А может быть, мое сознание поверило в
приближение предстоящего пира и начало готовиться к нему? Как
было бы все-таки здорово поймать большую рыбу.

Теперь я уже думаю только о еде. И как бы я ни старался отогнать
от себя эти мысли, моя голова отказывалась думать о чем-
нибудь еще. Попробовать заснуть ненадолго было страшно, можно
проспать начало охоты. И все-таки, одновременно борясь со сном и
голодом, я случайно задремал.

Рассвет подкинул меня над палубой. Я проспал! Не веря, что
это произошло, я потихоньку подполз к краю плота, вооружившись
гарпуном. Стараясь не делать резких движений, я заглянул под
плот. В каких-нибудь тридцати сантиметрах от моей головы стояла
огромная рыба и таращилась на меня. Я поднял кверху гарпун, и
рыба, словно издеваясь надо мной, не меняя своей позы, отплыла
назад, спрятавшись от меня под задней частью плота. К своему ужасу
я понимал, что попасть в нее из моего положения невозможно.
Тогда я осторожно переполз на другую сторону, но рыба была уже
настороже и, не дожидаясь развития событий, нырнула поглубже.
Я понял, что проиграл, что в этот момент рушатся все мои надежды
на возможность поймать еду. Меня охватило отчаяние. Почему
я, здоровый мужик, должен подыхать из-за того, что рыба смогла
меня перехитрить? У меня нет с собой подводного ружья и рыболовных
снастей, наш поединок нельзя назвать честным, потому что
рыба в воде намного проворней меня, но я очень хочу есть, и если
мне не удастся ее поймать, то я умру с голоду, ведь, кроме этой проклятой
рыбы, вокруг меня больше нет ничего. И я буду пытаться
поймать ее до конца своих дней, других вариантов у меня нет: либо
я ее убью, либо она меня.

Теперь все мое пребывание на плоту сводилось лишь к одному
— к подготовке утренней охоты. Перед рассветом я должен быть
в лучшей физической форме. Мне надо заблаговременно выспаться
и полностью отойти от сна. Для этого мне необходимо проснуться
посередине ночи. Но как это сделать? Будильник-то не заведешь.
А мои внутренние часы совсем ошалели от такого режима. Все перемешалось
— день, ночь, вечер. На плоту я могу либо сидеть, либо
лежать, поэтому засыпается само, когда придется, и просыпается,
когда проснется. К тому же мой организм сильно истощен и морально
и физически. Я не всегда могу им управлять, как мне хотелось
бы, часто он ведет себя по собственному усмотрению.
Решил лечь спать после полудня. Если завалиться раньше, то
наверняка проснусь на закате, как вчера. А если уснуть попозже, то
опять могу проспать рассвет.

Сижу под тентом, жду положенного времени. Наконец солнце
перевалило через середину. Ложусь, пытаюсь закрыть глаза, но в
голову все время лезут какие-то противные мысли. То я убеждаю
себя, что мне надо поспать, и от этого сон вообще пропадает. То я
начинаю переживать, смогу ли поймать эту хитрую рыбу. Провалялся
так до вечера ни в одном глазу. Солнце опять опустилось на
горизонт, и меня стало клонить ко сну. Все наоборот. Если сейчас
заснуть, точно просплю время охоты. Я сажусь на плот с твердым
намерением не спать. Стемнело. Стало совсем тоскливо, голова
просто валится набок, глаза сами закрываются. Я пытаюсь менять
позы, щипать себя за ногу. Время как остановилось, сон постепенно
одолел меня. Я засыпал на несколько мгновений, потом с испугом
просыпался. Океан старался как мог, равномерно, нежно покачивая
меня, не оставляя мне шансов. А я изо всех сил сопротивлялся ему,
на кону была моя жизнь.

Мне почему-то вспомнился случай из моей школьной жизни.
Как-то после девятого класса (десятого по-нынешнему) я вдвоем
со своим одноклассником Андрюхой Кулешовым пошел в свой
первый водный поход по реке Ламе. Река была небольшая, я нашел
ее на карте, и знать мы тогда не знали, что, оказывается, нравится
она не только нам, а еще и нашему горячо любимому генеральному
секретарю Л. И. Брежневу. Он на этой реке себе дачу построил
в Завидовском заповеднике. А время тогда было шибко советское,
и охраняли все его дачи пуще нынешнего. Узнали мы о запретной
зоне случайно, от рыбака местного. И ничего в наши дурные головы
не пришло лучшего, как попробовать проплыть через дачу Брежнева,
ночью. Прикрыли мы тогда оранжевые борта нашей надувной
лодки плащ-палаткой цвета хаки, оделись во все черное, дождались
полной темноты и поплыли. Роли распределили между собой так:
я, как мастер спорта по академической гребле, на веслах, а Андрюха
должен был лежать на носу и следить, чтобы мы в полной темноте
ни во что не вляпались. Честно говоря, у меня были тогда сомнения
по поводу рассказа рыбачка, да и время в стране было такое, что
нам, пацанам, никто об охране первых лиц государства тогда не рассказывал.
И вот выплываем мы из-за поворота и видим на берегу реки
огромную сторожевую вышку, а на ней часового с автоматом и прожектором.
Впору повернуть назад и чесать оттуда что есть мочи, но
у реки приличное течение, и несет нас оно прямо к вышке. Прячась
под нависающими над водой кустами, оцепенев от страха, мы не
дыша крадемся вперед, ни издавая ни одного звука. Вышка неизбежно
приближалась к нам, уже стало отчетливо видно лицо часового,
и мне казалось, что он смотрит прямо на нас. И вдруг в этой
зловещей тишине я услышал храп. Впередсмотрящий Андрюха
сладко спал. Стальные нервы у человека, подумал я тогда.
На следующий день никто из местных жителей нам не поверил,
что мы смогли проплыть мимо «шалаша», так они называли эту
злополучную дачу.

30

Рассвет я опять проспал. Слишком сладко на борту спится. Сегодня
на небе тучи. Заметно похолодало. Пока выбирал якорь, пытался
сориентироваться, в какую сторону идти дальше. Вечером
был такой сонный, что не могу понять, откуда приплыл. Река широченная,
течения никакого нет, пришлось включать картплотер, разбираться
с направлением, чтобы не уйти в обратную сторону.
Ветерок сегодня заметный. Иду пока под мотором, чтобы спокойно
можно было позавтракать. Ширина реки, наверное, километров
десять, противоположного берега почти не видно. Красота,
почти как на море, только волны нет.

Пора разбираться с парусами. Когда я проектировал яхту, то
основным моим требованием была возможность управлять яхтой
одним человеком. Поэтому все управление я свел в одно место в
кокпите. Отсюда можно и отдать якорь, щелкнув тумблером, и поставить
оба паруса, лебедки и стопора под рукой. Нет необходимости
бегать по палубе, находиться в кокпите намного безопасней.
Мне уже приходили в голову мысли, после того как я остался один,
о том, что если я случайно упаду за борт, то яхту некому будет остановить.
Она так и уйдет от меня на автопилоте. Стараюсь ходить по
верхней палубе очень осторожно, цепляясь за все руками, ну не залезать
же на реке в страховочную обвязку. В море там, само собой,
придется, там если за борт сыграешь, то до берега не доплывешь. На
реке, конечно, спастись проще, но яхту будет жалко.
Иду под парусами правым галсом в полный бакштаг почти шесть
узлов, а ветер совсем не сильный. Настроение замечательное, не68
смотря на тучи, паруса меня сильно радуют. Яхту слегка кренит на
левый борт, вдоль корпуса шипит пена. Полное умиротворение.
Вскоре водохранилище становится еще шире. Да и боковая волна
шлепает по борту уже ощутимо, но пока кокпит не забрызгивает.
Мимо, на приличном от меня расстоянии, прошли два одинаковых,
не очень больших оранжевых катера. У них были какие-то
странные, угловатые формы корпусов, а волна от них шла такая, что
несмотря на то что я развернулся к ней носом, яхту подбрасывало
как пинг-понговский шарик. Как же выживать маленьким моторкам
или рыбацким лодчонкам на такой волне?

К обеду прошел Ульяновск. Река возле него сужается до двух
километров, а потом становится широкой опять. Начался противный
мелкий дождик. Ветер постепенно стих. Пришлось убирать паруса.
Иду под мотором, спешу, хотелось бы сегодня успеть пройти
шлюзы под Тольятти.

Пытаюсь установить первый раз тент над кокпитом. Провозился
полдня, пришлось даже перешивать его и подгонять по месту. Мне
его сшили на заказ в одной московской фирме, а проверить его у
меня не было времени. Сам себя наказал, наверное, им там икалось,
когда я их поминал на добром слове.

К вечеру тент красовался над кокпитом. С ним стало уютней и
намного суше. В кокпит теперь не задувает и не попадает дождь.
Когда я подошел к шлюзу, совсем уже стемнело. Диспетчер, не
внемля моим уговорам, наотрез отказался меня пускать. Пришлось
возвращаться в водохранилище и искать место для ночевки.

31

Солнце щекотало мне нос. Я открыл глаза, сразу сообразив, что
катастрофа произошла. Вокруг все внешне оставалось спокойным и
безмятежным, радостно светило солнце, вода искрилась в его лучах,
а я умирал от голода только из-за того, что не мог себя заставить вовремя
проснуться. Хотелось кричать от обиды и собственной беспомощности.
Я уже совсем ослаб. С трудом нашел в себе силы заглянуть
под плот. Там вообще никого не было. Может быть, моя рыба
уплыла, а вместе с ней и мои последние надежды на спасение?
Сильно хотелось пить. Я достал бутылку. Воды в ней осталось
гораздо меньше половины. Хотелось выпить всю сразу, но я по69
зволил себе только обычные два глотка. Правда, в последние время
мои глотки больше походили на стаканы.

Обманывая себя, но не в силах удержаться, я пытался за один
глоток выпить максимально много. И хоть потом я ругал себя за
это, стоило моим губам почувствовать воду, как закрыть рот становилось
невозможно. Одержимый идеей загарпунить рыбу, мне в голову не шли больше никакие мысли.

С утра до вечера я лежал под тентом и думал только об одном. Я не хотел спать,
купаться, заниматься чем-нибудь еще, мне нужна была только эта рыба. Так прошел весь день, я смутно его помню.

Наконец наступила следующая ночь. Я лежал, смотрел на звезды и был очень зол на себя. Зол за то, что не могу справиться с собой, не могу не спать, не могу поймать рыбу. Злость придавала мне сил и не позволяла заснуть. Опять время ожидания потекло очень медленно.

Опять я с нетерпением ждал, когда появится на небе луна.
Опять я прогонял от себя мысли, не связанные с предстоящей охотой.
Как ни странно, спать сегодня почти не хотелось. Еще и еще я
продумывал план своей охоты. Я лежал на спине и сжимал в руках
гарпун. Мне казалось, что в нем мое единственное спасение.
Наконец луна подошла к предрассветному месту. Пора. Я как
можно медленнее и осторожней стал передвигаться по плоту. Вначале
я подготовил веревку и сложил ее около края плота, затем, накрыв
голову рубашкой, я пополз к другому краю. Времени у меня
было предостаточно, до рассвета еще далеко. Я не чувствовал ни
голода, ни усталости. Мной овладело только одно желание, только
одна страсть — охота. Я не имел право проиграть.

Полежав немного на краю плота, я поставил гарпун вертикально,
уперев острие в доски, и стал еле заметно выползать вперед. Наконец
мое лицо оказалось над водой, а рубашка свесилась вниз. Я стал
вглядываться в кромешную темноту. Моя поза была очень неудобной,
приходилось постоянно держать правую руку поднятой вверх,
готовой к ежесекундному броску. Так потекли напряженные минуты.
Я ничего не мог разглядеть под плотом. Рука онемела и сильно
покалывала в пальцах. Я не шевелился и почти не дышал. Не знаю,
сколько времени я так пролежал, как вдруг я стал ощущать чье-то
присутствие. Я по-прежнему ничего не видел под водой, но ясно
понимал, что здесь я не один. Я точно знал, где находится рыба,
мне казалось, я слышу ее дыхание. С трудом сдерживаясь, чтобы
не метнуть в черноту гарпун, я продолжал изо всех сил пытаться
что-нибудь разглядеть. Но глаза явно отставали от других органов
чувств. Временами меня мучили сомнения, а наяву ли все это происходит?
Не снится ли мне рыба, которую я не вижу.

Наконец, так же как в первый раз, вода начала светлеть. Рыба,
наверняка знавшая о моем присутствии, опять смотрела прямо на
меня. Я, выждав еще несколько минут, пока ее облик станет отчетливым,
стараясь не шевелить головой, сбросил ногой в воду конец
приготовленной мной заранее веревки. Рыба дернулась от неожиданного
всплеска и подалась вперед. Теперь она находилась прямо
подо мной. Я, не выпуская гарпуна из руки, со всей силой вонзил
его рыбе в спину, чуть дальше головы. Гарпун проткнул рыбу насквозь.
Я чуть подтянул ее к плоту и схватил второй рукой под
жабры. Рыба дернулась один раз и сразу обмякла. Не помня себя
от радости, я дернулся назад и одним махом перекинул рыбу через
себя. Огромная рыба плюхнулась на плот.

Она лежала без движений, занимая почти всю палатку. Я перевернулся
на спину и лег рядом с ней. Сил двигаться у меня не было.
Небо на востоке покраснело, готовясь встретить солнце.
Наступал новый, опять самый счастливый день в моей жизни.

32

Чуть забрезжил рассвет, а я уже топтался под шлюзом. Диспетчер
сжалился надо мной и прошлюзовал одного. В Тольятти шлюз
оказался тоже из двух последовательных камер. На все про все
ушло чуть больше часа. Затем я прошел по длинному обводному
каналу, по берегам которого виднелись советские дачки, напоминающие
скорее скворечники, и вышел на Волгу. Сзади возвышалась
огромная плотина ГЭС. Река в этих местах, по волжским меркам,
не широкая, всего метров пятьсот, и течет опять строго на восток.
Но скоро, уперевшись в Самару, круто повернула на запад и лишь
километров через пятьдесят, после Сызрани, опять побежала на юг.
В итоге за полдня я приплыл почти в ту же точку, где и ночевал. Вот
так петляет река. Но мне нравится по ней путешествовать. Сижу
чаще всего на самом носу яхты, свесив ноги по обоим бортам, и
смотрю, как вода набегает на форштевень. Создается ощущение полета.
Управляю автопилотом прямо с носа. Дистанционный пульт
легко добивает до кокпита. Забавно смотреть, как с проходящих
мимо барж вахтенные рулевые подолгу высматривают в бинокли,
ища, кто управляет моей яхтой. Я даже как-то слышал обсуждение
этой темы по рации между двумя небольшими толкачами, но тогда
они решили, что на моей яхте внизу есть еще один пост управления.
Я уж не стал встревать в разговор и разубеждать их. Но для себя я
давно уже понял, что маленький пульт управления автопилотом —
самая полезная деталь на моем корабле.

Так незаметно пролетел еще один день на реке. Когда уже совсем
стемнело, я вышел в очередное волжское водохранилище. Значит,
завтра опять шлюзоваться. Я уже сбился со счету от количества
плотин и шлюзов. Да, немаленькое хозяйство досталось рыжему
наследнику энергетической системы страны. Смотришь на все эти
исполинские сооружения, периодически перегораживающие реку,
дух захватывает.

Ночевал за длиннющей песчаной косой, которая почти перегородила
реку, узкой полоской перекинувшись с берега на берег через
все водохранилище. Когда утром проснулся и увидел ее, то очень
удивился.

Каждое утро стараюсь приготовить себе на завтрак что-то новенькое.
Раньше мне никогда не приходилось готовить. Дома меня
избаловала замечательной кухней жена. Я привык вкусно поесть и
теперь, оставшись один, не собирался от этого отказываться. Благо
у меня было достаточно времени для экспериментов. Я подолгу
готовил себе всякие вкусности, вычитывая рецепты в толстенной
книге по кулинарии, которая у меня была с собой.

Только к вечеру подошел к Балаково, где заканчивалось очередное
водохранилище и была плотина со шлюзом. Очень быстро меня
пустили в камеру, и, не успев оглянуться, оказался внизу, в русле
реки. На этот раз у шлюза ступенька была только одна.
Опять я в русле неширокой реки. Традиционно правый ее берег
высокий, а левый совсем низкий, заболоченный. Почти стемнело.
Почему-то река повернула на северо-запад, но через час опять по72
катилась на юг. Долго по правому борту тянулся город Вольск, подсвечивая
мне воду уличными фонарями. Но вскоре обжитые места
прекратились совсем. Абсолютные темные, нежилые берега. Шел я
так, шел в кромешной темноте, только огоньки на бакенах указывали
дорогу, пока не захотел смертельно спать. Бросил у берега якорь
и спустился в каюту.

33

Очнулся я уже под самый вечер. Мой организм продержался ровно
столько, сколько требовало от него дело, а потом я провалился
в глубокий сон. Рыба, пролежав целый день на солнце, раздулась и
жутко воняла. Нужно было срочно что-то с ней делать. Первым делом
я вспорол ей огромный живот и, затыкая себе нос, выкинул все
содержимое за борт. От жуткой вони некуда было деваться. Даже
постоянно преследующее меня чувство голода куда-то исчезло. Но
все равно, превозмогая отвращение, я отрезал со спины кусок мяса
и, положив его себе в рот, начал жевать. Почему-то вкуса не почувствовал
никакого. Как будто просто тряпку жевал. Весь плот был
залит кровью и перепачкан внутренностями рыбы. Давясь, и еле
сдерживаясь, чтобы не вытошнило, я проглотил первый кусок. Стараясь
не смотреть на рыбу, я отрезал еще один кусок мяса. Только
понимание о необходимости что-то есть заставило меня запихнуть
его себе в рот.

Я сидел посередине всей этой грязи, тупо жевал рыбу и думал о
том, как просто может человек опуститься до животного состояния.
Вдруг плот что-то сильно ударило снизу. И в ту же секунду прямо
передо мной из воды вылетела огромная пасть акулы и упала
на плот. Я оказался почти внутри этой ужасной, огромной розовой
дыры, с черными пятнами на небе, окаймленной несколькими рядами
треугольных зубов. Раздался страшный грохот вперемешку
с моим криком. Я инстинктивно отдернул ноги. Рыба, лежавшая
передо мной поперек, заткнула собой пасть чудовищу. Я видел, как
в считаных сантиметрах от меня сомкнулись несколько рядов клиновидных
зубов акулы, мгновенно врезаясь в плоть рыбы. Перед
моими глазами все происходило, как в замедленном кино. Время
мгновенно растянулось. Я отчетливо понимал, что это конец. Мой
разум судорожно искал путь к спасению. Но силы были слишком
неравны.

Под тяжестью акулы плот стал быстро уходить под воду. Я вскочил
на ноги, уже почти по пояс находясь в воде. Акула начала мотать
головой из стороны в сторону, пытаясь откусить кусок рыбы,
застрявшей у нее в пасти. Теперь она была уже на уровне моей груди.
Плот полностью ушел под воду, наклонившись и почти встав
вертикально. Я пятился назад с огромным желанием забраться на
верхнюю его часть. Пытаясь за что-нибудь схватиться руками, я
наткнулся на гарпун. Огромная морда акулы упиралась мне в живот,
прижимая меня к доскам плота. В следующее мгновение я поднял
гарпун и с невероятной силой вонзил его в огромный черный
глаз акулы, находившийся в нескольких сантиметрах от меня. Акула
стала пятиться, увлекая за собой меня. Плот с шумом всплыл, я
разжал пальцы и выпустил гарпун. Огромное чудовище неподвижно
застыло в неестественной позе у поверхности воды, с торчащим
куском рыбы из пасти и с моим гарпуном в голове. Из ее бывшего
глаза текла в воду кровь. Вдруг воцарилась полная тишина. Все
происходило каких-то несколько секунд, а мне же казалось, что я
успел прожить полжизни.

Вокруг плота плавали разные вещи, привязанные к нему веревочками.
Я инстинктивно стал все затаскивать назад. Руки сильно
дрожали, а все тело стало будто ватным. Оно не слушалось меня.
Я сидел, тупо уставившись в одну точку, и пытался осознать, что
весь этот кошмар уже для меня закончился. Были сумерки. Солнце
давно закатилось за горизонт, и вот-вот должна была спуститься
ночь. Как вдруг, я ощутил еще один толчок плота. Ужас вновь мгновенно
наполнил меня. Я вцепился руками в плот, пытаясь понять,
что происходит. Плот резко дергался из стороны в сторону. Стоя на
четвереньках, я стал озираться вокруг, напоминая загнанного в угол
зверя. По черной воде вокруг меня кружило несколько огромных
плавников. Я приготовился отражать их атаки. Вокруг убитой мной
акулы вода закипела. Обезумевшие от огромного количества крови,
попавшей в воду, эти исполинские создания, яростно нападали
на свою соплеменницу. Они пытались разорвать ее, выделывая вокруг
невообразимые кульбиты. Мой плот был привязан к гарпуну,
и поэтому его трясло и болтало вместе с этим живым котлом. Некоторые
акулы в азарте трапезы, которая происходила около меня,
натыкались на плот, чуть не скидывая меня с него. Держась одной
рукой за мачту, я лихорадочно искал в темноте нож. Наконец отчаявшись,
лег на живот и стал зубами перегрызать веревку, которая
шла к гарпуну. Акула стала тонуть, увлекая плот за собой. Я в от74
чаянии рвал отдельные нитки, погружаясь опять под воду. Теперь
веревка уже оказалась под водой, а мне на мгновение приходилось
выныривать, чтобы вздохнуть, а потом, под водой, каждый раз зубами
искать надорванное место. В последний момент, когда весь
плот уже скрылся под водой, находясь вертикально, веревка не выдержала
и лопнула. Плот пробкой выскочил на поверхность и упал
на воду, перевернувшись на другую сторону. Все теперь, включая
меня, осталось привязанным снизу. Веревка, удерживающая меня,
была короткой. Ее длина не позволяла мне всплыть за воздухом.
Почти теряя сознание, я нащупал под водой узел и стал развязывать
его. Не помню, как мне удалось вынырнуть. Я слегка отдышался
и влез на голую палубу моего нового плота. Раскинув широко
руки в стороны, я лежал на спине, уставившись на звезды. Мыслей
в голове не было вовсе. Я просто лежал и смотрел вверх.

34

Ходовой день начался опять почти с самого рассвета. Правда,
светает уже не рано. Осень на дворе. Точнее за бортом. Да и низко
идущие тучи оттягивают время рассвета.

Сижу в кокпите, поглядываю на берега, делаю очередные лаконичные
записи в дневник путешествия и пишу «эсэмэски» домой.
Пока есть такая возможность, общаюсь с женой и детьми ежедневно.
А вот управлять своим бизнесом издалека стало намного сложней.
Казалось, когда строил яхту, я почти не касался основной работы.
Все крутилось само собой без моего участия. Я, правда, держал
всегда руку на пульсе, и чуть что сразу вмешивался в процесс, и
это меня не отвлекало от строительства. Сейчас же все почему-то
забуксовало.

В свое время я закончил автодорожный институт и долгое время
владел небольшой собственной автобазой. Но будучи конструктором
по призванию, я параллельно проектировал и изготавливал
разную специальную технику для съемок кино. Постепенно эта
тема стала основной для меня. Мне удалось изготовить несколько
уникальных приспособлений для съемок автомобиля в движении,
и вот теперь моя команда организует с помощью этого оборудования
киносъемки. Бизнес, прямо скажем, не самый доходный, но на
самостоятельную постройку яхты и снаряжение кругосветной экспедиции
хватило. Достаточно в принципе для нормальной жизни
моей семьи и родителей. Главное только, чтобы за время моего продолжительного отсутствия что-нибудь глобально не рухнуло.
Хотя я сейчас почти каждодневно связываюсь со своей командой
и разруливаю постоянно возникающие сложные ситуации.
Очень надеюсь на периодический доступ к электронной почте во
время стоянок на кругосветном маршруте. Иначе вряд ли удастся
сохранить компанию. А она мне жизненно необходима, ведь каких-
либо спонсоров у меня нет. Не люблю ни у кого просить деньги.
За этими хлопотами прошел Саратов, большой город раскинулся
по обоим берегам Волги. Река остается верна себе, высокий правый
берег порой круто обрывается у самой воды. По-моему сегодня
первый день, когда я не проходил шлюзы. Река, как ровный столб,
разлилась на два-три километра и течет строго на юг. Вот уж точно,
как в песне поется, конца и края нет.

Следующий ходовой день был похож на предыдущий как две
капли воды. Я периодически ставил паруса, когда слегка начинало
дуть, правда, мотор при этом не выключал, убавляя лишь обороты.
Потом снова снимал их, когда они начинали болтаться, как тряпки
без ветра. Скорее я это проделывал, чтобы чем-то себя занять.
В рассказах об одиночных путешествиях все время описывается изнуряющая
работа на борту яхты. Причем неважно, скромная ли это
малюсенькая яхта Евгения Гвоздева или дорогущая Джипси Мот
Фрэнсиса Чичестера, все они вкалывали по двадцать часов в сутки.
То у них текла каюта, то отваливался руль или ломалась мачта
после опрокидывания, заставляя постоянно находиться яхтсменам
на грани выживания. Я же, наверное, какой-то неправильный путешественник.
На моем судне пока все работает как часы, и у меня
нет никакой необходимости, ни тем более желания, что-то чинить.
Целыми днями я только наблюдаю за проплывающими мимо берегами,
но мне почему-то совсем не скучно. Наверное, настоящая
кругосветка начнется после выхода в море, а может быть, даже и с
океана. Вот там и начнем ремонтироваться, хотя не хотелось бы.

35

Я пролежал в одной позе всю ночь. Сон не приходил ко мне, а
шевелиться не было сил.

Наконец, когда забрезжил рассвет, я огляделся вокруг. Ничего
не напоминало о вчерашней баталии. По-прежнему ровно покачи76
вался казавшийся безмятежно пустынным Океан. Над горизонтом,
на традиционно чистом небе вставало солнце, ознаменовав своим
появлением начало нового дня.

Я лежал на совершенно пустой деревянной палубе. Очень хотелось
пить. Страшно было даже заглядывать под плот. А вдруг оттуда
все смыло. Почти все время, проведенное в Океане, я цеплялся
за жизнь из последних сил. Меня с ней связывала порой настолько
тоненькая нить, что любое нарушение баланса порвало бы ее в любой
момент. Любая вещь, пропавшая с моего плота, стала бы для
меня смертным приговором.

Я нырнул под плот. Тент нелепо свисал вниз, оторвавшись от
одного угла. Полупустая бутылка воды упиралась в плот снизу.
Вертикально в бездну уходило несколько длинных веревок. Я вынырнул,
чтобы набрать воздух. На душе отлегло. Кажется, все мое
добро цело.

Начал я эвакуацию с бутылки воды. Отвязав ее, я вынырнул
и поставил на палубу. Теперь надо вытащить на плот по очереди
все веревки, это несложно. Заодно нашелся и ножек, болтавшийся
на конце одной из них. Теперь можно было привязать страховки
к мачте и парусу и только после этого аккуратно вытащить все
наверх. С парусом проблем не было, а вот мачта намертво вросла
в плот. Доски от воды расбухли и крепко зажали стальную трубу.
Я даже упирался в плот ногами и тащил ее вниз, ничего не помогало.
Пришлось ножом под водой по чуть-чуть прорезать пошире
отверстие. Провозился с этим почти до вечера и совсем уже без сил
вывалился на плот.

После съеденных мной вчерашних кусков рыбы меня сегодня
весь день мутит. Сильно болит живот и все время тошнит. Весь
день работал, превозмогая боль. Только сейчас можно спокойно полежать.
Хорошо, что жара уже спала. Я весь день провел под плотом
и поэтому скорее замерз, чем зажарился. И теперь мог отдыхать и
нежиться на ласковом вечернем солнышке.

Проспал больше двенадцати часов, потому что уснул сразу, как
только вылез вчера на плот. А теперь опять светит солнце, но уже
следующего дня. Рассиживаться было некогда, мой плот опять похож
на раскаленную сковородку. Без тента я скоро сойду с ума.

Я заново приступил к установке мачты. Работа, которую уже раньше
делал, получается проще. Но сил теперь у меня заметно меньше,
чем было тогда. Делаю несколько надрезов и валюсь на палубу
отдыхать. Все время хочется пить. Облегчение не наступает даже
после привычных двух глотков. Чтобы организм смог расщепить
белок, полученный с рыбой, ему нужны углеводы и вода. А у меня
ни того ни другого нет. Воды в бутылке осталось на два-три дня.
От полуденной жары я залез в воду и накрыл голову парусом.
На палубе ее вытерпеть невозможно. Работу пришлось отложить до
вечера.

Уже почти смеркалось, когда я установил мачту. Я сильно устал,
но решил все-таки закончить с тентом. Мне уже не надо было придумывать
конструкцию, делал все на автомате, не внося изменений.
Довязав последний узел, совсем мертвым завалился спать.

36

Вчера шел до поздней ночи. Обстановка на реке была благоприятной.
Яхта резво бежала от бакена к бакену под равномерное бормотание
мотора. Было совсем не холодно. Я боролся со сном, сидя в
кокпите, временами контролируя направление движения. Так прошло
полночи. Река абсолютно пустынна. За ночь никто не попался
мне навстречу.

Утром, конечно, не выспался, но не стал разлеживаться, рано
завелся и пошлепал дальше. Путешествие превратилось в сплошную
погоню за каждым километром. Вроде бы и гонки-то никакой
нет, но все время стремлюсь пройти побольше километров за день,
быстрее приблизиться к цели. Хотя какая цель в кругосветном путешествии?
Есть ли смысл в ее скорейшем завершении? Ведь это
огромное приключение начато мной добровольно, ради самого же
приключения. Никаких иных целей у меня нет. И теперь, стремясь
быстрее идти вперед, я невольно подгоняю ее окончание. Парадокс.
Хотя на данном этапе у меня есть оправдание: уже середина сентября,
а мне надо успеть до начала сезона штормов проскочить Гибралтар.
Но до этого еще так далеко, что отсюда, из-под Волгограда кажется
и вовсе нереальным.

Хотя уже проделанный мной путь по Волге виден даже на карте
мира, и по длине он соизмерим со Средиземным морем.
К середине дня наконец дошел до плотины очередной ГЭС.
Почему-то меня не пустили в шлюз вместе с обычной баржей. При78
шлось несколько часов болтаться под стенкой в ожидании очередного
каравана. Каждый «царек» норовит показать свою значимость
на ровном месте. Пока мое стремление обрести свободу и полную
независимость регулярно натыкается на козни речных «божков» у
шлагбаумов. Скорее бы выйти в море, надеюсь, что там больше простора
и свободы.

Вот и Волгоград. С этих мест начался великий перелом в Отечественной
войне. Где-то здесь в 43-м воевал и мой отец. Он мне рассказывал,
как прямо на фашистские доты бросили нашу морскую
пехоту. Огромная, насквозь простреливаемая заснеженная высота
стала полностью черной от бушлатов моряков, погибших на ней.
Они тысячами своих тел добывали нашу победу.

Город растянулся по правому берегу реки на десятки километров.
Во всем мире люди любят селиться вдоль воды. На первой
линии располагаются самые престижные и дорогие дома. У нас же
по берегам разбросаны корпуса старых заводов с облезлыми стенами
и выбитыми стеклами. Кругом трубы, мусор, грязь. Ощущение,
что война окончилась только вчера, вокруг одни руины. Но заводы
продолжают работать, видны трактора, дымящие трубы и какие-то
люди в серых одеждах. Обидно за страну.

Пока я в большом городе, надо сходить за продуктами. Закончился
хлеб, масло и еще всякие мелочи. С тех пор как я высадил в
Костроме своих, к берегу я больше не подходил ни разу. Почти две
недели в автономном плавании по реке. Пора бы прогуляться, а то
ходить разучусь.

В городе много молодежи. Гуляют толпами по набережной
и близлежащим улицам, у каждого в руке непременно бутылка
пива. Удалось все-таки государству отправить целое поколение за
«Клинским». А может, это у меня просто обострилось восприятие
окружающей действительности? Может, я одичал в своем затворничестве
на яхте?

Но мой мир мне кажется намного более уютным, чем тот, что я
вижу на берегу.

Уже в сумерках отхожу от берега. Сегодня заканчивается моя
волжская эпопея. После Волгограда поворачиваю в Волго-Донской
канал. Вопреки моим ожиданиям, перед шлюзами нет очереди из
барж, о которой я читал в журналах. Стоит у стенки пара самоходок
и все. Сообщил диспетчеру для порядка о своем прибытии и пошел
спать до рассвета.

37

Открыв глаза, я увидел прямо у своего лица летучую рыбку.
Надо же, словно Океан мне каждый раз выписывает премию за хорошую
работу по установке тента. У меня сегодня пир. В прошлый
раз мне она очень понравилась. Но голода я совсем не чувствую,
а еще мне совсем не хочется вставать. Я продолжаю лежать, разглядывая
рыбку. Наверно, я так пролежал очень долго, потому что
солнце стало уже совсем высоко. Я попробовал подняться и не смог.
У меня просто не хватило сил для этого. Собравшись, мне все-таки
удалось сесть со второй попытки. Я оглядел плот в поисках ножа и
увидел вторую рыбку. Она лежала в куче веревок и была немного
больше первой. Силы стали возвращаться ко мне. Мне снова очень
захотелось жить. Я принялся чистить рыбу.

На этот раз вкуса я не почувствовал. Я просто клал тоненькие
кусочки рыбы в рот и автоматически жевал их. Покончив с первой
рыбой, я почувствовал себя абсолютно сытым. Решив оставшуюся
рыбку оставить на завтра, я стал нарезать ее тоненькими полосками
и раскладывать на палубе. В Океане нет мух и прочих летающих
паразитов, поэтому вялить рыбу очень просто.

Рыба, которую я сегодня съел, была свежей, и как мне показалось,
очень сочной. Я даже на какое-то время заглушил постоянную жажду.
Но вскоре пить захотелось нестерпимо. В бутылке воды оставалось
на донышке. Ее можно было растянуть на два дня. Но тогда
на третий пить мне будет нечего. Мой организм из-за длительного
скудного рациона и так до предела обезвожен. В таком состоянии
вряд ли удастся протянуть без воды и два дня. А небо по-прежнему
предательски безоблачно. В самый последний момент судьба всегда
мне предоставляла шанс. Этот момент вот-вот должен был наступить
вновь. Но прав был Высоцкий: «Не стоит уповать на небеса»,
надо попробовать добыть воду самому. Последние дни я много думал,
как это сделать, и теперь мне не оставалось ничего, как только
попробовать соорудить опреснитель. Но для его изготовления мне
потребуется бутылка, в которой у меня хранится вода, а перелить
мне ее не во что, разве только в собственный рот. Выпить всю воду
сразу — значит приблизить на один день отсутствие ее запаса. А отложить
еще на день изготовление опреснителя — риск не успеть
получить воду до роковой черты. Логичней первый вариант, к тому
же мне так хотелось пить, что возможно, я просто специально искал
оправдание для себя, чтобы выпить все и сразу. Я открутил пробку
и заглянул вовнутрь. На дне сверкала вода тысячами искорок. Мне
казалось, это самое прекрасное, что я видел в жизни. Несколько
граммов воды были прекрасней и дороже для меня сейчас, чем любые
сокровища в мире. Казалось кощунством выпить ее и лишить
себя этого чуда. Но здравый смысл заставил поднести бутылку ко
рту и медленно наклонить ее. Вода дотронулась до моих пересохших
губ. По телу разливалось блаженство. Я сделал маленький глоток
и задержал его на мгновение во рту. Я снова стал различать вкус.
Вода оживляла меня. Я проглотил первый глоток и снова набрал
воду в рот. Теперь у меня не было нужды делать огромные глотки.
Я мог выпить все до конца. Тоненькой струйкой вода переливалась
в меня, пока наконец не упала последняя капля. Я еще потряс немного
бутылку в надежде продлить удовольствие и отставил ее в
сторону, закрутив крышку. Потом я еще долго сидел без движений,
с закрытыми глазами и ощущал абсолютное счастье.

38

С рассветом подхожу к шлюзу. В него как раз заходит толкач с
баржей. Прошусь с ним вместе, а меня опять не пускают. Пытаюсь
спорить, но диспетчер объясняет, что камера маленькая и я физически
не смогу поместиться. Остаюсь ждать следующей очереди.
Подходят одна за другой две самоходки. Первая — нефтеналивная,
вторая — сухогруз. Чувствую, журналисты были правы. Автоматически
становлюсь в конец очереди. Никакой справедливости. Баржи
по одной заходят в шлюз. На каждом шлюзовании навстречу
выходят суда. Видно, канал загружен под завязку.

Томительное ожидание при полном бездействии воспринимается
мной мучительно. Часы тянутся медленно, я пытаюсь читать,
но не могу сосредоточиться. Подходит еще один толкач с баржей.
У меня перспектив никаких. Пытаюсь уговорить диспетчера, чтобы
прошлюзовали меня одного — бесполезно. Сует мне в нос какие-то
инструкции. Песок важнее, чем люди.

Наконец подходит катер типа «Ярославец». Он длиной всего
двадцать метров, с ним я точно умещусь. Уже вместе уговариваем
диспетчера, чтобы пропустили нас сразу, я ведь очередь давно занимал.
Сжалились. Заходим в малюсенькую камеру, непонятно, как
вообще сюда могут помещаться баржи?

Проходим первый шлюз, через полкилометра еще один. Там нас
уже ждут, залетаем в камеру с ходу. Несколько минут, и мы уже
идем дальше. Через километр снова шлюз. Просят встать к стеночке,
предыдущее шлюзование еще не закончено. Подхожу под борт к
«Ярославцу» познакомиться. Четверо ребят из Твери гонят катер в
Ростов-на-Дону для продажи. Сели попить чайку. Гостеприимные
такие парни оказались. У них бизнес такой. Они по Волге выискивают
старые катера советской постройки, восстанавливают их, ремонтируют,
отделывают деревом каюты и продают на юге страны.
Там больше спрос на их изделия. Идут из Твери меньше недели.
Вот что значит круглосуточная вахта.

Только приступили к чаю, как позвали на шлюзование. Расцепились
по-быстрому и зашли в камеру.

Канал совсем узкий, метров шестьдесят всего. Расходимся со
встречными баржами впритирку. Берега низкие. Со всех сторон
«скворечники» советских дачек. Малюсенькие домики и крохотные,
но густо засаженные участки.

Следующий шлюз километров через десять. «Ярославец» от
меня убежал вперед, у него ходов раза в полтора больше моих. Когда
я дошел до шлюза, он уже стоял в камере. Диспетчер подгонял
меня по рации, сетуя на мою тихоходность. Я бы с ними в море погонялся,
а здесь, конечно, у речников фора. Хотя груженые баржи я
обычно обгоняю.

А дальше шлюзы пошли один за другим, я сбился со счету. Штук
шесть, наверно, их было. Двое парней из экипажа «Ярославца» несколько
шлюзовых камер проходили на борту моей яхты. Обратный
визит вежливости. У меня мы смогли все-таки допить чай и
даже поужинать. Времени для этого было предостаточно. Ребята,
будучи профессионалами, проявили неподдельный интерес к моей
полностью самодельной деревянной яхте. Вопреки принятому в нашей
стране обычаю ничему не удивляться и ничем не восхищаться,
пятидесятилетние мужики сунули свои носы во все щели. Немало
я услышал лестных слов в свой адрес и в адрес яхты. Было особенно
приятно услышать оценку от строителей, которые сами умеют
очень многое. Особенно их поразил мой автопилот с дистанционным
управлением, который прекрасно держал курс даже на таком
узком канале, позволяя нам свободно перемещаться по яхте, пока
та бежит сама. А им на своем катере приходилось неотрывно стоять
за штурвалом, непрерывно подруливая, чтобы оставаться на курсе.
Хотя в автопилоте моих заслуг немного. Я просто его купил в готовом
виде и установил.

Постепенно стемнело. Нас продолжали шлюзовать вместе с катером.
На одном из шлюзов ребята пошли к себе, подходило время
их вахты. В компании время прошло совсем незаметно. Теперь стали
попадаться небольшие озера, расстояние между шлюзами увеличилось.
«Ярославец» сбавил ход и не стал больше убегать от меня.
Так мы и шли хвостиком от шлюза к шлюзу. Прошли, наверное,
еще штук шесть пока наконец не вышли в огромное Цимлянское
водохранилище. Здесь мы распрощались с ребятами, они пошли
дальше, а я стал искать место для ночевки. Водохранилище очень
мелкое, чуть в сторону от судового хода, и сразу мель. Потыкался
я так немного в полной темноте и встал на якорь на глубине два
метра рядом с судовым ходом. Страшновато, конечно, но делать нечего,
дальше не отойти. Надеюсь, что баржи на меня не выскочат,
им же тоже здесь мелко.

39

Весь следующий день я сооружал опреснитель. Хотя весь день —
это громко сказано. Мой режим сильно изменился. Я все время
сплю. Засыпаю я, когда на небе еще высоко солнце, а просыпаюсь,
когда уже высоко солнце. Я даже не помню, как вчера лег. Сидел, пил
воду, помню. А потом я уже проснулся на следующий день. Правда,
во сне проходят огромные куски жизни. Мне все время снятся
очень яркие, волнительные сны. И хотя наутро я почти никогда не
помню их содержания, но иногда, очнувшись ночью, в памяти застывают
какие-то киносъемочные площадки, автомобильные трюки,
никак не желающие получаться чисто, погони и много разных
знакомых мне людей. Сны становились огромной частью моего
проживания на плоту. Они приходят ко мне многосерийные. Мне
могло что-то сниться, а на следующую ночь меня посещало продолжение
вчерашнего. В моих снах все было гораздо интересней, чем
наяву. Я переживал, радовался, любил, страдал в них полноценные
интересные жизни, и только пробуждение возвращало меня в эту
монотонную, одинокую действительность.

Мог ли я раньше предвидеть, куда заведет меня стремление быть
свободным? Мне тогда казалось, что чем больше свободы, тем лучше.
Что достаточно выйти в море на белоснежной яхте, подчиняясь
только ветру и волнам, чтобы вырваться из государственных оков,
с их рамками запретов и обрести свободу. И вот я полностью свободен.
Один, на клочке досок, посередине Океана, никому не нужный.
Подчиняюсь только волнам и ветру и медленно умираю от бесконечной
свободы.

Наверно, моя свобода пошла ко дну вместе с яхтой с одноименным
названием. А может быть, еще раньше? Когда я только вышел
в море, позволив ему полностью подчинить меня. По сути, все это
время я только исполнял его прихоти. Боролся с волнами, ловил
его ветер, пытаясь выжить и продвигаться вперед. Хотя продвижение
вперед должно было в лучшем случае вернуть меня в исходную
точку. А казавшийся тогда бесконечно огромным земной шар постепенно
превращался в траекторию моего маршрута. Пройдя четверть
пути, я почти не заметил этого. Мне все время казалось, что
самое значимое еще впереди. И даже сейчас, оказавшись на четырех
квадратных метрах, без еды, воды и одежды я пытаюсь рассуждать
о свободе, несмотря на то, что узник любой тюрьмы в мире живет
в гораздо более роскошных условиях, чем я сейчас. Отсутствие надежных
стен вокруг меня лишь осложняет мое положение, а добыть
питьевую воду посередине океана сложнее, чем в самой засушливой
пустыне. Всю жизнь стремясь к свободе, я шел в противоположном
направлении. И мое упорство завело меня к абсолютной зависимости
от необходимости жить.

Рассуждая о своей судьбе, я тем временем пытался соорудить
опреснитель морской воды. Жизнь продолжалась, и добровольно
отказываться от нее я не собирался.

Чтобы получить пресную воду, необходимо удалить из нее соль.
Или, другими словами, сделать дистиллятор. Разогреваемая экваториальным
солнцем морская вода, которой вокруг меня целый
океан, испаряется и в виде пара становится чистейшей, дистиллированной
водой. Остается только этот пар поймать.

Я взял обычную пятилитровую пластиковую бутылку и, немного
помедлив, в нерешительности отрезал от нее конус верхней части.
Затем необходимо было еще отрезать от этого конуса горлышко с
пробкой, чтобы получился стакан для сбора воды. Дальше самое
трудное. Нужно было из пенопласта вырезать плотную пробку и
вставить ее в конус вместо горлышка. Необходима очень тщательная
подгонка пенопласта к бутылке, чтобы не было ни малейшей
щели, а то весь драгоценный пар уйдет через нее. Не один час занял
этот кропотливый труд. Теперь нужно подвязать стакан под конусом.
Для этого я проделал три крохотных отверстия в конусе и продел
в них нитки от паруса. Другой конец ниток необходимо было
прикрепить к стакану, закрепив их между горлышком и пробкой.
Я открутил пробку, пропустил через резьбу нитки и накрутил ее
вновь. С четвертой попытки стакан стал висеть ровно под конусом.
Осталось все собрать. Я взял свою темно-синюю майку оторвал от
нее рукав. Темный цвет на солнце нагревается сильнее. Прополоскал
его в океане, и не дав стечь с него воде, положил на дно пластиковой
банки. Наконец можно было установить на банку конус
со стаканом, перевернув его вниз горлышком. Конус плотно влез
в банку, не оставив щелей, что не мудрено, ведь я отрезал его от
этой же бутылки. Опреснитель был готов. Жаль, что сегодня я его
не успеваю испытать. Солнце уже садилось за горизонт, а оно главное
действующее лицо в этом процессе.

Весь день на плоту лежали аппетитные кусочки вяленой рыбки,
а я так и не решился их съесть. У меня совсем не было пресной
воды, а съеденная рыба могла вызвать сильную жажду. Ну, ничего.
Рыба от меня никуда не денется. Посмотрю, сколько завтра наберется
воды, и тогда устрою себе пир.

40

Утром чуть свет, возвращаюсь на судовой ход. До горизонта
только гладь воды. Ни ветерка. Водохранилище, как огромное зеркало.
Далеко по сторонам расходятся две маленькие волны от носа
моей яхты. Вокруг полно островов.

Меня медленно обгоняет самоходная баржа. Судовой ход совсем
узкий, расходимся в нескольких метрах. Рядом с рубкой, на мостике,
стоит мужик. Мы поздоровались. «Возьмете на буксир?» — чтобы
убрать нелепую паузу, пошутил я. «Цепляйся», — с серьезным
лицом ответил мужик и ушел в рубку. В тот же момент на палубе
появился парень и протягивает мне огромный грязный швартовый
конец. Я, совершенно не ожидавший подобного развития событий,
на мгновение опешил. Сам же вроде напросился, а теперь отказываться,
что ли, как-то неудобно. Я кинулся вязать к своему борту
кранцы, чтобы не ободрать его о грубый стальной борт моего буксировщика.
А самоходка продолжала медленно опережать меня, не
сбавляя скорости. Я опрометью ношусь по яхте, готовя ее к непредвиденной
швартовке. Врубаю мотор на полные обороты и, подруливая
пультом к барже, в последний момент успеваю кинуть свой
швартовый парню. Все это время он спокойно наблюдал за моими
действиями, не говоря ни слова, с абсолютно безучастным выражением
лица. Поймав веревку, он неестественно молниеносно завел
ее за свой кнехт и, подтянув под борт мою яхту, закрепил ее. Затем
я понесся на корму и отдал ему второй швартовый. С тем же невозмутимым
видом парень профессионально закрепил его тоже и сразу
скрылся за дверью. Борт самоходки возвышался надо мной довольно
высоко. Залезть на него без трапа было невозможно. А про
меня, по-моему, вообще забыли. Я постепенно убрал обороты своего
двигателя. Веревки натянулись в струну, кранцы жалобно затрещали.
Я еще немного подождал и заглушил свой двигатель совсем.
Наступила тишина. С моего места из-за шуршания волн совсем не
было слышно моторов самоходки. Я взял рацию и поблагодарил
вахтенного за проявленную поддержку. Ответа не последовало.
Явно в гости меня никто не ждал. Ну что ж, в конце концов, они
на работе, а не прохлаждаются, как я, и насчет гостей разговоров не
было. Правда, кроме трех слов в сумме, разговоров и так не было.
Придется привыкать к случайно подвернувшейся ситуации самостоятельно
и находить в ней положительные стороны. Для разно86
образия неплохо и на веревке покататься, если, конечно, выдержат
эти нагрузки мои снасти.

Мой лаг показывает шестнадцать километров в час. Запредельная
для меня скорость. Я вылез на нос, понаблюдать, как ведет себя
наша сцепка. Яхту изрядно болтает на волне от баржи. Она то прижимается
к огромной стальной стене, то чуть отходит в сторону. То
одна, то другая веревки натягиваются до звона, а потом слегка провисают,
и кранцы расплющиваются в тонкий блин.
Половина мира от меня отрезана. Я так никогда и не увижу, что
находится по правому берегу. Чтобы не переживать, я спустился
вниз, приготовить себе завтрак, а потом и вовсе ушел читать в
каюту.

Постепенно я втянулся в это беззаботное существование. Как
в круизе на теплоходе, можно вообще не выходить на палубу. Так
мы неслись до самого вечера. Водохранилище оказалось огромным.
Когда плотина уже была совсем близко, с борта баржи раздался
свист. Все тот же молчаливый парень отвязывал мои швартовые.
Я бросился к штурвалу, еле успев завести двигатель и отрулить
влево, как оба конца уже лежали на моей палубе. Угрюмый парень
исчез в железном чудовище. Я помахал рукой, но в рубке никого
не было видно. Мы расходились с самоходкой под острым углом.
Хорошие люди. Просто пришли на помощь по первой же просьбе,
не ища для себя никакой выгоды. Второй раз за это путешествие
я сталкиваюсь с взаимовыручкой речников и второй раз на душе
становится очень светло.

Захожу за длиннющий мол, пересекающий поперек почти все
водохранилище. Туда только что нырнула моя самоходка. И вижу
огромный рейд из десятков разномастных барж. Оказывается, вот
про какую очередь писали корреспонденты в своих журналах. Мое
настроение сразу упало. Мне здесь стоять целую неделю, а может, и
больше. В радиоэфире полная тишина. Уже начало темнеть. На всякий
случай докладываю диспетчеру шлюза о своем прибытии. В ответ
меня спрашивают: «Какая у вас осадка?» «Метр семьдесят», —
отвечаю. «Готовы к шлюзованию?»— Мне показалось тогда, что
вопрос прозвучал издевательски. Делать нечего, надо докладывать
как положено, наверно, на всех баржах будут смеяться, как ловко
меня разыграли. «На борту все проверено, все исправно, к шлюзованию
готов». «Заходите, третий рым». Все еще не веря, что это
происходит по-настоящему, я осторожно, мимо всех этих стоящих
на якорях монстров, двигаюсь в сторону шлюза, ожидая каждую
минуту, что вот-вот этот маскарад закончится и эфир заполнится
смехом всей этой речной братии. Наверно, такими шутками принято
встречать салаг, вроде меня, и скрашивать этим томительное,
вынужденное ожидание. Морально я уже был готов стать жертвой
этой безобидной шутки. В полном недоумении я один захожу в пустую
камеру шлюза и швартуюсь к третьему рыму. Ворота за мной
закрываются, и я начинаю опускаться. «Шутка явно затянулась», —
все еще не веря своему счастью, думал я. Только перед выходом из
второго шлюза я решился поинтересоваться у диспетчера, почему
яхты пускают без очереди? «В реке низкая вода», — спустил меня с
неба на землю диспетчер.

Надо же какой сегодня счастливый день! Днем самоходка добрая
попалась, вечером — шлюз. Не въехать бы куда-нибудь на радостях.
Темень такая, хоть глаз выколи. Судовой ход тоже плохо обозначен,
непонятно, куда идти. Река не очень широкая. На повороте, под
правым берегом приличная глубина, подхожу к нему почти вплотную
и бросаю якорь. Чтобы не болтало, еще развязываю корму за
дерево. Можно идти спать, хотя сегодня я совсем не устал, почти
весь день провалялся, пока меня везли. Но идти дальше по темноте
опасно. Надо сначала приноровиться к новой реке.

41

Опять мне снится какая-то возня, что-то происходит вокруг.
Я уже не хочу спать, не хочу больше видеть этот сон. Мне страшно.
Постепенно сознание начинает возвращаться ко мне, а сон не
уходит. Не открывая глаз, я долго не могу понять, что происходит.
Вдруг резко меня как током бьет — это не сон! Что-то происходит на
плоту. Я открываю глаза и вижу перед собой огромную серую птицу.
Она яростно рвет клювом большую рыбу, прижимая ее ногой к
плоту. От ужаса я мгновенно вскочил. Птица, не ожидавшая моего
появления, шарахнулась в сторону и, не успев взлететь, шлепнулась
в воду. Она стала нелепо, вразнобой махать своими огромными
крыльями, пытаясь взлететь. Наконец ее движения стали более
ритмичны, и птице удалось с трудом поднять в воздух свое грузное
тело.

Я взглянул на плот. Вокруг было месиво из растерзанной рыбы,
веревок, засушенных кусочков летучей рыбки, моей одежды. По88
степенно до меня стало доходить, что произошло. Самообладание
возвращалось ко мне.

Птица сделала круг над плотом, на не очень большой высоте, затем
еще один и села на воду примерно в полкабельтовом от меня.
Она явно была расстроена от того, что упустила свою добычу. Мы
оба следили за движениями друг друга. Птица не спускала глаз со
своей рыбы, а я судорожно соображал, как можно поймать такое
огромное количество вкусной еды.

Было раннее утро, солнце только вышло из-за горизонта, не
успев еще как следует подняться. Все происходящее заняло каких-
нибудь несколько секунд. Я еще не успел полностью прийти в себя.
Было желание броситься в воду и плыть за птицей от обиды, что я
не смог ее схватить, когда она была совсем рядом.

Откуда здесь взялась птица? Может быть, я вблизи берега.
Я оглядел горизонт. Вокруг был только океан. Как же ее поймать?
Мысли носились в моей голове, перебивая друг друга. Надо было
успокоиться. Птица по-прежнему находилась на почтительном расстоянии
от плота.

Я взял тонкую веревку, сделал из нее небольшую петлю и разложил
ее посередине плота. Собрал все ошметки от рыбы, самый
большой кусок поднял и показал птице. Она сделала вид, что ее это
не интересует. Я поаппетитней сервировал стол, прикрывая кусками
веревку. Не пожалел даже своей вяленой рыбки. Другой конец
веревки я просунул под тентом и опустил в воду. Стараясь не делать
резких движений, я сполз с плота и заплыл со стороны тента,
куда выходила веревка. Накрыв голову остатками паруса так, чтобы
оставалась только маленькая щель для глаз, я замер и стал ждать.
Из моего убежища птицы не было видно. Я попытался, подгребая
ногами, развернуть плот так, чтобы можно было наблюдать за ней,
одновременно демонстрируя приманку. Но все равно, с моей очень
низкой позиции я не мог разглядеть птицы.

Потянулись томительные минуты ожидания. Я гадал, о чем думает
птица и не улетела ли она вовсе. Вдруг молния пронзила мое
тело. Я вспомнил, что произошло, когда я в прошлый раз пытался
разделать большую рыбу и ее кровь попала в Океан. Мороз прокатился
по моей спине. Забыв о конспирации, я стал вглядываться
в толщу воды. Вокруг меня никого не было. Стало совсем неуютно
находиться в воде. Я не без основания опасался, что приплывут
акулы. Охотясь на птицу, я сам мог стать их легкой добычей. От
этих мыслей холодело все внутри.

Теперь я уже не мог просто неподвижно ждать. Я крутился под
куском паруса во все стороны, и это вряд ли могло оставаться не замеченным.
Пересиливая свой страх, я заставлял себя не шевелиться,
в противном случае, мое нахождение в воде теряло всякий смысл.
Солнце уже стояло высоко на небе. Приближался полдень. С тех
пор как залез в воду, я ни разу не увидел птицы. Умом я понимал,
что все мои страдания напрасны: даже если птица до сих пор еще не
улетела, поймать ее почти нереально. Но призрачная надежда заставляла
меня сидеть в воде. Я стал замерзать. Несмотря на то что
вода очень теплая и в этих широтах может достигать двадцати
восьми градусов, температура тела все равно почти на десять градусов
выше. И оно постепенно в воде охлаждается. Тем более когда организм
очень ослаблен и от былого жира не осталось и следа. Даже
на экваторе может случиться гипотермия, а пережить ее мне вряд
ли удастся. Первые симптомы — сильная дрожь. Колотит меня уже
давно. Этим организм инстинктивно борется с холодом, заставляя
мышцы сокращаться, и тем самым попусту расходует последние
капли моих жизненных сил. Потом озноб прекратится, похолодеют
конечности, мозг перестанет в них поставлять кровь, оставив работоспособными
только сердце и голову. А вскоре и голове не будет
хватать теплой крови, и мозг умрет. Но у меня пока положение не
столь трагично. Дрожь еще продолжается, а мою голову сильно
припекает солнце. Ноги, правда, очень замерзли, я их почти не чувствую.
Я не увидел птицы, а скорее ощутил ее присутствие. Каким-то
непостижимым органом чувств я знал, что она надо мной. Может,
это у меня начались галлюцинации? Во все глаза я вглядывался
через узкую щель в горизонт, когда сзади меня накрыла огромная
тень. В ту же секунду плот содрогнулся, и птица приземлилась в
метре от меня. Я замер. Мой лоб мгновенно покрыла испарина.
Руки оцепенели. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Птица
стояла одной ногой прямо на рыбе, высоко подняв голову и озираясь
по сторонам. Я затаил дыхание. Птица явно не торопилась,
готовая в любую секунду взлететь. Наконец взгляд ее опустился на
рыбу, она наклонила свою шею и ухватила клювом большой кусок.
В это же мгновение я изо всех сил дернул веревку. Петля скользнула
по лапке и затянулась. Птица с силой рванулась в сторону, но
тут же рухнула как подкошенная. Не помня себя, я ухватил ногу
птицы рукой. Она яростно сопротивлялась и клевала меня своим
огромным острым клювом. От каждого ее удара по моему телу и
голове разносился гул и было нестерпимо больно, но ничто не мог90
ло заставить меня разжать свой кулак. Битва была не на жизнь, а
на смерть. Под натиском ударов, я не мог подняться на плот, тогда
я стащил птицу в воду через щель под тентом. Птица продолжала
неистово отбиваться от меня в воде. Положение становилось критическим.
Находясь не в своей стихии, я явно проигрывал птице в
ловкости. Наконец мне удалось обеими руками прижать ее к себе,
частично сковав движения. На мгновение я разжал кулак, которым
удерживал ногу, и схватил птицу за шею, чуть ниже головы. Удары
прекратились. Тогда я отпустил вторую руку, и тоже перехватив ей
шею, резко дернул в сторону. Голова птицы безжизненно повисла,
ее отчаянное сопротивление прекратилось. Я разжал руки и поплыл
к плоту. Находясь еще на адреналине от битвы, я быстро забрался
на плот и вытащил за веревку птицу. Умудренный законами выживания
в Океане, я стал внимательно оглядывать окрестности, не
привлекла ли моя добыча чьего-то внимания. На поверхности плавников
не было, Океан казался спокойным. Я опустил голову в воду
и взглянул вниз. Вокруг, насколько проникал мой взгляд, плавали
десятки акул. Я отшатнулся от края плота. Дрожь опять колотила
мое тело. Я стал выкидывать подальше от плота куски окровавленной
рыбы. Океан закипел. Темные тени стремглав проносились под
плотом. Куски рыбы исчезли мгновенно. Я схватил опреснитель,
и вытащил из него конус. В стакане было немного воды, я быстро
опрокинул ее в рот, и зачерпнув освободившейся банкой забортной
воды, стал неистово драить палубу плота, смывая с нее кровь. Покончив
с этим, я сел посередине плота, зажав в руке раскрытый перочинный
нож. Другого оружия на моем судне не было. Как затравленный
зверь я озирался по сторонам, пытаясь угадать направление
будущей атаки. Пару раз снизу плот получал увесистые пинки, но
на этот раз ни одна из этих тварей не осмелилась вылезти на плот.
Так я просидел до позднего вечера. Когда уже почти стемнело, я отрезал себе первый кусочек мяса.

Он оказался очень жестким и совсем не хотел жеваться. Тогда я
стал отрезать совсем маленькие куски и почти сразу проглатывать
их. Я давно не ел, поэтому сейчас можно съесть только несколько
кусков, а то мой организм не сможет сразу справиться с большим
количеством пищи. Я стал нарезать мясо тоненькими полосками и
раскладывать их на палубе. Совсем стемнело, и мне приходилось
работать на ощупь. Когда все мясо было срезано с костей, я зашвырнул
подальше в Океан потроха и смертельно уставший, но счастливый
завалился спать.

42

Дон оказался не очень широким. Он сильно петляет среди поросших
кустарником берегов и бесчисленных, песчаных отмелей.
Вода в нем намного чище волжской. Почти с любой глубины видно
дно. Берега очень однообразны, но все время приходится смотреть,
чтобы не вылететь на мель. По реке изредка пробегают дюралевые
старые моторки. Изредка на берегах встречаются рыбаки. Характер
реки совсем не позволяет отвлекаться, как я привык на волжских
просторах. Там можно было по полчаса почти не смотреть вперед,
правда, однажды я за это поплатился. Здесь же давлю кнопки автопилота
туда-сюда постоянно. Приходится готовить себе обед и
одновременно выглядывать из люка.

По берегам нет никаких городов, даже станицы попадаются не
чаще двух раз в день. Стараюсь поскорее пройти этот последний
речной участок. Дальше только море. Мне уже не терпится. Иду,
не сбавляя газа, до позднего вечера и весь следующий день. Только
под вечер река уперлась в большой город и резко повернула налево.
Русло сразу заполнилось бесчисленным количеством, стоящих на
рейде барж. Приходится пробираться сквозь их ряды. Уже почти
стемнело, когда, обойдя слева большой остров, я встал к какому-
то причалу напротив речного порта. Завтра пойду туда оформлять
переход до Новороссийска.

Началось утро с того, что мне не дали встать к тому берегу, где
был порт. Затем никто толком не мог мне объяснить, где и какие
именно документы мне надо оформлять. Когда, наконец, я потихоньку
начал во всем разбираться, конторские служащие под любым
предлогом старались отфутболить меня к кому-нибудь еще.
День закончился, а я так ничего и не оформил. Немного погуляв по
Ростову, я ушел к себе на яхту.

На следующий день все повторилось. Но я уже встал в более
жесткую позицию. Где-то деньгами, а где-то звонками в Москву я
наконец выбил добро на переход. Пока еще не стемнело, хочу подальше
уйти от этого негостеприимного города.

Когда проходил Азов, опустилась ночь. Опять много барж на
рейде. Я нашел уютный закуток за небольшим островом и бросил
там якорь. Завтра в море!

43

Проснулся я, абсолютно не понимая, где нахожусь, сколько я
проспал, какой сегодня день, месяц, год. Открыв глаза, я долго тупо
смотрел перед собой. Потом медленно сел. По всей палубе валялись
куски подсохшего мяса. Я машинально положил один в рот и стал
его неторопливо жевать. Солнце было совсем низко над горизонтом.
Интересно, что сейчас, утро или вечер? Хотя, по сути, какая
разница. Мне уже давно некуда спешить.

Очень хочется пить. Подняв разобранный опреснитель, я понял,
что сегодня у меня воды нет. Тогда, опустив лицо в Океан,
я быстро сделал один большой глоток соленой воды. Вроде стало
легче. Надо было зарядить опреснитель. Но мои руки почему-то
совсем меня не слушались. С простой операцией провозился целый
час. Солнце уже коснулось воды — значит, это все-таки вечер.
Поставив опреснитель подальше от тента, я снова лег, чувствуя
смертельную усталость каждой клеточкой своего тела. Битва с
птицей окончательно отняла у меня последние силы, и как теперь
их восстанавливать, не представляю. Лежу, смотрю на небо и совсем
не хочется шевелиться.

Вроде только лег, а солнце уже опять высоко на небе. Дни покатились
один за другим, как в многосерийном кинофильме со скучным
сценарием. Поднимаюсь. Нахожу на тенте сразу две летучих
рыбки. Почему-то теперь они не вызывают у меня никаких эмоций.
Еды теперь завались, а пить нечего вообще. Ален Бомбар как-то
умудрялся выжимать из рыбы пресный сок. Но для этого он брал с
собой специальный пресс. У меня же такого с собой нет. Я плавать
на плоту не собирался, потому и не подготовился.

Солнце сильно нагревало опреснитель. Внутри на конусе висели
капельки пресной воды, но стакан еще пока был пуст. Интересно
было наблюдать как рождается чистейшая вода. Капельки медленно
набухали, и не в силах уже удерживать свою массу катились вниз,
по дороге подхватывая попавшихся на пути. Они падали на дно маленького
стаканчика и давали мне надежду на выживание. Капли
падали очень редко. Хотелось их подогнать, но вряд ли этим я бы
ускорил процесс испарения. Если бы я позавчера не забыл поставить
опреснитель, то, возможно, сегодня у меня бы было несколько
глотков воды, а так, в лучшем случае только завтра.

Я принялся разделывать свежую рыбу. Она намного вкусней,
чем сушеная. В ней присутствует влага, и поэтому я могу ее глотать
своим пересохшим ртом. Сегодня рыба показалась мне вкусной, и я
решил не высушивать ее на солнце, а съесть всю сразу.
Никогда еще, с того момента как попал на плот, я так не объедался.
Устроил себе просто королевский обед. Не знаю, правда, смогу
ли я дождаться следующего глотка воды. Все мысли только об
этом.

Солнце над самой головой, жара страшная. Забиваюсь глубже
под тент, чтобы ничего не высовывалось под солнце. Опять хочется
спать. Теперь бодрствую всего несколько часов в сутки. Совсем
ослаб. За двое суток выпил только один глоток соленой воды. Понимаю,
что ее пить больше нельзя. Но без воды я умру. Зачерпываю
полную пригоршню и отправляю ее себе в рот. Мне становится
стыдно за себя, я отодвигаюсь от края плота.

Сон опять одолевает меня. Только середина дня, а меня уже совсем
разморило.

44

Встал еще затемно. Мне не терпелось скорей увидеть море. Бегу,
почти на ощупь, временами подсвечивая себе мощным фонариком.
Наконец забрезжил рассвет. А вместе с ним поднялся легкий ветерок,
прямо мне в лоб. Чувствуется приближение моря. Сегодня
первый день на небе совсем нет облаков. Мое первое море встречает
меня хорошей погодой. Правда, пока холодновато. Ну, ничего, поднимется
солнце — наведет порядок.

Река делится на множество рукавов. Наконец в одном из них я
вижу вдалеке море, но судовой ход уводит меня по другому пути.
В реке появились приличные встречные волны. Ветер усиливается.
И вот берега реки остаются позади, а я выхожу на морские просторы.
Одновременно с этим огненно-красный диск солнца показался
над горизонтом за моей спиной. Вдалеке слева виден берег, а впереди
и справа — только море. Волна очень крутая, короткая, почти
такая же, как на Рыбинке. Яхта довольно жестко бьется об нее. Вода
в море совершенно мутная, какого-то коричневато-серого цвета.
Настроение праздничное. Вокруг меня нет никаких судов. Правда,
глубины совсем маленькие. Пошел готовить себе завтрак. Хотя на
такой болтанке, оказалось, сделать это совсем не просто. Ну, ничего,
надо привыкать. Это я еще пока под мотором иду, а паруса доба94
вят к моему трюкачеству еще и крен. При таком направлении ветра
и волны решил пока их не ставить. Еще немного буду жечь солярку.
Таганрогский залив довольно узкий, ломиться по нему под парусами
галсами против ветра совсем не хочется.

Кое-как удалось сварить себе кофе и сделать горячие бутерброды.
Периодически в кокпит залетают брызги. Приходится прижиматься
ближе к рубке, там сухо. Но мое прекрасное настроение ничего не
может омрачить. Это мой первый завтрак в море, и хотя оно в этом
месте больше смахивает на озеро, моя душа все равно ликует.
К середине дня от такой непрерывной болтанки и полного безделья
меня начинает мутить. Спуститься в каюту не могу даже на
короткое время — там сразу становится совсем плохо. Сижу в кокпите,
жадно хватаю ртом воздух. Солнце сильно греет. И если спрятаться
от ветра, то вообще жарко.

Иду почти строго на запад, оттуда и дует ветер. Держу чуть правее
мыса, за которым должен быть город Ейск — Мекка виндсерфинга.
До него еще прилично. Надо принимать решение: либо заходить
на ночь в Ейск, либо уходить из залива в Азовское море.
На часах пять вечера. На траверзе Ейск. Поворачивать к нему —
значит, сегодняшнее плавание закончено, а мне этого совсем не хочется.
Решаю идти дальше. Двенадцать миль до мыса, на котором
заканчивается Таганрогский залив, там смогу слегка уволиться южнее
и если не изменится ветер, то поставить паруса. Моя скорость
под мотором пять узлов. Значит, мне остается до мыса два с половиной
часа хода. Полвосьмого, должно быть, там еще не стемнеет.
Редко, на приличном удалении от меня, проходят разные корабли.
Видел вдалеке паруса двух яхт.

В восемь часов поворачиваю на юг. Правда и ветер немного довернул
в этом же направлении. Но все равно, ставлю паруса и первый
раз за много дней выключаю мотор. Яхта валится на левый
борт, и в крутой бейдевинд правого галса, точно держит курс на
Керченский пролив. Забираю немножко правее, чтобы скомпенсировать
неизбежный снос, и выбираюсь на верхний, наветренный
борт. Анемометр показывает ветер пятнадцать узлов. Я иду на пределе
с большим креном, но брать рифы на парусах пока не хочу.
Наслаждаюсь разыгравшейся стихией. На лаге семь с половиной
узлов. Волна заметно выросла. Теперь при каждом ударе о волну
из-под правого борта в кокпит летит целый сноп брызг. Надеваю на
себя страховочную обвязку и штормовой костюм, пристегиваюсь к
ножке стола в кокпите.

Вечереет. Я бесшабашно ухожу в открытое море. Берегов уже
почти нигде не видно. По курсу сто миль чистой воды. Решаю идти
всю ночь. Даже если не удастся немного вздремнуть, не беда, одна
ночь без сна не страшно. Заодно посмотрим, как это в море ночью.
Ветер дует равномерно, без рывков. Ночью его сила немного
ослабла. Зажглись звезды. Через весь небосвод пролег Млечный
Путь, раздваивающийся посередине на два рукава. Взошла луна.
Она сейчас почти полная. Все вокруг освещено ее холодным светом.
Я хорошо могу различать волны, набегающие на яхту, а лунная
дорожка искрится на каждом гребне. На море вдалеке зажглись
непонятные мне огни. Не могу определить, что это: берег или суда
стоят. Но до них далеко, а по курсу у меня совершенно чисто.
Около полуночи разошелся встречными курсами на расстоянии
около полумили с каким-то небольшим корабликом. Рация молчала.
Хотя я точно не знаю, какими здесь пользуются частотами. До
сегодняшнего дня я шел по реке и пользовался речной рацией. Переговоры
там велись на пятом канале. Здесь по идее море, поэтому
я включил морскую рацию и настроил ее на шестнадцатый канал.
По нему запрашивают помощь и передают всю важную информацию.
Но за день я не услышал ни слова ни в той ни в другой рации.
Вся моя бессменная ночная вахта проходила в кокпите. В каюту
спускаться не хотелось, там меня сразу начинало сильно мутить.
Пару раз ходил лишь подогреть себе чаю. Есть сегодня весь день
мне тоже не хотелось. Яхта всю ночь идет самостоятельно, я ни к
чему не притрагиваюсь. Мне совсем не хочется спать, я наслаждаюсь
морем, ветром, огромным звездным небом надо мной. Я абсолютно
счастливый человек!

45

Ночью я проснулся от жуткой боли в животе. Мое вчерашнее
пиршество не прошло для меня бесследно. Организм, давно отвыкший
от какой-либо еды, яростно сопротивлялся. Меня сильно
тошнило. Я корчился от боли, валяясь на спине. Казалось, что мне
уже не удастся этого пережить. Я терял сознание, и боль на время
отступала, а потом накатывала с новой силой, и я, опять приходя
в себя, метался по палубе. Если бы меня вырвало, произошло бы
окончательное обезвоживание моего организма, и вероятней всего я бы умер. Поэтому я сдерживался из последних сил и терпел жуткие
муки.

Рассвет не принес облегчения, а разогревающийся солнцем воздух
лишь усугубил мое кошмарное состояние. Вскоре я вновь потерял
сознание.

За время моих скитаний на плоту я так привык к постоянным
чередованиям нахождения моей души на том и этом свете, что уже
не придавал этому особого значения. Оба состояния были абсолютно
естественны для меня, я не мог контролировать только переходы
из одного в другое. Наяву было тяжело, однообразно, страшно,
а там только радость и счастье. Причем на том свете я оставался
несоизмеримо больше по ощущениям. Каждый мой «отлет» — это
прожитая мной целая огромная счастливая жизнь. Можно назвать
это состояние как угодно: обмороком, галлюцинациями, клинической
смертью — это неважно, главное мне в нем очень хорошо и
спокойно. Возвращение назад каждый раз воспринимается мной
как наказание. Я снова получаю боль, голод, нестерпимую жажду и
абсолютную безвыходность.

Весь день я метался между тем и этим светом. Несколько раз
приходя в себя, а потом снова проваливаясь в никуда. Лишь только
после захода солнца боль понемногу стала отступать. Я очнулся, но
пошевелиться не мог совсем. Я так ослаб, что даже просто подвинуть
руку стало для меня проблемой. Оставалось только лежать и
смотреть на звезды. Живот меня почти не беспокоил. Но веки стали
настолько тяжелыми, что я не имел сил продолжать держать их
поднятыми. Глаза снова закрылись, и я уснул.

Ночь не принесла мне дополнительных страданий. Лишь утром,
когда я проснулся, почувствовал непреодолимое желание выпить
глоток воды. С трудом повернув голову, я увидел стоящий рядом
опреснитель, но мне было не видно, есть ли что-то в стакане. Я сделал
попытку подняться, но тело не слушалось меня. Перспектива
умереть, находясь в полуметре от стакана с водой, меня не устраивала.
Собрав все свои силы, я повторил попытку и с огромным
трудом смог сесть на плот. Немного отдышавшись, я придвинул к
себе банку опреснителя. В стакане была вода. Я аккуратно вытащил
конус и поднес к губам стакан с водой. Два больших глотка
пресной воды показались мне манной небесной. Я закрыл глаза и
долго сидел так в полном блаженстве. Ко мне возвращалось ощущение
окружающего меня мира. Наконец, очнувшись, я прополоскал
просоленную тряпку в Океане и снова положил ее на дно банки,
накрыв все конусом.

Все тело ломило от постоянного лежания на голых досках. Я решил
немного посидеть, задвинувшись подальше под тент. Интересно,
где я сейчас нахожусь? Когда меня на яхте накрыл ураган,
я был ровно посередине Атлантического океана, в самом узком
месте между Африкой и Латинской Америкой, на несколько градусов
северней экватора. Ветер с силой шестьдесят узлов гнал меня
на северо-запад, я же все время пытался подруливать южнее, чтобы
вырваться из урагана и спуститься вдоль Южной Америки к
проливу Дрейка. Безумные скачки продолжались несколько дней.
К сожалению, после моего первого переворота у меня вышли из
строя почти все приборы, я не мог определить свое положение и
держал курс по компасу. Хотя «держал курс» — это громко сказано.
Скорее, я поддерживал яхту на плаву. Поэтому, как далеко меня
занесло на север и на запад, можно было только предполагать. Но
несколько сотен миль я тогда проплыл определенно. У берегов Бразилии
есть приличное течение, которое, скорее всего, несет все это
время мой плот на юг. К тому же последние дни дует легкий восточный
ветерок, который слегка подталкивает меня на запад. Из
всех этих весьма условных предположений следует, что я нахожусь
где-то не так далеко от берегов Центральной Бразилии. Но мое
«не далеко» — это по океанским меркам может составлять пятьсот
миль, а может и больше. Преодолеть их на плоту невозможно. А все
острова, которые есть в этой части Океана, скорее всего, остались
севернее меня. Остается уповать на чудо, только если какой-нибудь
корабль наткнется на меня. Но за все мое нахождение на плоту, да
и на яхте тоже, в этой части океана я не видел ни одного судна даже
на горизонте. Мысли об отсутствии надежды на спасение я старался
выгонять из головы. Они не оставляли во мне потребности жить.
Но человек так странно устроен: несмотря на то, что я совершенно
уверен в бесконечно счастливом существовании на том свете, все
равно продолжал зачем-то неистово цепляться за этот.

46

Как только начало светать, сразу стали видны очертания берегов
прямо по курсу. Картплотер вел меня на пролив. До него оставалось
одиннадцать миль. Ветер почти совсем успокоился, дует
около восьми узлов. Моя скорость тоже упала. Я взял слегка по98
правее, чтобы подходить к проливу более полным курсом. Хотя и
сейчас иду в галфвинд. Ветер за ночь немного зашел и дует теперь с
северо-запада, позволяя мне под парусами зайти в Керченский пролив.
Я жмусь к нашему, левому берегу. Иду вдоль длиннющей косы.
Ветер стал дуть совсем в спину. Сразу за косой взял круто влево
и пошел к Тамани, или к тьмутаракани, как ее называли раньше.
Мне всегда нравился этот маленький городок, я здесь раньше бывал
несколько раз на машине. Закрытой бухты в городе не оказалось.
Подошел к единственному, далеко выступающему в море пирсу. До
него достают волны из пролива, но вариантов нет. Мне надо немного
поспать. А прежде сходить на рынок за свежими овощами и местным
вином. На рынок сходить удалось, а вот спать, здесь не стал.
Слишком сильно яхту било об ободранные стенки пирса. Под мотором
опять пошел в пролив. Не стал огибать остров с украинской
стороны, как это предписывалось, а пошел наудачу, через очень
мелкий перешеек. Сразу проскочить его не удалось — очень мелко.
Тогда я повернул вдоль косы и пошел в сторону острова. Скоро нашел
протоку поглубже. Повернул в нее и осторожно стал красться
на самом малом. Преодолел несколько опасных метров
и вышел в

Черное море. Опять прижимаясь к нашему берегу, я через полчаса
оставил за кормой Керченский пролив. Для кого я оформлял разрешение
на переход в Ростове, я пока так и не понял. Из пролива
дул свежий ветер. Я поставил паруса и быстро побежал навстречу
голубому морю. Скоро мне придется идти через него, а пока необходимо
оформить выход в Новороссийске. Через три часа подошел
поближе к берегу в районе Веселовских лиманов и бросил якорь.
Мне все-таки надо поспать. Ветер дул с берега, поэтому волны не
было совсем. Якорь на песке держит плохо, я вытравил всю цепь и
ушел в каюту. Даже если потащит, то все равно в сторону открытого
моря — не страшно.

Проснулся я уже под вечер. До Новороссийска шестьдесят
миль — десять часов хода. Правда, меня предупреждали, что по
Черному морю ходить ночью нельзя. Но мне надоело исполнять
идиотские указания тупых чиновников. Давайте еще и на дорогах
введем комендантский час, чтобы гаишники могли отдыхать. Мне
удобней идти сейчас, чтобы к утру быть в Новороссийске. Я поднял
якорь и пошел под мотором вдоль берега. Вскоре мне надоело его
тарахтение, я поставил паруса и отошел за ветром мористее.
Ночь была восхитительная. В море на разбегающихся от яхты
волнах светился планктон. Ветер дул несильно, почти попутно,
волны не было вовсе. Луна, казалось, светится еще ярче, чем вчера.
Было очень тепло. Я первый раз ощутил себя по-настоящему на
юге. Вода была совсем не холодная. Не спуская парусов, я остановил
яхту, поставив ее в левентик, и предварительно привязавшись,
прыгнул за борт. Яхта послушно, медленно покачиваясь, пятилась
назад. Я плескался возле кормы, любуясь разбегавшимися искорками
от рук. В полной темноте, которая меня окружает, это красивое
явление видно особенно хорошо. Вдоволь наплававшись, я поднялся
на борт. Настроение было прекрасное. Поставив яхту на автопилот,
я пошел готовить ночной ужин, с огромными помидорами,
купленными сегодня на рынке, жареным мясом и вином. На берегу
полно разных огней. Только что прошел Анапу. Дальше идут высокие
скалы. В лунном свете видны их величественные силуэты.
Вторые сутки подряд иду по морю. Но вчерашняя ночь, с ее волнами,
болтанкой и брызгами, разительно отличалась от совершенно
спокойной сегодняшней. Хотя ход у меня сегодня почти шесть
узлов. Очень прилично.

С рассветом подошел к Новороссийску. Направился сразу в
местный яхт-клуб, около Малой земли. Там никого не было видно
в столь ранний час, поэтому я отшвартовался на свободном месте и
завалился спать в каюту.

Проснулся я от страшного стука, выглянул через люк. Какой-то
главный дядька молотил кулаком по борту яхты. Пришлось вылезать,
а я только заснул. Дядька оказался сторожем, он спокойно выслушал
меня и даже помог переставить мою яхту на другое место.
То место, которое я занял раньше, оказалось чьим-то. Вообще, забегая
вперед, могу сказать, что все, с кем мне приходилось общаться
в этом яхт-клубе за время моей вынужденно-длительной стоянки,
были замечательными людьми. Они прониклись моим кругосветным
путешествием и старались помочь мне во всем. Даже за стоянку
взяли с меня чисто символические деньги. Если бы я тогда
только мог предположить, как надолго я здесь застряну.

47

Новый день не принес облегчение. Нестерпимая жажда одолевала
меня. Я ничего не ем, хотя весь плот завален высушенными
кусками мяса. Без воды мне даже не хочется на них смотреть. Вчерашние
два глотка давно забыты. Опреснитель не может дать необ100
ходимое количество воды, а значит, моя смерть неизбежна. Просто
я растягиваю это удовольствие. Мне окончательно стал непонятен
ход времени. Движется ли оно вперед или топчется на месте, ничего
нового не происходит. Я лишь ненадолго приходил в себя, а потом
снова проваливался в свои цветные сны.

Каждый раз просыпаясь, я с ужасом думаю о том, что надо подняться
и выпить скопившуюся воду в опреснителе, но пошевелиться
настолько было нереально, что я все время оставляю эту попытку
на потом.

Наконец, я довел себя до состояния, когда отчетливо почувствовал,
что следующий раз уже могу не проснуться. Тогда я усилием
воли повернулся на бок и придвинул к себе опреснитель. На то
чтобы поднять руку и вытащить конус, сил уже не хватило. Я снова
отключился. Самое ужасное, что мне снились целые реки воды.
Я плескался в них и пил сколько угодно. И это происходило бесконечно.
Но потом я возвращался на плот, и счастье исчезало.

В следующий свой приход мне, не вставая, удалось достать конус.
Стакан был доверху наполнен водой. Интересно, сколько прошло
дней с того момента, когда я пил из него в последний раз? Дрожащими
от напряжения руками я стал подносить его к лицу. Вода
проливалась через край. Она капала на мое лицо, текла по щеке,
подбородку, что-то попадало в рот. Я чувствовал ее приятную свежесть.
Лежа на боку, я широко открывал рот, пытаясь поймать им
драгоценные капли, но руки не слушались меня. Вода проливалась
мимо и растекалась по палубе. От обиды хотелось кричать, но я
лишь только открывал рот, звуки застревали в моем пересохшем
горле. Наконец конус выпал из моих рук и покатился по палубе.
Обессилев, я упал на плот. Я понял, что это конец. Океан выжал
из меня все соки. Шансов у меня не осталось, но никакого страха
во мне не было. Скорее наоборот, я мечтал поскорее уйти. Но, как
назло, сознание продолжало мучить меня, не давая отключиться.
Я знал, что сегодняшний день был последним в моей жизни, знал,
что следующего утра уже никогда не наступит и мой плот никто
не найдет. Я так много раз думал об этом дне, находясь на плоту,
и вот теперь он пришел. Во мне нет никакой обиды, скорее я даже
рад, что все наконец заканчивается. Жалко только мою семью и
близких мне людей. Они так никогда и не узнают, что же со мной
произошло на самом деле. А может, это и к лучшему, пусть у них
остается надежда, что я где-то плаваю. Не зря все-таки мне тогда
мои проводы казались поминками. Бог еще тогда давал мне понять
ситуацию.

Уже солнце зашло за горизонт, а я все лежал и лежал, пустившись
в воспоминания по своей так интересно прожитой жизни. Мое
сознание великодушно позволяло мне продлить еще на несколько
минут это чудо — человеческую жизнь. Хорошо, что мне дарована
свыше такая легкая смерть. Я просто засну, чувствуя себя абсолютно
счастливым человеком.

48

К середине дня я, пообщавшись с местными яхтсменами, отправился
оформлять документы на выход из страны. За несколько
часов мытарств по кабинетам я понял, что ростовская эпопея
в порту была просто цветочками. Ягодки начинались здесь. Сразу
же мне предложили для оформления всех документов воспользоваться
помощью специального агента. Стоимость услуг, которую
агент попросил за свою работу, была сопоставима со стоимостью
моей яхты. И я был вынужден вежливо послать его. Но вся система
оформления была таковой, что без агента можно было проковыряться
с бумажками целый год. Оформление выхода за бугор
огромного танкера или маленькой яхты почти идентично. Но танкеру
рады гораздо больше, чем мне. С него, наверное, можно больше
получить чиновникам, там крутятся другие деньги. А всякие
там яхтсмены просто мешают им работать. Так ни с чем я вернулся
к своей яхте.

На следующий день яхтсмены пообещали познакомить меня с
правильными людьми.

«Правильным человеком» оказался носатый грузин, который называл
себя почему-то греком. Грузина звали Тасис. За время наших
с ним мотаний по Новороссийску на машине я поведал ему свою
историю про кругосветку, а он рассказал мне о себе. Оказывается,
Тасис являлся этническим греком, которые еще при царе Горохе переселились
в Грузию. Там прожили его отец и дед, но в перестройку
грузины сильно ополчились против греков и стали их выживать.
Тогда Тасис бежал вместе со своей семьей в Россию и поселился в
этом приморском городе. Греков здесь осело много. В Новороссийске
даже есть греческое консульство. Греческая община здесь состоит
в основном из людей, которые, как и Тасис, никогда Грецию и
в глаза не видели, но хотели бы получить европейское гражданство.
В Новороссийске все греки помогают друг другу, и поэтому Тасис
берется за любую работу: визу греческую на год оформить или разрешение
какое-нибудь получить. У него везде свои люди, как в старые
советские времена.

Тасис оставил меня в своем доме, на попечении своей грузинской
жены и детей, а сам, взяв мои документы, уехал на разведку.
К концу дня он вернулся, сказав, что сумел со всеми договориться,
и обозначил мне сумму своего гонорара, объясняя мне, сколько и
кому необходимо будет заплатить. По его бухгалтерии выходило,
что ему придется, чуть ли не доплачивать из своих, для успешного
завершения операции. Невзирая на это, мы долго торговались,
и сумма опустилась почти вдвое. После чего нам удалось ударить
по рукам, и жена Тасиса стала накрывать на стол, а «Пахан», так
называл Тасис своего отца, притащил настоящую четверть своего
вина из погреба. Двадцатипятилитровая стеклянная бутылка красного
домашнего вина небоскребом возвышалась над столом. Один
ее вид вызывал у меня гомерический хохот. Вскоре весь остальной
стол заполнился тарелками с разными травами и соусами. В конце
торжественно внесли большую миску жареного мяса и картошку.
За большим столом сидели родители Тасиса, его жена и трое
их детей. Тосты потекли один за другим. Кружки, по которым разливалось
вино, были медные и совсем не маленькие. Пили за мое
кругосветное путешествие и братство народов, за родителей Тасиса
по очереди и за великую Россию. Грузинское гостеприимство в
полной мере было унаследовано этой греческой, как они себя считают
сами, гостеприимной семьей. Только когда добрая половина
бутыли была выпита, время перевалило за полночь, а дети играли в
футбол вокруг стола, ужин подошел к концу. Тасис категорически
отказался отпускать меня на яхту, а его жена постелила мне постель
в отдельной комнате, мне пришлось подчиниться. Да и в моем состоянии
я вряд ли смог бы куда-нибудь добраться. Провожая меня
в свою комнату, Тасис сказал мне, что наутро пойдем вместе в церковь,
получать благословение батюшки на доброе дело. Я не стал
возражать, но про себя подумал, что это пьяные бредни Тасиса. Однако,
с самого утра он пришел будить меня со словами «пора идти
в церковь». Мы в тяжелом состоянии после вчерашнего выпили по
стакану очень крепкого кофе: по рецепту Тасиса, это когда кофе и
сахара накладывается в турку столько, что потом в стакане только
тонкая полоска воды остается сверху, а остальное все гуща. Сердце
от этого термоядерного напитка у меня готово было выскочить из
груди. Тасис объяснил мне, что так принято пить кофе в Греции.
Хотя у него на все были подобные объяснения.
В церкви высокий батюшка нашего возраста внимательно выслушал
меня, потом перекрестил меня и Тасиса, со словами: «Благое
дело. Благословляю», удалился. Тасис сразу приободрился и
сказал, что теперь он может идти и заниматься моими делами и что
у него теперь все обязательно получится.

Я вернулся на яхту. Потянулись томительные часы и дни ожидания.
Вечерами я позванивал Тасису по телефону, он мне отвечал,
что еще не готово и чтобы я не волновался. На яхту ко мне приходили
в гости разные люди, прослышавшие про мою кругосветку.
В основном они мне рассказывали о том, что давно уже сами собираются
пуститься в такое же приключение, но пока их останавливают
дела на берегу. Если бы они только знали, что это и есть самое
трудное в кругосветке, а отнюдь не подготовка яхты, но я не хотел
разочаровывать их и искренне желал всем удачи. Чтобы скоротать
время я активно принимал участие в клубной жизни, хотя ее никак
нельзя было назвать бурной. В море парусные яхты и моторные
суда выходили крайне редко. В основном с ними возились у берега.
На берегу стоял большой алюминиевый катер, напоминающий
кабину истребителя. На катере был установлен авиационный двигатель
от кукурузника и пропеллер. Оказывается, его как раз пытались
продать, и пришел очередной покупатель. Я весь день вместе
с прежним хозяином, летчиком по профессии, подготавливал двигатель
для запуска. Наконец, когда все регламентные работы были
проведены и двигатель вначале разобрался, а затем вновь нами собрался,
смазанный во всех местах, прозвучало сокровенное «От
винта!». Катер взревел, стоя на деревянной подставке. Счастливый
летчик поднял вверх большой палец. А мы стояли в двух метрах от
ревущего самолета, затыкая уши руками. По земле полетел мусор
и песок. Летчик добавил оборотов, пропеллер бешено закрутился.
Стало невозможно больше стоять рядом. Покупатель взмолился и
скрестил руки перед собой, чтобы летчик прервал испытания. Но
пилот с блаженным выражением лица, не сбавляя оборотов, стал
демонстрировать нам, как управляют потоком воздуха рули. Потом
он открыл колпак и пригласил нас знаками в кабину. Мы, ошалевшие
от этого кошмара, покорно полезли в очень узкую кабину. За
сиденьем летчика была примитивная жесткая лавка, на которой с
трудом смогут разместиться два человека. Мы втиснулись на нее.
Летчик закрыл колпак, и в кабине сразу стало намного тише. Уже
можно было разобрать, что тебе кричат на ухо. Летчик показал
знаками, чтобы мы надели наушники с гарнитурой. Как только я
это сделал, то сразу услышал в них счастливый голос летчика: «Ну
как?» «Замечательно, — ответил покупатель, — давайте заглушим
мотор». Летчик объяснил нам, что мотору необходимо поработать
на холостых минут десять, чтобы он остыл, и только после этого
глушить.

Наконец, экзекуция окончилась. Покупатель, быстро попрощавшись,
опрометью понесся из клуба, а летчик остался явно довольным
возможностью посидеть немного за штурвалом. И, казалось,
неудачная сделка его совсем не огорчила. Он сам любил свою
игрушку и прекрасно понимал, что продать ее ему не удастся. Что,
интересно, думают по этому поводу жители близлежащих многоэтажных
домов? У них стекла не вылетели из окон от этого рева?

49

Что-то сильно мешало мне наслаждаться пением птиц и журчанием
воды. Я не понимал, откуда берется это противное ощущение
в моем безоблачном состоянии. Все было так прекрасно вокруг, но
кто-то тряс меня, пытаясь лишить всего этого счастья. Я сопротивлялся,
как мог, стараясь остаться здесь, но разум уже был в другом
мире.

Я с трудом приоткрыл глаза. Мне в плечо упиралось весло и
больно толкало меня. Возле плота стояла лодка. В ней сидело двое
мужчин, они оба смотрели на меня и громко о чем-то говорили.
«Что это? Галлюцинации? — думал я, не закрывая глаз, — но почему
же тогда я чувствую такую боль от весла?» Меня схватили
за ноги и куда-то потащили. Резкая боль пронизала все мое тело.
Я стал понимать, что все происходит реально, но я уже не хотел
возвращаться в этот мир страданий. Сил сопротивляться у меня не
было. Я молча смотрел на своих мучителей, хотя они, наверно, считали
себя спасателями. Мое тело перевалили через борт лодки, и
голова глухо ударилась о ее дно. Я вновь потерял сознание.
Пришел в себя я от того, что кто-то лил на мое лицо воду. Я резко
открыл глаза и стал жадно пить, подставляя рот под струю воды,
падавшую на меня сверху. Надо мной стоял здоровый мужик с очень
смуглой кожей и, не нагибаясь, поливал меня водой из стеклянной
бутылки. Я пришел в себя. Вокруг стояло еще несколько человек.
Я лежал на стальной палубе небольшой рыбацкой шхуны. Люди
вокруг меня были в грязной, местами порванной одежде. Я лежал
около их ног. Они сверху смотрели на меня и что-то обсуждали на
непонятном мне языке. Я попытался что-то сказать, но звук не вылетел
из моего рта. Я лежал совершенно голый, беспомощно смотря
вверх. Глаза слепило солнце, я их закрыл. Тогда на меня опять стали
лить воду. Я снова открыл рот и стал ловить воду уже более осознанно,
чем в первый раз. Большая часть воды проливалась мимо
моего рта, попадая на лицо и тело, вызывая ощущение блаженства.
Теперь смуглые латиноамериканские лица этих людей казались
мне очень приятными и заботливыми.

Я смотрел на них снизу и даже попытался улыбнуться, но мой
рот не смог пошевелиться. Двое мужчин подняли меня под руки и
куда-то поволокли. Мои голые ноги больно скользили по шершавой
палубе. Они занесли меня в маленькую комнатку без окон и бросили
на топчан лицом вниз. Топчан был накрыт грязным матрацем,
набитым грубой соломой. Она впилась мне в лицо, я инстинктивно
отшатнулся. Один из людей, принесших меня сюда, грубо развернул
меня на спину. Каждое движение или прикосновение к чему-
либо вызывало у меня жуткую боль. Но я с радостью все терпел,
понимая, что эти люди мне помогают. Дверь в каюте закрылась, я
остался один. Постепенно глаза привыкли к темноте. Под потолком
были вентиляционные щели. Через них тусклый свет проникал в
мое новое жилище. Я лежал и думал, как такое могло произойти?
Откуда взялась эта старая шхуна? И почему рыбаки на столь маленькой
посудине выходят так далеко в море? А может быть, меня
принесло на плоту близко к берегу, а они вышли на промысел рыбы
в близлежащие воды? Интересно, сколько я пробыл без сознания?
Дверь в каюту открылась, и вошел молодой парень. Он поставил
около моей головы две миски. В одной лежали какие-то лепешки, а
во второй была вода. Парень сразу развернулся и хотел было выйти,
но в дверях что-то остановило его, он пристально посмотрел на
меня, потом приподнял рукой мою голову, а другой стал лить мне
в рот из миски воду. Первый раз я напился досыта. Парень ушел.
Какое это странное чувство — не хотеть пить. Почти все время,
проведенное на плоту, я только и думал о воде, считая каждый ее
глоток, а теперь, по какому-то счастливому росчерку моей судьбы,
основное лишение, терзавшее меня несколько недель, мгновенно
улетучилось.

Я лежал на спине, а в голове у меня жужжал целый рой мыслей.
Только вчера я, попрощавшись с жизнью, отправился в мир иной,
как нá тебе — жизнь продолжается. Зачем же Океану потребовалось
так долго и жестоко мучить меня? Может, он наказывал меня за
мое самовольное вторжение в его владения? Но, видно, мои грехи
были не смертельные, и вдоволь накуражившись, он послал ко мне
на выручку эту шхуну. Надо отдать ему должное, он мастер блефа.
Он выждал до последнего, когда у меня не осталось ни капли
сил. Чего ему стоило прислать ко мне шхуну чуточку раньше? Ну,
скажем, когда я пережил на плоту ужасный шторм, с волнами с
пятиэтажный дом? Или хотя бы после того, как он напугал меня
акулой? Нет, он досмотрел пьесу до конца. Не смог лишить себя
этого удовольствия. Почему только ему потребовалось меня спасать?
Зачем я ему еще понадобился? Ведь когда я только вступлю
на твердую землю, я больше и близко не подойду к Океану. Наверняка
он задумал еще какое-то коварство. Любой здравомыслящий
человек понимает, вероятность того, что на мой плот в Океане наткнется
какой-нибудь корабль, настолько ничтожна, что ей можно
вовсе пренебречь. Однако же я сейчас здесь, и мне это не снится.
Значит, кому-то было нужно это все подстроить, и я совершенно
определенно знаю кому.

До моего выхода в море я совсем по-другому относился к вопросу
о мироздании. Не то чтобы я был атеистом, но мои взгляды
сильно различались с церковными. Всего несколько месяцев одиноких
скитаний в Океане однозначно привели меня к Богу. Я стал
каждой своей клеточкой ощущать его присутствие. И хотя я так и
не научился правильно креститься, я знал, что Бог всегда рядом со
мной.

50

Было уже тридцатое сентября, когда днем в клубе появился возбужденный
Тасис. «Все в порядке, можешь стартовать!» — еще издали
закричал он мне. Я так долго этого ждал, что совсем оказался
не готов к каким бы то ни было резким движениям. «Тебе надо
уплыть прямо сейчас, немедленно, потому что таможенный и пограничный
контроль ты уже прошел и тебе нельзя находиться на
нашей территории», — не унимался Тасис. Постепенно ситуация до
меня стала доходить. Я побежал в ближайший магазин, чтобы купить
каких-нибудь продуктов. К столь резкому развитию событий
я не был готов. За мной по пятам бегал Тасис, сто раз повторяя, что
если я немедленно не уплыву, то у всех нас будут проблемы. Через
час, покидав кульки с продуктами в каюту, я на бегу попрощался со
своими новыми друзьями в яхт-клубе и, отвязав концы, дал полный
газ. Моя яхта, застоявшаяся в стойле яхт-клуба, резво побежала к
выходу из гавани. На причале стояло несколько человек и махало
мне руками, среди них был и мой грек.

Яхта, шлепая по волнам, удалялась от берега. Я пытался снова
переключиться на жизнь в море. Столь стремительный уход, больше
напоминающий бегство, не дал мне возможности как следует
подготовиться к выходу в море. У меня нет с собой сводки погоды,
я не успел запастись нормальным количеством продуктов. Хорошо
хоть топливо и воду заправил заранее. Как будто услышав меня, раздался
телефонный звонок, я еще совсем рядом с берегом, поэтому
сотовый телефон работал. Звонили ребята из клуба, они узнали для
меня погоду, ожидается усиление западного ветра до сорока узлов,
по сути, это штормовое предупреждение, предлагают вернуться назад.
Но это значит, что нужно будет опять заниматься бумагами.
Нет, уж пусть лучше шторм.

Сейчас в море дует больше двадцати узлов с запада. Разогналась
приличная диагональная волна. Я поставил зарифленные на одну
полку паруса и пошел максимально круто к ветру на юго-запад. Яхта
скрипела и тяжело переваливалась через каждую волну, причем нос
ее вначале отбивался волной налево, но затем бешеная работа автопилота,
пытающегося удержать курс, перекручивает яхту в другую
сторону, и паруса начинают дико хлопать, теряя ветер. Пришлось
встать к штурвалу самому. С начала моего путешествия, по-моему,
это был первый раз. Теперь я перед каждой волной слегка принимал
вправо, встречал ее круче носом, а спускаясь с нее, позволял
яхте вновь лечь на свой курс. Яхта сильно кренится на левый борт.
По кают-компании летали продукты, жаль, что мне не хватило времени
разложить их по местам, из них теперь каша получится.
Так неотрывно я простоял за штурвалом до вечера. Когда уже
почти совсем стемнело, услышал в рации нудный голос: «Что за
яхта идет с такими-то координатами?» Смотрю на свой картплотер,
батюшки, это же мои координаты. Беру рацию, отвечаю, я, мол, и
иду. «А не видите ли вы кого-нибудь слева от себя или справа?» —
не унимаются пограничники. Я в такой темени собственного носа
и то не вижу, подумал я, озираясь по сторонам. «Не вижу», — ответил
я в рацию. Переговоры прекратились. Интересно, а если бы
они меня попросили на одной ножке попрыгать, ведь попрыгал бы,
наверно, лишь бы уйти от них подальше.

Стрелка анемометра нередко подпрыгивала к тридцати узлам,
яхта на таких порывах ложилась почти боком, заливая водой палубу.
Я завел мотор и направил яхту против ветра. Крен прекратился.
Яхта тяжело плюхалась с каждого гребня. Казалось, что на следующей
волне она должна развалиться. Я поднялся наверх к гику,
укоротив до предела страховочную обвязку, мне нужно уменьшить
парусность, взять еще одну полку на гроте. Яхта скакала по волнам,
как норовистый конь, пытаясь стряхнуть меня в море. Я вцепился в
гик мертвой хваткой. Каждые десять секунд на меня обрушивался
поток воды с очередного гребня. Страшно, аж жуть. В таких условиях
мне еще не приходилось работать с парусами. Наконец мне все
удалось, и я опять спустился в кокпит. Увалился на прежний курс,
маленькие паруса наполнились ветром, и я заглушил мотор.
За последнее время я здорово отоспался, но как ни странно
меня снова клонило в сон. А спать было совсем нельзя. Во-первых,
я вручную управлял яхтой, а во-вторых, я постоянно видел в море
огни нескольких судов. Правда, они далеко от меня, но все равно,
спать было опасно.

Так, борясь со сном, я встретил рассвет. Ветер, продолжая дуть
с запада, постепенно разгонялся. Теперь прибор стабильно показывал
больше тридцати узлов. Волны стали еще больше. Барашки уже
размещались почти на каждом гребне. Водяная пыль с них летела
мне прямо в лицо. Вокруг, куда ни посмотри, только море и горизонт.
По небу плыли низкие тучи. Яхта бежала под этими клочками
парусов почти семь узлов. Я уже сильно устал. Не представляю, как
я буду идти дальше, я ведь только отошел от берега и все еще впереди.
Я промок, несмотря на профессиональный штормовой костюм, и
мне очень холодно. Надо было находить другие режимы обитания
на яхте, а то так долго не протянуть.

Увалившись еще немного под ветер, я опять попробовал поставить
на автопилот. Яхта снова стала сильно рыскать, но теперь уже
ее амплитуда не доходила до встречного курса, и поэтому паруса
работали нормально. Я спустился в каюту и запустил обогреватель.
Надо было прибраться и чего-нибудь приготовить себе поесть. А то
за последние сутки у меня во рту не было маковой росинки. Удер109
жаться в кают-компании было очень тяжело, яхту хаотично швыряло
во все стороны. Пол под ногами был наклонен градусов на сорок,
все время приходилось во что-то упираться.

Наконец я надел сухую одежду и согрелся. Периодически выглядывая
через люк, я проверял, все ли в порядке. Горизонт был
чист, яхта исправно прыгала по волнам, оставляя позади себя змей
ку кильватерного следа, только автопилот натруженно жужжал,
пытаясь удержать курс. Интересно, надолго ли его хватит работать
в таком бешеном режиме?

Горячий завтрак и натопленная каюта меня разморили окончательно.
Я выглянул еще раз наверх, обследовал горизонт во всех
направлениях и завалился в каюту спать. Мысль, что яхта плывет
сама, не давала мне спокойно уснуть. Попробуйте, управляя машиной,
закрыть на пять секунд глаза, а здесь можно уснуть не на пять
секунд, а до вечера. Тогда я завел себе будильник на полчаса и только
после этого уснул. Вскочил я как ошпаренный через двадцать
минут, еще до будильника. Поднялся в кокпит, там все нормально,
ветер — тридцать пять узлов, яхта стоит на курсе, горизонт чист.
Я перевел будильник еще на полчаса и сразу уснул. Вообще будильник
можно и не ставить, потому что вскочил я опять через двадцать
минут. Он нужен скорее только для моего успокоения. Все проверил
и поставил время на сорок минут вперед. Может, хоть так мне
удастся обмануть себя.

51

Мое плавание на рыбацкой шхуне продолжалось, приблизительно
в том же режиме, что и на плоту. По большей части я спал. До
моего физического восстановления было еще далеко. Иногда я просыпался
и всякий раз находил около себя полную миску воды и неизменную
лепешку.

Время текло еще незаметней, чем раньше. О том, что сменяются
дни, я понимал только по периодической абсолютной темноте в
моей и без того не самой светлой каюте. Меня, конечно, удивляло,
что ко мне никто не заходит, но по большому счету я ни в чем не
нуждался. Едой и водой меня великодушно снабжал экипаж. Подобие
примитивного туалета в каюте имелось, но я еще ни разу не
имел необходимости им воспользоваться. Постепенно я стал передвигаться.
Сначала по своей кровати, потом даже смог встать на
ноги, но пойти пока не решился. Мое сегодняшнее положение разительно
отличалось от того, что было на плоту. Прежде всего мне не
приходилось добывать воду и пищу, они у меня есть в избытке. Во-
вторых, меня не мучает солнце. Правда, в моей каюте очень жарко.
Металлическая стена днем сильно раскаляется. Но, когда питьевой
воды много, это не так страшно. И начинает слегка доставать круглосуточный
грохот из машинного отделения, около которого расположена
моя каюта.

Конечно, меня интересовало много вопросов, например почему
мы так долго куда-то идем и не останавливаемся для ловли рыбы?
Почему капитан шхуны не выясняет у меня, кто я и откуда? Какой
стране принадлежит этот корабль? И еще много всяких почему. Но
я гнал от себя все эти мысли и волнения, ведь эту шхуну послал
мне Бог, а значит, все будет хорошо. Они ведь могли просто не подбирать
меня с плота, мне тогда оставалось жить считаные часы. Но
они спасли меня, а значит, это добрые люди.

Наконец, дойдя до двери, я смог самостоятельно выползти из
своей каюты. В лицо ударил до боли знакомый морской воздух.
Я набрал его в себя полную грудь. Даже голова закружилась. Стояла
теплая ночь. От борта шхуны меня отделял узкий проход. Я сделал
еще один шаг и вцепился руками в поручень. Я смотрел на Океан
совсем другими глазами. Теперь он мне казался добрым и ласковым.
От нашего корабля в сторону убегала белая волна. Мы, слегка
переваливаясь с борта на борт, неслись вперед. Над нами висело
все то же звездное небо, которое так долго было моей единственной
крышей. Я стоял у борта этой небольшой рыболовной шхуны и чувствовал
себя очень счастливым.

Не знаю, сколько прошло времени, но мне стало казаться, что я
вижу вдали редкие огни. Неужели это долгожданный берег? А может
быть, другие суда? Но тогда их здесь много, а значит, и берег
недалеко. Я ликовал. Близилось счастливое завершение моей атлантической
эпопеи.

Стоять больше не было сил, я вернулся в каюту. Эмоции переполняли
меня. Завтра наконец смогу отправить весточку о себе на
Родину. Там, наверное, все уже с ума сошли от моего такого долгого
молчания. Я решил немного поспать, чтобы завтра идти с докладом
к капитану.

Когда я проснулся, день уже был в разгаре. Мои ноги гудели от
вчерашнего марафона длиною в пять шагов. Я сел на топчан и первым
делом принялся за лепешку. Мой аппетит увеличивался день
ото дня. Теперь одна лепешка уже не казалась мне такой большой.
Когда, наконец, с трапезой было покончено, пришло время выхода в
свет. Но меня сильно смущал тот факт, что я по-прежнему оставался
абсолютно голым. Я выглянул из двери на палубу. Был жаркий
солнечный день. Нигде не было никого видно. Я сделал два шага по
палубе, прикрываясь руками, и тут же отпрыгнул назад. Стальная
палуба раскалилась на солнце, наверно, до ста градусов. Я стал выглядывать,
не выходя из каюты, пытаясь привлечь чье-то внимание.
Но корабль словно вымер. С моего места хорошо просматривалась
большая часть кормы. К моему удивлению, я не заметил на ней лебедок
для вытаскивания рыболовных тралов, которые обычно устанавливаются
на рыбацкие суда. Каким же тогда промыслом занимаются
на этой шхуне?

На горизонте отчетливо просматривалась береговая линия. Значит,
все-таки ночью были не корабли. Я простоял так у двери часа
четыре. Что за чертовщина? Прямо Летучий Голландец какой-то.
Вдоль фальшборта образовалась узкая полоска тени. Палуба там
должна была остыть. Я вышел из своего убежища и пошел в сторону
рубки. За штурвалом, с сигаретой во рту, стоял здоровый парень.
Я, наполовину высунувшись в боковое окно, вежливо поздоровался
с ним на английском и попросил что-нибудь из одежды, дополняя
свои слова активной жестикуляцией. Парень угрюмо взглянул на
меня, а потом, повернувшись в дверной проем позади себя, что-то
рявкнул туда. Из двери тут же показался маленький толстый человек,
по-моему, один из тех, которые грузили меня в лодку, и направился
в мою сторону. Я стоял, прикрывая себя руками, и глупо
улыбался. Толстый, не сбавляя шага, жестом показал мне, чтобы я
шел назад, и грубо толкнул меня. Не ожидавший такого расклада, я
потерял равновесие и чуть не упал, успев сделать несколько мелких
шагов в сторону каюты. Толстый, толкая меня в спину, сопроводил
меня до каюты, затем грубо впихнул меня вовнутрь. Я услышал,
как за моей спиной лязгнул замок. Абсолютно обескураженный я
опустился на свой топчан. В голове было так много разных мыслей,
что я не мог сконцентрироваться ни на одной из них. Так я и сидел,
обескураженно уставившись в одну точку.

52

Такой рваный режим сна вогнал меня в какое-то лунатическое
состояние. Но не спать совсем — невозможно. Пусть хоть так, других
вариантов все равно нет. К вечеру ветер достиг обещанных сорока
узлов. Мне стало по-настоящему страшно. Как ласково меня
встретило Черное море неделю назад. И каким коварным оно оказалось
в действительности. Огромные волны темно-синего цвета,
покрытые длинными белыми дорожками от размазанных по ним
барашков. Яхта долго карабкалась по диагонали на волну, затем с
грохотом переваливала через нее и катилась вниз, на самое дно глубокой
ямы. Малюсенький кусочек стакселя, по размерам не больше
носового платка, выгибал штаг в дугу. Мачта жалобно скрипела
и угрожающе качалась из стороны в сторону. Я уже начал жалеть,
что не послушал яхтсменов и поломил через шторм. Снова завел
мотор, чтобы собрать паруса. Хорошо, что на этот раз не надо вылезать
из кокпита. Бешено хлопая, остатки полотнища опустились
в лези Джек. Яхта перестала крениться. Я выставил курс точно на
запад, убрав газ до того минимума, чтобы яхте только хватало сил
переваливать через гребень волны. Я уселся в кокпите понаблюдать
за обстановкой. Яхта послушно шла вперед, ритмично подскакивая
на каждой волне. Делать мне было нечего. Огни этой ночью были
далеко по левому борту. Я снова отмерил будильником полчаса и
ушел в каюту. Похоже, на этот раз будильник был явно лишний.
Каждые десять секунд меня подкидывало над койкой, и, зависнув
на мгновение в свободном падении, я плюхался на нее опять. Какой
уж тут сон.

Следующий день не принес особого облегчения. Ветер не унимался.
Яхта продолжала бешено скакать по волнам. Я встал к
штурвалу и стал руками держать курс на Стамбул. Жесткие удары
прекратились. Яхта шла по диагонали к набегающим волнам,
переваливаясь с борта на борт. Я добавил газа. Нужно было только
внимательно следить за набегающими волнами, чтобы всякий раз
успевать увернуться от некоторых экземпляров, которые норовили
опрокинуться сверху.

Только к вечеру ветер заметно поутих. Прибор показывал всего
двадцать пять узлов. Шторм отступал. Я вновь поставил оба паруса
в урезанном варианте.

Вот некоторые выдержки из моего судового журнала, в который
я умудрялся делать записи при такой болтанке:

2 октября. Ветер 35—40 узлов, западный. Курс на Босфор.
В 17 часов ветер 25 узлов. Ставлю грот с двумя полками рифов.
При установке фал перекручивается через краспицу. Пытаюсь
безуспешно сдернуть его. Лезу на мачту, распутываю фал. В 18.30
удается поставить грот. Раскручиваю небольшую часть стакселя.
Скорость больше семи узлов. Волны 2—3 метра, очень крутые с
множеством барашков. 22 часа. Оставляю яхту на автопилоте, ухожу
на полчаса спать. 24 часа. Вижу по левому борту два судна. Идут
встречными со мной курсами на расстоянии 2—3 мили.

3 октября. Ночь прошла спокойно. К утру ветер ослаб до 15 узлов.
Ставлю оба паруса полностью. Крен яхты больше 40 градусов.
12 часов, пожарил на обед курицу. Немного мутит от морской болезни.
Спасаюсь ромом по чуть-чуть. В 14 часов пошел спать. В 14.20
проснулся от диких хлопков паруса. Яхта привилась на ветер. Автопилот
пищит и показывает ошибку. Полтора часа просидел рядом,
наблюдая за его работой. Больше ни одного сбоя. В 19 часов сквозь
тучи первый раз проглянуло солнце, над самой водой на западе.
В его силуэте увидел корабль. Он был впереди, немного правее моего
курса. Расстояние до него большое, направление его движения
определить не смог. В 19.30 корабль исчез.

4 октября. 3 часа. Море успокоилось, барашков нет. Волны
2—3 метра, пологие. Скорость 6,5—7 узлов. Продолжаю спать по
полчаса. В 8.45 разошелся левыми бортами с большим белым паромом.
Расстояние примерно 5 кабельтовых. Сегодня первый раз,
после выхода из Новороссийска, побрился. В 18 часов видел вдалеке
яхту.

5 октября. Ночью почти не спал. Много огней в море. Началось
оживленное судоходство. Утром ветер зашел на северо-запад. Я пошел
полным бейдевиндом немного западнее Босфора. Моя скорость
возросла до 8 узлов. Смог немного подремать прямо в кокпите.

6 октября. Вторая ночь совсем без сна. Кораблей заметно прибавилось.
Ночью разошелся с громадным парусным фрегатом. Его
паруса красиво подсвечивались прожекторами. Феерическое зрелище.
Утром, рядом с яхтой, долго плыли несколько дельфинов. Море
постепенно, начинает оживать. Сегодня залез в один из рундуков и
обнаружил испорченные продукты. Полдня делал ревизию. Многое
выбросил за борт. В 16.30, прямо по курсу, увидел землю. Сколько
же радости это мне доставило! 22.00, держу на входной маяк в пролив,
осталось совсем не много.

53

Что это за люди? Может быть, они приняли меня за кого-нибудь
другого? Я слышал, что в этих местах не очень жалуют американцев.
А может, это пираты? У берегов Бразилии они встречаются. Но
что они могут взять с немощного, голого, в прямом смысле слова,
человека? Скорее, это я объем их. До самой ночи в мою голову так и
не пришло разумное объяснение произошедшего. Уснуть я не смог.
Ночные часы в кромешной темноте тянулись очень медленно. Во
что бы то ни стало, я решил дождаться парня, который приносил
мне воду, чтобы попробовать расспросить его обо всем. Но парень
все не шел и не шел. Через вентиляционную решетку в каюту стал
пробиваться свет — наступил новый день. Я придвинул топчан к
решетке, чтобы с него попробовать разглядеть, что делается снаружи.
Но мелкие жалюзи так изгибались, что не позволяли увидеть
через них ничего. С каждой минутой ожидание становилось невыносимей.
Неизвестность пугала меня больше, чем одиночество на
моем плоту. Странно, совсем еще недавно я совершенно не боялся
умереть, а сейчас меня колотит озноб, хотя, по сути, ничего пока
ужасного со мной не произошло. Видно, на свете, есть что-то страшнее
смерти.

К середине дня воздух в каюте раскалился. Было очень душно.
Через плотно закрытую дверь снаружи ко мне не задувало ни грамма.
Вентиляции было явно недостаточно. Я прижимался к решетке
носом и жадно вдыхал свежий воздух. Так прошел еще один день.
Воды сегодня мне никто не принес. На плоту у меня всегда в особо
тяжелые моменты была возможность окунуть голову в воду. Это
снимало перегрев организма. Здесь же я замурован в консервной
банке, и вариантов для спасения особо нет. Я уже сильно жалел, что
поперся вчера в рубку. Чего мне не хватало? У меня были воздух,
вода и еда. А теперь у меня ничего этого нет. Я обливаюсь собственным
потом и задыхаюсь.

Ночь принесла легкое облегчение. Температура в каюте стала
сносной. Я уснул.

Проснулся я от того, что двигатель резко сбавил обороты. Теперь
он еле слышно фыркал на холостых. Я почувствовал легкий толчок
и звуки другого мотора рядом. К нашему борту подошел какой-то
корабль. На палубе раздались чьи-то шаги в обуви. Это могли быть
местные пограничники. Я вскочил и стал барабанить кулаками в
дверь. Через минуту послышался лязг отпираемого замка, дверь
резко распахнулась, на пороге стоял здоровый детина, которого я
в прошлый раз видел за штурвалом. Он секунду смотрел на меня, а
потом я увидел огромный кулак, промелькнувший перед моим лицом,
но боли почувствовать не успел. Я отключился.

Пришел я в себя, когда в каюте опять было совсем темно. На своих
пересохших губах я почувствовал запекшуюся кровь. Страшно
раскалывалась голова. Что-то было не так. Я лежал на полу в даль116
нем углу каюты. И тут до меня дошло, что было не так. Вокруг стояла
мертвая тишина. В ушах аж звенело. На минуту я подумал, что
оглох, но потом стал понимать, что качки и привычной вибрации от
двигателя тоже нет. Мы стояли в каком-то порту.

Я с трудом поднялся и подошел к двери. Она по-прежнему была
запертой. Я недоумевал, какой смысл было меня держать в этой
клетке? А может быть, про меня просто все позабыли? Но перспектива
новых встреч с этими людьми меня не радовала.

Я гражданин России, не нарушал ничьих законов. Меня не имеют
право сажать в тюрьму. Я буду добиваться встречи с российским
консулом. В какой уже раз за последнее время я недоумеваю, как я
смог здесь оказаться? Только недавно я думал, что все мои неприятности
счастливо закончились, как снова влип в какую-то переделку.

54

Для прохождения турецких вод необходимо оформить документы.
Но меня так вымотал штормовой переход через Черное море,
что перспектива ночных поисков госструктур, которые наверняка
до утра закрыты, не вызывала во мне энтузиазма. Я решил, что подойду
к берегу только в том случае, если меня заставят это сделать.
Все берега светились многочисленными огнями. Я прицелился
по картплотеру на центр пролива. Несмотря на то что было глубоко
за полночь, по российскому времени, по каналу хаотично шныряли
разномастные суда и суденышки. Никому не было до меня никакого
дела. Перед заходом в канал я спустил паруса и пошел под мотором.
Канал оказался уже, чем я представлял себе раньше. Вдоль правого
берега вскоре начался город, с красивыми домами, ресторанами,
набережной и моторными яхтами, покачивающимися около своих
причалов. Из-за темноты я многого не мог разглядеть, но все равно,
то, что я видел, сильно меня впечатлило.

В рации поминутно звучали чьи-то переговоры. Временами
мне казалось, что кто-то упорно вызывает на связь мою яхту, но я
ни слова не понимал на турецком, как, впрочем, и на английском
в турецком исполнении. Никто огонь из автоматического оружия
по мне не открывал, и полицейские катера с мигалками за мной
не гнались. Я спокойно двигался вдоль правого берега, любуясь
окрестными пейзажами. Часа через полтора я прошел под высоким
мостом и увидел множество яхт, стоящих на рейде в неглубоком заливе.
Третья бессонная ночь подряд не оставляла мне ни малейшей
возможности двигаться дальше. Я вошел в самую гущу этих яхт и
бросил свой якорь.

Никогда еще я не спал так сладко, как в эту ночь. В открытый
люк моей каюты залетал теплый свежий ветерок, наполненный неизвестными
мне сладкими запахами. Я бросил якорь в самом центре
Стамбула, и это было настоящим чудом.

Проспал я до обеда. Мне совсем не хотелось вылезать из-под
одеяла. Но надо было двигаться вперед, если я не хотел весь старинный
город разглядывать только ночью. Я поднялся в кокпит.
Пролив теперь напоминал муравейник. Во все стороны шныряли
десятки судов, от традиционных турецких гулет до современных
огромных белоснежных яхт. Водная жизнь вокруг кипела во всех
своих проявлениях. По обоим берегам раскинулся огромный город.
Над домами возвышались мечети, по дорогам ездили машины.
Вдоль берега залива, в котором я бросил якорь, трехэтажные дома
нависали прямо над водой. Аккуратно лавируя между лодками,
я выбрался на открытую воду. Идти по проливу было не просто.
Приходилось постоянно крутить головой и иногда уворачиваться,
от несущихся мне наперерез небольших паромов и быстроходных
катеров.

На небе ярко светило солнце. Было жарко. Все тучи с их штормами
остались на Родине, в Черном море. В Турции благоухало лето.
Многие деревья и кустарники по берегам были усыпаны разноцветными
цветами. Жители Стамбула, ходившие по улицам в легких,
светлых одеждах, даже не догадывались, что в Москве давно уже
дождливая, промозглая осень.

Очарованный теплым южным городом, я даже не заметил, как
пролив закончился. В самом его конце, на левом берегу был огромный
грузовой порт. Корабли, доверху наполненные контейнерами,
как гигантские исполины, проходили мимо меня. По сравнению
с ними моя яхта была настолько маленькой, что немудрено было
меня здесь не заметить вовсе. В море ежеминутно садились самолеты.
Они так низко летели, заходя на посадку, что я боялся зацепить
их своей мачтой. Душа уходит в пятки, когда видишь, как эта махина
летит прямо на тебя. Посадочная полоса аэродрома начиналась
прямо от края моря. Рядом из пассажирского порта выходил огромный
паром. Я долго пытался понять, пока он медленно поворачи118
вался, каким курсом он пойдет. Наконец, он решил идти ровно на
меня, и мне ничего не оставалось, как в спешном порядке убираться
с его пути. Вот и изучай после этого правила расхождения судов в
море. На деле правило одно: кто больше, тот и прав.

Мраморное море поражало чудесным, светло-зеленым цветом
воды. Дул легкий попутный ветерок. Вода была очень теплой, больше
двадцати пяти градусов. Я отошел от Стамбула на несколько
миль, дождался, пока суматоха от снующих катеров останется позади,
и полез купаться. Господи! Как же хорошо. На контрасте ревущих,
бессонных штормов это безмятежное спокойствие казалось
мне просто раем. Я плавал вокруг яхты, наверно, целый час. Мне
никуда не хотелось отсюда уходить. Но бесконечная погоня за километрами
заставила подняться на борт яхты.

По такому слабому ветру паруса были бесполезны. Я шел под
мотором по совершенно спокойному морю. Сегодня весь день релаксация.
Я налил себе вина, сделал вкуснейший обед из разных
сортов сыра, овощей и кусков жареной свинины, в индийском соусе
кари, пошел со всем этим на нос яхты загорать. Только неторопливо
приступил к трапезе, как откуда ни возьмись появились дельфины.
Они явно не хотели оставлять меня в одиночестве. Сменяя друг
друга, они неслись в метре перед моей яхтой, периодически выпрыгивая
из воды и оставляя лучшее место следующему.

Наверно, так хорошо может быть только в море, когда чувствуешь
каждой клеточкой своего тела полное единение с природой. Не
зря я так торопился быстрее очутиться здесь, мечтая о море, пока
шел по Волге. Все мои усилия были не напрасны. Конечно, и на реках
интересно, но море вне конкуренции.

55

Утром дверь в мою каюту открылась. Резкий луч света нарушил
привычный полумрак. Я зажмурил глаза. Незнакомый мне человек,
стоявший на пороге, держал в руках длинное ружье. Он знаком показал,
что мне нужно выйти. Я вышел на палубу. Шхуна стояла у
берега какой-то небольшой коричневой реки. Все небо над нами закрывали
огромные тропические деревья. Их жирные листья совершенно
не пропускали солнечный свет к земле. Но несмотря на это,
в лесу было очень жарко и душно. Океана нигде не было видно. На
сильно вытоптанном берегу реки расположились какие то хижины.
Скорее даже просто навесы на деревянных столбах, из соломы или
тростника. Под некоторыми навесами сидели люди. В основном
мужчины, но встречались и женщины. Все они были заняты работой.
Перед ними стояли деревянные миски, и они что-то толкли в
них. Меня повели по краю этой деревни в ее дальний конец. Я шел
по сухой земле, с непривычки постоянно спотыкаясь. Люди провожали
меня безучастными взглядами, не прекращая своей работы.
Мне приходилось прикрывать себя руками, так как никакой одежды
на мне не было. Я знаками показал своему конвоиру, что хочу пить.
Он подвел меня к ведру с мутной водой. Зачерпывая пригоршнями
воду, которая сильно пахла болотом, я, превозмогая отвращение и
давясь, пил ее. Последние двое суток я провел в страшной жаре без
воды и хлеба.

Мы подошли к навесу на самом краю деревни. В отличие от
остальных, у этого были стены, которые свисали камышовыми полотнищами
с крыши. Я зашел вовнутрь. Там стоял стол, грубо сколоченный
из неструганых досок. Опершись на него, лицом ко мне
стоял мужчина средних лет. Он сильно отличался от всех остальных
людей, которых я видел за последнее время. У него было очень
загорелое, но все же европейское лицо. Глаза, слегка прищурившись,
с интересом изучали меня. Одет он был в какую то светло-
коричневую военную форму. На ногах сверкали сапоги.
Конвоир грубо посадил меня на стул, стоявший посередине комнаты,
и ушел. Мужчина молча смотрел мне в глаза. Наконец, он
протянул мне открытую пачку сигарет. Я вежливо отказался и попросил
воды. Мужчина не обратил внимания на мою просьбу. Наконец,
он очень тихо, но выговаривая каждое слово, спросил меня
на английском, как меня зовут. Я ответил. Тогда он спросил, откуда
я. Услышав мой ответ, он удивленно поднял брови. Опять повисла
долгая пауза. Воспользовавшись ей, я стал быстро, с трудом подбирая
английские слова из моего скудного лексикона, рассказывать
ему о своей яхте и кругосветном путешествии, об урагане, в который
я попал, и долгом скитании по Океану на плоту. Мужчина слушал
меня, не меняя выражения своего лица. Вдруг на полуслове он
встал со стола и вышел из комнаты. Я остался один. Разные мысли
опять наполнили мою голову. Надо было бежать. Река должна была
рано или поздно вывести меня к морю. Но смогу ли я выжить в тро120
пическом лесу без какого либо опыта? Я сомневался. И можно ли
вообще передвигаться по этому лесу без дорог? Непрерывно думая
обо всем этом, я все-таки решил посмотреть, как будут развиваться
события.

Вскоре вошел мой конвоир. Он держал в руке грязную тряпку,
которую бросил мне в руки. Я обмотал ее вокруг себя, подвязав у
пояса. Получилось подобие юбки. Конвоир жестом приказал мне
снова сесть, а сам вышел из комнаты. Но я чувствовал, что он стоит
рядом и наблюдает за мной. Так я просидел около часа. Наконец,
мужчина в форме вернулся. Он сразу начал мне объяснять, что отпустит
меня только в том случае, если за меня пришлют выкуп полмиллиона
долларов. И мне необходимо прямо сейчас написать родным
и друзьям письмо, в котором я попрошу их собрать требуемую
сумму. В противном случае меня убьют.

Мои худшие предположения подтвердились. В Латинской Америке
жизнь человека ничего не стоила. Я, стараясь оставаться спокойным,
и не веря до конца, что это могло случиться именно со
мной, стал объяснять мужчине в форме, что Россия не Америка и
люди в ней живут небогато. Благо скорее всего о России он слышал
первый раз в своей жизни и смутно представлял себе, где она
находится. Я объяснил ему, что моя яхта была сделана мной самостоятельно
из дерева и потому совсем не была дорогой. И мои родственники
если бы и смогли собрать сообща сколько-нибудь денег,
то никак не больше одной тысячи долларов, а о полумиллионе не
могло быть и речи. И писать письмо им бессмысленно, потому что
почта в России работает очень плохо и до простых людей письмо
никогда не дойдет. А властям на меня наплевать, и они платить ничего
не будут. Я могу лишь сам за свое спасение заплатить вам тысячу
долларов после своего возвращения домой.

Как-то, в середине девяностых, путешествуя по Европе на машине
со своей семьей, мы заехали в датский парк Лега Лэнд. Тамошний
парковщик, впервые увидев российские номера на нашем
кэмпере, стал интересоваться на полном серьезе, где расположена
наша страна. Пришлось ему объяснять с умным видом, что Россия
находится между Германией и Японией. И таких приколов было
еще много, стоило только нам свернуть с трассы и забраться на несколько
километров в глубинку, практически любой европейской
страны. Люди ничего не знали про Россию вообще. Чего же тогда
было ожидать от Бразилии? На это я и рассчитывал.
Мужчина в форме опять надолго вышел из комнаты. У меня
складывалось такое впечатление, что он у кого-то получал инструкции,
как дальше вести переговоры со мной.

Вернувшись, он подошел вплотную ко мне и, поставив одну ногу
на мою табуретку, почти прошипел, глядя мне прямо в глаза, что
тогда им проще меня убить. На что как можно более спокойным
тоном я попытался объяснить ему, что получил очень хорошее образование
инженера и наверняка мог бы быть им полезен. После
этого мужчина ушел, и больше я его уже сегодня не видел. Конвоир
отвел меня в маленький сарай, сколоченный из целиковых тонких
стволов деревьев.

Через многочисленные щели в его стенах я мог видеть все, что
происходило вокруг. На полу лежала куча соломы. Вскоре мне принесли
воду и какую-то противную похлебку. Я лег на солому, мне
необходимо было собраться с мыслями после такого насыщенного
событиями дня.

56

Несмотря на то что давно уже опустилась ночь, спать мне совсем
не хотелось. Яхта легко бежала прямо по лунной дорожке. Я лежал
в кокпите. Надо мной было бескрайнее звездное небо.
В море везде были видны огни кораблей. О том чтобы идти
спать, при такой обстановке не могло быть и речи. До утра я крутил
головой во все стороны, стараясь определить направление движений
судов. Когда рассвело, увидел со всех сторон от себя землю.
Судя по карте, слева от меня были большие острова, а справа — материк.
Маленькое, но очень красивое море заканчивалось. У меня
остались от него самые замечательные впечатления.

Пролив Дарданеллы оказался намного длиннее и шире Босфора.
Наверно, поэтому движение кораблей по нему не казалось настолько
хаотичным. Идешь, как по большой реке с очень чистой водой.
По берегам встречаются разные городки. Много моторных яхт. Речная
обстановка для меня пока более привычна. Я даже искупался,
не останавливая до конца яхты, привязав себя к ней толстой веревкой.
Вышел из пролива я уже под вечер. В десяти милях от меня к
северу был греческий остров. Не спать вторую ночь подряд мне со122
всем не хотелось, и я повернул к острову. С восточной его части,
далеко в море, выступал длинный мыс. Я зашел за него и очутился
в огромном заливе. Сумерки уже накрыли его. Как я ни старался
бросить якорь по светлому, у меня это не получилось. Сбавив газ, я
шел в глубь залива, ориентируясь по эхолоту. Глубины были большими.
Залив казался совершенно необитаемым. Нигде не было видно
ни домов, ни лодок. Вдруг глубина резко уменьшилась до критической.
Я врубил задний ход. Яхта попятилась и вновь вышла на
глубокое место. Под водой был вертикальный обрыв. Перепад глубин
огромный. Нет никакой возможности бросить якорь. Я пошарил
фонарем вокруг. До ближайшего берега оставалось еще метров
пятьсот. Положение было безвыходное. Глубина подо мной почти
сто метров — якорь не бросить. А над обрывом — чуть больше двух.
На такой глубине легко может попасться камень или выступ скалы.
Ночью его можно не разглядеть. Решил пройти немного вдоль обрыва
и еще раз попытаться зайти на мель. Только с четвертой попытки
удалось найти место, где было немного глубже. Я отплыл от
обрыва еще метров на сто и бросил якорь. Пока готовил себе ужин,
наблюдал за поведением яхты, не вынесет ли ночью на мель? Ветра
почти не было, поэтому яхта стояла без движения, но за ночь может
все измениться, и яхту, чего доброго, отнесет еще ближе к берегу, на
длину якорной цепи. А какая там глубина, я не знаю. Я опять завел
двигатель и почти на холостых оборотах натянул якорную цепь в
сторону берега. Якорь слегка пополз, а потом остановился. Эхолот
показывал два метра. Да, ночка будет нервной. Но вариантов нет,
надо идти спать.

Утром я обнаружил, что спокойно стою на прежнем месте. Ночью
всегда все кажется опасней, чем на самом деле. Веселые лучи
утреннего солнца сделали безжизненные берега более радостными.
Под яхтой была идеально прозрачная вода, все дно просматривалось
до мельчайших подробностей. Проплывали отдельные маленькие
рыбки. В стороне лежала четырехпалая морская звезда огненно-
красного цвета.

Я поднял якорь и пошел вдоль восточной части острова. Миль
через пять остров закончился. На его северной оконечности разместилось
небольшое селение с горсткой домов с красными крышами.
Отойдя от острова на какое-то расстояние, я, к своему удивлению,
увидел, как с острова взлетает небольшой пассажирский самолет с
двумя пропеллерами. Значит, остров не был настолько необитаем,
как мне показалось вчера.

Держу курс на северо-запад. Над морем стоит какая-то дымка. И хотя я еще не так далеко ушел в море, берегов уже нигде не видно.

Третий день радует восхитительная погода. Жара совсем не изматывает.
Стоит спрятаться в тень, как становится очень комфортно.
Правда, к сожалению, совсем нет ветра. Приходится жечь солярку.
Выбираю самые экономичные режимы, немного в ущерб скорости.
Иду в среднем пять-шесть узлов. В этой части моря корабли
встречаются гораздо реже, а яхт нет вовсе.

57

Мне все еще казалось, что я нахожусь на киносъемочной площадке
какого-то дурацкого сериала, и вот-вот должна прозвучать
команда режиссера: «Стоп! Снято!», и изо всех щелей полезут осветители
и массовка. Реальность, окружающая меня сейчас, совсем
не соответствовала моему образу жизни. Наверно, на войне, когда
люди попадают в подобные ситуации, они внутренне готовы к ним.
Я был не намного дальше их от смерти. Но плен?! Не укладывался
в моем сознании никак.

В деревне было очень тихо. Жизнь вообще текла здесь незаметно.
Люди ходили между навесами очень редко. Никто не разговаривал.
И тут я понял, чего не хватало во всем этом пейзаже — совсем
не было детей! Именно это обстоятельство отличало деревню от
концлагеря. Значит, все эти люди находятся здесь не добровольно.
Но, кроме моего конвоира, я не видел больше в лагере охраны. Наверно,
они просто не могут отсюда убежать.

Наступившая ночь ничего не изменила. Все люди остались на
своих местах до темноты, пока я еще что-то мог различать. Наконец,
темно стало настолько, что я не мог увидеть собственные руки.
Джунгли наполнились разными звуками. Причудливо квакали
где-то наверху лягушки. Курлыкали птицы. Кто-то кричал вдалеке
мерзким голосом. Наверно, при других обстоятельствах я бы сильно
впечатлился этой кутерьмой. Но сейчас все мои мысли были подчинены
только одному вопросу: как убежать? Конечно, я мог бы за
ночь отломать от стены сарая какую-нибудь палку и ей попытаться
сделать подкоп. Но куда потом идти? В реке наверняка водятся
крокодилы, пираньи, змеи и прочая нечисть — далеко не уплывешь.
Лодок я нигде не видел. Попробовать угнать шхуну? Но скорее всего
на ней живут экипаж и охрана. Бежать через тропический лес
европейцу невозможно. Для нас он совершенно непроходим даже
днем. Это вам не карельские болотца. В этих местах, чтобы самостоятельно
выжить, надо здесь родиться.

Мысли о побеге не покидали меня всю ночь. Я лежал и оценивал
разные варианты. И хотя мое физическое состояние оставляло желать
лучшего, морально я был готов к подвигам. Перебрав детально
все варианты, которые мне пришли в голову, я, наконец, понял, что
особо шансов у меня пока нет. Необходимо было хотя бы немного
осмотреться вокруг. Возможно, подвернется вариант. Как говорится,
вещи у меня всегда собраны. При первой возможности я делаю
ноги. Тем более что замки на дверях, как, впрочем, и сами двери,
символичны.

Следующий день не принес мне ничего нового. Подходила к
моему сараю женщина, закутанная в грязные лохмотья, подсунула
под дверь миску с водой и похлебкой. Глядя на нее, у меня совсем
пропал аппетит. Она была с совсем темным цветом кожи, но не с
африканскими чертами лица. Женщина не была старой, но кожа
волнами свисала с ее рук. Опухшее, с синяками лицо и ничего не
выражающий взгляд. Она очень медленно поставила на землю миски,
затем сразу поднялась и ушла.

Временами мне казалось, что в лагере я остался один. Очень подолгу
никого не было видно. Но всякий раз слабые звуки, доносившиеся
из-под навесов, разубеждали меня в этом.

Постоянное ожидание чего-то неизвестного доканывало меня.
Я готов был спорить, бежать, бороться за свою жизнь, но просто
лежать и тупо ждать чего-то было очень тяжело. Почему они так
быстро отстали от меня? Неужели поверили в тот бред, который я
нес? Не стали принуждать писать письмо. Правда, я все равно бы
не стал писать его на реальный адрес. А пытаться использовать послание,
чтобы сообщить о моих злоключениях — тоже глупо. Никто
никогда меня здесь не найдет, даже если очень захочет. Я ведь
даже сам точно не знаю, в какой стране сейчас нахожусь. Я только
предполагал, что это Бразилия. Но даже если это и так, то как меня
здесь найти? Территория Бразилии немногим меньше российской.
А количество мест, где до сих пор не ступала нога человека, в этой
стране больше, чем во всем остальном мире, вместе взятом. Надеяться
мне остается только на себя. Правда, все последнее время такое
положение дел наиболее привычно для меня.

58

К обеду поднялся легкий юго-восточный ветер. Толку от парусов
особо не было, но я решил все-таки ими полюбоваться, не выключая
мотора.

На моем пути были два острова. Первый я обошел с запада, чтобы
он не закрывал от меня и без того слабый ветер. Второй остался
слева от меня. Я поравнялся с ним ближе к вечеру.
К греческому городу Кавала я подходил уже в сумерках. Мой
новороссийский знакомый Тасис просил меня обязательно зайти в
этот город. У него там много друзей, и он передал им через меня
какие-то документы. Как я тогда ни отнекивался, Тасис все-таки
уговорил меня.

В порт мне заходить не хотелось. У меня не было греческой
визы. Поэтому я приблизился к скалам, на которых возвышался
город, и позвонил Валику — знакомому Тасиса. В трубке раздался
голос с сильным грузинским акцентом. Голос мне сказал, что давно
уже ожидает меня. Но мой вопрос, где лучше отшвартоваться,
поставил его в тупик. Несмотря на то что Валик давно уже переселился
из Грузии в Грецию к морю он не имел никакого отношения,
даже плавать не умел. Пришлось мне самому искать место якорной
стоянки. Приткнулся в нескольких метрах от берега, в крохотном
заливчике, открытом всем ветрам, около судоремонтной мастерской.
На берегу стояли на стапелях деревянные рыбацкие лодки.
Я добрался на тузике до берега. Там меня уже ждал коренастый
мужчина маленького роста в черной одежде с грузинской шапочкой
на голове и до блеска начищенными ботинками. Это и был
Валик. Он сразу же мне начал шептать на ухо, что в этом месте
яхту оставлять до утра нельзя, что она обязательно здесь привлечет
внимание полицейских, и они будут выяснять, чем я тут занимаюсь.
И мне ни в коем случае нельзя говорить в полиции, что
я знаком с Валиком, потому что ему не нужны лишние неприятности,
которых и без того у него полно. Все эти инструкции мой
новый знакомый передавал мне, пока мы с ним шли к нему домой.
Валик говорил шепотом и очень быстро. Мне казалось, что я агент
иностранной разведки и сейчас получаю очередное задание. Я, еле
сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, покорно давал себя втягивать
в неожиданную авантюру. Мне интересно было познакомиться с
нашими, которые переселились в Грецию. Здесь никто не знал, что
они грузины. Местные греки их считали русскими. А они особо не
торопились исправлять ошибку.

На явочной квартире нас уже ждали. В полуразвалившемся,
старом греческом доме, одной стеной которого служила скала, был
накрыт стол. За ним сидело несколько мужчин с орлиными носами.
Валик сказал мне, что это все его родственники, и начал их перечислять.
Он произносил имена, Малики, Жалики, а я широко всем
улыбался, чтобы не расхохотаться от этой клоунады. Меня усадили
во главу стола, как почетного гостя. Видно, Тасис хорошо подготовил
нашу встречу.

На столе стояло вино, было много зелени, на тарелках почему-то
лежала шаурма. Мы выпили за Родину, хотя кто за какую пил, я так
и не понял. Потом за Грецию, и потекли разговоры.
Оказывается, в Греции есть такой закон, если в твоем свидетельстве
о рождении написано, что твои родители греки, не важно, где
проживающие и на каком языке говорящие, то тебе, чтобы стать греком
и получить европейский паспорт, необходимо только привезти
двух свидетелей греков, готовых это подтвердить. И великое переселение
грузин в Грецию началось. Они тащили сюда свои огромные
семейства целиком, найдя общий язык с иммиграционными властями.
Греция — не самая богатая европейская страна, а точнее сказать,
совсем не богатая, поэтому особую социальную помощь вновь прибывшим
репатриантам не оказывала. Разве что бесплатные курсы
по изучению греческого языка. Грузинам надо было как-то кормить
себя и своих детей. Единицы смогли заняться коммерцией, таская
всякое барахло между нашими странами, но основная часть пыталась
заработать на посреднических услугах в репатриации. Для такой
индустрии своего грузинского сырья им явно не хватало, много
денег с родственников не срубишь. Их взгляды устремились на Россию.
Я прекрасно помню, как в конце девяностых, в джентльменский
набор нового русского и братвы, помимо шестисотого и собственной
королевы красоты, которых тогда развелось как грязи, входил еще
и греческий паспорт. Греки, поначалу так наивно обрадовавшиеся
воссоединению со своими понтийскими (черноморскими) братьями,
вскоре одумались. Грузинов приехало слишком много. Коренные
греки, обожающие свою страну, стали запирать свои машины на
улицах и двери в домах, чего не делали в этой стране никогда ранее.
В их парламенте был большой скандал, и требования к эмигрантам
сильно ужесточились, но было уже поздно. Огромное количество
людей, ничего не желающих делать, уже законно находилось в их
прекрасной стране богов. Власти начали отказывать в выдаче своих
паспортов русским, понимая, что их обманывают, но грузинские
посредники, или адвокаты, как они себя называют сами, уже получили
с русских клиентов деньги за свои услуги и успели потратить
их. А деньги, по греческим меркам, очень немалые. И вот сижу я
за столом и пью вино с этими адвокатами, а они мне рассказывают
про свою непростую жизнь. И выходит, по их рассказам, что если я
не смогу им помочь и договориться с моими земляками, чтобы их
адвокатов не трогали, то будет им совсем плохо. Потому что люди,
которым требовался второй паспорт, авантюристы по своей натуре,
и они ни перед чем не остановятся, чтобы восстановить справедливость.
Мне объясняли, что русские перестали верить грузинам и что
только я смогу их убедить. И если я соглашусь им помочь, то они
мне бесплатно помогут сделать греческое гражданство. Подыгрывая
им, я, стараясь быть серьезным, говорил, что мои родители русские,
и деды с бабками тоже. Грузины-адвокаты наперебой пытались объяснить
мне, что это их проблемы, и они сами выпишут мне правильные
метрики. А я, делая вид, что ничего не понимаю, задавал разные
глупые вопросы. Ажиотаж поднялся страшный. Каждый готов был
сделать меня греком.

Похоже, что к нашей встречи долго готовились. Мне оставалось
только догадываться, с чьей подачи у них появилась эта иллюзия
относительно меня.

Несмотря на то что время уже давно перевалило за полночь и
в комнате было страшно накурено, вокруг стола играли маленькие
дети. Их никто не пытался укладывать спать. А со стола незаметно
собирала грязную посуду и приносила новые блюда молодая, очень
красивая русская белокурая женщина. За весь вечер она ни разу не
присела с нами и не сказала ни единого слова. Это была жена Валика.
И дети эти были тоже их. Как-то совсем не вписывалась внешне
эта молодая русская женщина в наше кавказское застолье.
Не желая обижать гостеприимных хозяев, я пообещал подумать
над их деловым предложением. Хотя вряд ли в своей жизни я слышал
что-то более нелепое, чем это.

Пора было расходиться. Моя яхта где-то болталась одна на очень
неудачном рейде. Совместным обсуждением мы приняли решение
о том, куда следует утром перегнать яхту. На том мы и разошлись,
оставшись довольными друг другом.

59

Дни тянулись один за другим. Я сходил с ума от неизвестности.
Вокруг ничего не происходило вообще. И если бы мне не приносили
каждый день воду и еду, то я бы подумал, что про меня просто
забыли. Ночью сильно доставали комары. Мое насквозь просоленное
тело постепенно превращалось в сплошные волдыри. Из всей
моей одежды я располагал только рваной тряпкой, которой пытался
всячески накрываться.

Я уже потерял счет дням моего заточения, когда замок на моей
клетке открылся. Снаружи стоял незнакомый мне мужчина с ла129
тинскими чертами лица. Он знаком приказал мне выйти. Потом
грубо связал мне руки веревкой у меня за спиной. Мы опять пошли
через деревню в сторону реки. Под своими навесами сидели все
те же люди. Мужчина поминутно подталкивал меня в спину. Мои
ноги заплетались, я совсем разучился ходить. На берегу шхуны
уже не было. Я даже не слышал, когда она ушла. Зато стояла очень
длинная и узкая лодка с подвесным мотором «Ямаха». В ней сидел
еще один мужчина. У его ног лежало ружье. Меня толкнули в лодку.
С завязанными за спиной руками невозможно залезть в такую
неустойчивую лодку. Я повалился на дно у самого носа. Мужчина,
знаком показав мне, чтобы я не поднимался, тоже залез в лодку.
Взревел мотор, и мы покатили вверх по течению. С моего места мне
были видны только верхушки деревьев, нависавшие над водой по
обоим берегам. Река была совсем не широкой. Несмотря на это, мы
неслись очень быстро. Солнце все время крутилось по небу, давая
мне понять, что русло очень извилисто. Мужчина, который меня
привел, взял в руки ружье и сидел на лавке, все время, держа его на
коленях. Мне было очень неудобно лежать со связанными руками,
они сильно затекали. Я попросил мужчину развязать меня, но он
даже не посмотрел в мою сторону.

Только к вечеру, когда солнце уже опустилось ниже деревьев и в
джунгли пришли сумерки, мы причалили к берегу. Я вылез и смог
оглядеться. В этом месте джунгли не были такими густыми и непроходимыми.
Вдоль русла шла грунтовая дорога красно-коричневого
цвета с наезженной колеей. Чуть в стороне, на дороге стоял угловатый
пикап, вероятно, местного производства. Рядом с ним стоял
человек в сапогах, который мне задавал вопросы в лагере, в первый
день. Кузов пикапа занимал большой ящик без окон. Мне приказали
залезать вовнутрь. Я еще раз попросил развязать мне руки,
теперь уже у мужчины, который точно знал английский, в ответ
получил удар прикладом в спину и повалился лицом вниз. Двое
подхватили меня под руки и затащили в ящик. Сверху задвинулась
дверь. Стало совершенно темно. Когда глаза немного привыкли, я
стал различать небольшие щели по углам ящика, но разглядеть в
них, что происходило снаружи, было невозможно.

Обменявшись несколькими фразами на непонятном мне языке,
мои конвоиры сели в кабину, и машина поехала. Дорога была совсем
неровной. Пикап мотало из стороны в сторону и поминутно
подбрасывало. В кузове невозможно было удержаться. Я лег по130
перек ящика и уперся ногами в противоположную стенку. Стало
немного легче.

Мысли о том, куда меня везут и зачем я им понадобился, не покидали
меня с самого начала. Одно понятно, что расстрелять они
меня могли и в лагере. И чем дольше меня везли, тем больше я понимал,
что зачем-то им необходим. Может быть, они не поверили
мне, что я русский? И все еще собираются сорвать куш с богатенького
американца? Или им действительно необходимы инженеры?
Не станут же везти просто рабочую силу через полстраны. В моей
голове одна нелепая догадка сменяла другую. Но мысль о побеге не
покидала меня. Я все время пытался освободить руки, веревка туго
пережимала мои запястья. Пальцы рук давно похолодели и онемели.
К ним почти не поступала кровь. Я пытался шевелить руками и
пальцами, чтобы не потерять их. Постепенно веревка начала поддаваться.
Я по очереди пытался сдвинуть веревку то с одной руки, то
с другой. С каждым разом она становилась все свободней. Наконец
с неимоверным усилием и адской болью одна моя рука была освобождена.
Я смог вытащить из-за спины руки и размять их. Тысячи
иголок воткнулись в мои затекшие мышцы. Постепенно боль стала
отступать. Я подполз к двери. Это был толстый лист фанеры, задвинутый
сверху в пазы на стенах. Я попытался подсунуть пальцы в
нижнюю щель и мне это удалось. Неимоверно напрягая руки, я стал
тянуть изо всех сил дверь наверх. И она поддалась. Тяжелый лист
фанеры медленно пополз вверх. Иногда он вставал вперекос и останавливался,
тогда я давал ему спуститься немного вниз и опять тянул
наверх. Наконец открывшегося пространства было достаточно,
чтобы я в него пролез. Стараясь не шуметь и одновременно держать
над собой тяжелую дверь, я стал выбираться наружу. Пикап несся
по дороге с сумасшедшей скоростью. Выпрыгивать сейчас было
слишком опасно. Необходимо дождаться, когда машина сбавит ход
перед поворотом. За моим ящиком кузов пикапа сразу заканчивался.
Я лежал на спине на краю ящика поперек, держа руками и ногой
над собой дверь. Вываливаться из машины мне придется боком, а
это не увеличивает моих шансов. Как назло, подходящего поворота
никак не было. Силы в моих руках таяли. Пора было принимать
решение, либо забираться назад в ящик, и тогда я уже точно не смогу
второй раз поднять тяжелую дверь, либо вываливаться на всем
ходу. Я выбрал второе.

Оттолкнувшись свободной ногой и переворачиваясь на живот,
я выкатился из-под падающей двери и одновременно полетел вниз,
пытаясь прикрывать голову руками. Удар о землю был страшным.
Из глаз полетели искры, и я сразу потерял сознание.
Очнулся я оттого, что кто-то пинал меня ногой. Я открыл глаза
и увидел прямо перед своим лицом пистолет. Инстинктивно я схватился
рукой за ствол и попытался отвести его в сторону. Раздался
выстрел. Моя голова наполнилась звоном. Продолжая держаться за
дуло пистолета, я увидел, как по нему потекла кровь. Вместо двух
моих пальцев было кровавое месиво, но боли я не чувствовал. Мне
только стало страшно обидно за себя. Как посмела эта черная обезьяна
изуродовать меня? Я махнул другой рукой, целясь в него,
но получил страшный удар прикладом в лицо и вновь потерял сознание.

60

Когда чуть забрезжил рассвет, я уже поднимал якорь. Яхта терпеливо
дождалась меня в этой неуютной бухте. Я отошел на некоторое
расстояние от берега и пошел вдоль него на запад. В утренних
солнечных лучах пробуждающийся город смотрелся восхитительно.
Маленькие домики с красными крышами ютились на скалистом
полуострове, выдававшемся далеко в море. Они каскадами поднимались
от самого обрыва, спиралями закручиваясь кверху, образуя
крошечные улицы. На вершине стояла церковь, окруженная
средневековой крепостной стеной. К древнему городу, со стороны
окрестных гор, шел длиннющий, высоченный акведук, по которому
в Средневековье город получал воду. Сразу за старым городом
начинался небольшой порт. А за ним уже виднелся, современный
город с многоэтажными зданиями. В порту стоял огромный паром
и большое количество рыбацких лодок. Прямо у входа в него, за
молом, виднелись мигалки полицейского катера. Дальше шла широкая
набережная с шикарными отелями, ресторанами, пальмами и
скамейками. Заканчивался город городским пляжем и кварталами
пятиэтажек, первый этаж которых использовался под открытую автостоянку.
Поэтому дома стояли на тоненьких сваях, как на курьих
ножках.

За городом опять начались скалы. Я прошел мимо красивой бухты
с белым песчаным пляжем. К бухте спускались скворечники маленького
отеля. Дальше начинались редкие частные дома, стоящие
на небольшом удалении от воды, утопающие в оливковых рощах.
Один из домов снимали мои новые знакомые. Где-то здесь я должен
был отшвартоваться. У берега было несколько маленьких мостиков,
к которым можно было подойти. Но мне не хотелось будить
людей столь ранними звонками, поэтому я бросил якорь невдалеке
от берега и пошел в каюту хоть немного поспать.

Проснулся я оттого, что звонил мой телефон. Я взглянул на
часы, было только восемь утра. Мне удалось подремать всего часик.
Звонил Валик. Он сообщил мне, что стоит на берегу, напротив
моей яхты. Я вылез в кокпит. Валик показывал мне знаками, к
какому мостку мне следует подойти. Я отшвартовал яхту бортом, в
нескольких метрах от берега. Глубина была достаточной. Мостки
размещались прямо на открытом месте, без всякой бухты. Но море
сегодня совсем спокойное, поэтому опасности не было.

Мы поднялись с Валиком по извилистой скалистой тропинке к
дому. На крыльце стояла русская женщина лет сорока. Ее темные
волосы были зачесаны назад, а лицо блестело от какого-то крема.
Женщина обладала красивыми чертами лица, но с какой-то печатью
усталости от жизни. Валик сказал, что женщину зовут Наташа,
что она живет в этом большом двухэтажном доме вдвоем со своим
семилетним сыном. И я могу оставаться здесь сколько угодно. Я поблагодарил
Наташу и Валика за гостеприимство и вошел в дом. Валик,
сославшись на дела, сразу уехал, сообщив мне, что скоро сюда
приедут его жена с детьми, а вечером он к нам присоединится.
На открытой веранде был накрыт завтрак. Мы вдвоем сели пить
кофе. Наташа много расспрашивала о Москве и моем путешествии.
Ее очень удивило, что на яхте я сам готовлю себе еду и балуюсь всякими
изысками. За разговором время бежало незаметно. Проснулся
очень серьезный Наташин мальчишка, выпил стакан свежего сока и
пошел играть в сад. Женщина рассказывала мне, как после института
жила очень бедно в Москве, в общежитии. Познакомилась с
очень уверенным в себе и богатым мужчиной южных кровей, намного
старше ее. У них родился ребенок. В начале девяностых в Москве
стало очень неспокойно. Муж привез ее с ребенком сюда. Он оформил
для себя греческий паспорт и взял в аренду этот шикарный дом
на берегу моря. Поначалу Греция казалась истинным раем на земле.
Жаркое солнце почти круглый год, теплое море, безбедное существование.
Постепенно муж стал наведываться в Грецию все реже
и реже. Наташа вынуждена месяцами жить здесь одна. Последний
раз муж приезжал почти год назад. Переводы денег тоже похудели.
Ей стало не хватать даже на продукты. Из-за того, что она в Греции
живет на птичьих правах, как жена якобы грека-репатрианта,
Наташа не может устроиться на работу, пойти на курсы греческого
языка, оформить своего ребенка в школу. Уехать назад она тоже не
может, потому что муж желает, чтобы его сын рос здесь. Общается
она только со Светланой — женой Валика. Больше в городе русских
нет.

Мы сидели на веранде, а Наташа все рассказывала и рассказывала
мне, по сути, совершенно постороннему человеку, про свою
жизнь. Я понимал, что у нее много накопилось, что рассказать, и не
перебивал ее. Позже мне Валик описал, как ее муж — московский
бандит, приехал в Грецию на шестисотом «мерседесе» из Москвы.
В те годы в Греции больше ни у кого не было такого автомобиля.
В маленькой Кавале поднялся страшный переполох — российская
мафия приехала в Грецию. Офицеров полиции, выдававших ему
паспорт, уволили из органов. Все местные газеты писали только об
этом. С тех пор полиция не давала Валику проходу. И его посреднический
бизнес нес большие потери.

К обеду приехала Светлана с детьми. Завтрак плавно перетек в
обед. Женщины снова накрыли на стол. Светлана привезла с собой
две большие бутылки местного вина, которое здесь стоит дешевле,
чем лимонад. Женщины привычным движением наполнили бокалы.
Я стал понимать, почему вначале обеим дал почти на десять лет
больше, чем им оказалось на самом деле. Снова потек задушевный
разговор. Теперь, наконец, я услышал голос Светланы. Пришел черед
ее исповеди.

В отличие от приехавшей на учебу в Москву Наташи, Светлана
была москвичкой в энном поколении. Очаровательная профессорская
дочка всегда воспитывалась родителями в строгих правилах.
Она окончила хорошую школу с золотой медалью, а потом МГУ с
красным дипломом. Там она и познакомилась с Валиком. Горячий
грузин пламенно ухаживал за скромной москвичкой. Родители
Светы, однажды узнав, что она беременна, упали в обморок, а папа-
профессор спустил будущего зятя с лестницы. Светлана первый раз
в жизни решила проявить свой характер и ушла из дома к отцу своего
будущего ребенка. Валик тогда в Москве жил в студенческом
общежитии. Деваться им было некуда, и они уехали на автобусе к
родственникам в Грецию. У отца Светланы случился сердечный
приступ, и больше уже он не выкарабкался. Ее мать, убитая горем,
не хотела больше видеть свою дочь. Вскоре в Греции у них родился
мальчик. И они были вынуждены мотаться с ребенком по разным
родственникам, потому что жить им было негде. Где-то через год у
Валика пошли в гору дела с репатриацией, он смог позволить себе
снять квартиру в том доме, где мы были вчера ночью. Вскоре Светлана
родила еще двух девочек-двойняшек. Теперь ей приходилось
целыми днями бороться с совершенно неустроенным бытом. Валик
дома бывал редко. То ему надо было подолгу жить в Москве, подбирая
себе очередных клиентов, то он зачем-то ездил в Грузию, то
в Новороссийск.

Подружки все время проводили вдвоем, за бутылочкой рицины.
Обе мечтали вернуться в Москву из этой красивой греческой деревни,
и обе не знали, как это сделать. Там у них уже ничего не осталось.
В прошлом году старший сын Светланы пошел в школу. И без
того очень спокойный ребенок совсем замкнулся и ушел в себя.
Днями от него нельзя было услышать ни единого слова. Видно, в
школе ему доставалось от сверстников. Папа, профессиональный,
в прошлом борец, обучил его некоторым приемам. Теперь он мог
постоять за себя в классе, синяки исчезли. Боюсь только, что это
еще больше отдалит его от возможности подружиться с кем-то. Но
зато он теперь единственный в семье, кто немного знает греческий
язык. С его помощью Светлана смогла, наконец оформить пособия
на детей.

К вечеру приехал Валик. Он привез еще вина, и наливая опять
бокалы, ругался на женщин за то, что они целыми днями только
пьют. Мне было их бесконечно жалко. Хотелось купить билет им на
самолет, чтобы они наконец улетели из этой мышеловки в Москву,
но помочь этим замужним женщинам было невозможно. Сердце
щемило, находиться больше в их доме стало невозможно. Было
страшно обидно за искалеченные по собственной глупости женские
судьбы. А ведь им всего только по тридцать лет.

Я отказался от ужина, сославшись на то, что тороплюсь вновь
выйти в море по светлому. Валик так расстроился, что даже не пошел
меня провожать. Но обе женщины спустились со мной к яхте.
Мы стояли на пирсе, взявшись за руки, и комок подступил к горлу.
Слезы навернулись на наших глазах. Я чувствовал, что сейчас,
вдали от нашей Родины, мы самые родные люди на земле. Столько
мольбы было в их глазах. Казалось, стоит только позвать, и они
уплывут вместе со мной, но все мы прекрасно понимали, что это
невозможно. Потом мы поцеловались, как самые старинные друзья,
я быстро отдал швартовые и вышел в море, изо всех сил стараясь не
оглядываться назад. Отплыв на достаточное расстояние, я не выдержал
и оглянулся. Две женщины стояли на мостике и махали мне
вслед.

61

Не знаю, сколько времени я тогда провалялся без чувств, но очнулся
я оттого, что кто-то тянул меня за ноги. Меня вытащили из
ящика. Стоять я не мог. Мое тело представляло собой один окровавленный
синяк. Страшно болела рука. Я посмотрел на то, что
осталось от моих пальцев. Из окровавленных обрубков все еще текла
кровь. Боль была нестерпимой.

Я лежал на земле, вокруг ходили какие-то люди. Стояли военные
машины. Повернув голову в другую сторону, я, к своему удивлению,
увидел лежащими на земле лицом вниз моих вчерашних конвоиров
в наручниках. Боль не давала моей голове думать о чем-нибудь другом.
Я закрыл глаза. Через какое-то время я почувствовал, как меня
поволокли куда-то под руки. Меня погрузили на доски в военный
грузовик. Вдоль бортов стояли скамейки, на них сидели солдаты.
Я лежал на спине между ними. Один из них достал свою фляжку
и налил мне в рот несколько глотков воды. Едва шевеля губами, я
поблагодарил его, к моему удивлению, почему-то по-французски:
«мерси». Больше на этом языке я не знал ни слова.

Машина снова поехала. Наступали уже следующие сумерки.
Значит, я провалялся без сознания целый день. Постепенно память
возвращалась ко мне. Я вспомнил, как выпрыгнул рано утром на
всем ходу из машины. Как потом мы дрались в пыли. Мне вновь
стало бесконечно обидно за свои безвозвратные потери. Из-за сильной
боли в руке я совсем не чувствовал своего тела. А судя по многочисленным
синякам и ссадинам, оно должно было тоже болеть.
Через несколько часов грузовик остановился. Солдаты стали
выпрыгивать на землю. Я остался в кузове один. Грузовик вновь
поехал. Теперь меня никто не охранял. Но я не мог даже пошевелиться,
не то что бежать. Скоро мы куда-то подъехали. Со скрипом
открылись запоры на заднем борте. Двое мужчин латинской внешности
переложили меня на носилки и занесли в одноэтажный дом
с кирпичными стенами. В коридоре горела лампочка. Я, щурясь,
смотрел на нее, как завороженный. Мне казалось, что я видел в последний
раз лампочку только в прошлой жизни. Эта мысль была
последней в моей голове, после чего я вновь потерял сознание.
Больничная палата, в которой я очнулся, была с серыми стенами
и решеткой на единственном окне. Вокруг стояло еще несколько
кроватей, но я был один. Согнув в локте руку, я увидел, что два моих
пальца были замотаны бинтом, который стал багрово-красным от
моей крови. От боли хотелось кричать. Но сил не хватало. За окном
был день. В палате стояла жара. Никакой вентиляции не было. Деревянная
дверь плотно закрыта.

Я попытался позвать кого-то. Но звуки застряли в моем горле.
Почему-то меня совсем не интересовало, где я и кто были те люди,
которые арестовали бандитов. Сейчас мне лучше, чем было раньше,
и может быть, теперь мне удастся выжить. Хотя последняя потеря
крови довела и так не лучшее мое состояние до крайности.
Не знаю, сколько я так пролежал, периодически отключаясь
и снова приходя в себя, но в один из разов, когда я открыл свои
глаза, то увидел рядом с кроватью двух мужчин в военной форме.
Они громко говорили между собой. Увидев, что я смотрю на них,
один из них повернулся в мою сторону и что-то спросил у меня,
по-моему, на португальском или испанском. Я ничего не понял, но
постарался улыбнуться в ответ и поднял вверх большой палец на
здоровой руке. Мужчина ухмыльнулся и отвернулся от меня. Они
вышли из палаты.

Следующие дни были очень тяжелые. Я чувствовал, что мой организм
цепляется за жизнь, но сил у него было не много. За мной
ухаживала пожилая негритянка. Она поила меня и кормила кашей
из ложки. Я только изредка приходил в себя и снова засыпал.
Пальцы страшно болели. Казалось, нет на свете боли сильнее этой.
Иногда мне делали перевязки. Спекшиеся от крови бинты не хотели
разматываться. Каждый раз на этой операции я терял сознание.
Приходил в себя я уже с новой повязкой. Моя внутренняя анестезия
работала отменно.

Постельное белье казалось мне чудом. Давно уже у меня не
было такой роскошной кровати. Я стал вспоминать свою утонувшую
яхту. Впервые, с тех пор, когда я покинул ее, мне стало
ее жалко. Пусть она не была совершенством, но я вложил в нее
столько своей души и труда, и так долго она служила мне уютным
домом, что представлять себе ее лежащей на дне Океана было
тяжело. Я вспоминал все путешествие и свой дом. Своих детей,
жену, маму и отца. Странно, но все последнее время воспоминания
не мучили меня. Значит, тогда моему сознанию было не до
этого, а сейчас я выздоравливаю, и моей голове не надо постоянно
искать пути для выживания.

Дни сменяли друг друга. Я стал спать только по ночам. Хотя
рука продолжала нестерпимо болеть. Каждое утро приходила моя
сестра милосердия. Она все время что-то бормотала себе под нос.
Временами мне казалось, что она со мной разговаривает, но я ничего
не понимал из ее слов. Несколько раз заходил один из тех военных.
Он подходил к кровати и несколько минут смотрел на меня.
Я непременно здоровался с ним. Не произнося ни слова, он выходил
из палаты.

Я явно шел на поправку. Теперь уже я мог садиться на кровати
и самостоятельно есть. Опять в моей голове появились мысли о по138
беге. Правда, дверь в мою палату запиралась на ключ. Но прежде
неплохо было бы выяснить, хотя бы в какой стране я нахожусь, и
попробовать пригласить российского консула. Обо всем этом я и
собирался поговорить с военным в следующий его приход.

62

Скоро стемнело. Бессонная предыдущая ночь давала о себе знать.
Очень хотелось спать. Но в море везде виднелись огни. Сложно
было понять, что это, берег, острова или корабли. Так всю ночь я и
просидел на вахте в кокпите, думая о поломанных судьбах иммигрантов.
Интересно, удастся ли их детям приспособиться к чужой
стране? Или они тоже будут оставаться изгоями здесь всю жизнь?
Когда рассвело, я увидел рядом с собой полуостров с поросшими
лесом горами. На нем располагался Афонский монастырь. Полуостров
казался совершенно диким. Нигде не было видно ни домов,
ни дорог, ни людей. Я прошел вдоль него до самого конца, на мысу
нашел маленькую, уютную, закрытую от волн и ветра бухту. Кучерявые
горы подходили к самой воде. Берег резко уходил в бездну.
Я смог подойти кормой к самым деревьям, бросил якорь и вдобавок
привязался кормой за ствол. Развесистые лапы пицундской сосны
накрыли яхту. Но меня все эти прелести радовали уже мало, я засыпал
на ходу.

К обеду я вновь почувствовал себя человеком. Искупался, чтобы
сбросить с себя остатки сна, и снова вышел в море. Мой курс был
точно на юг. Первый раз за все последние дни поднялся ветерок.
Несмотря на то что он был юго-западный, и мне приходилось идти
к нему максимально круто, чтобы оставаться на правильном курсе,
я был рад вновь поставить паруса. Ветер дул не сильно, и моя скорость
заметно снизилась, но надо дать передышку двигателю. Здесь,
когда топливо стало стоить в четыре раза больше, чем у нас, я пристальней
стал смотреть за расходом. Хотелось бы идти только под
парусами, но слабые греческие ветра не всегда позволяли мне это
делать.

Сегодня погода стояла прекрасная. Солнце, искрящееся море,
паруса — просто рай. Яхта ощутимо кренится на правый борт. Я боюсь
передвигаться по ней без обвязки. Несмотря на то что очень
жарко, я не снимаю с себя сбрую страховочных поясов. Случайное
мое падение за борт по любой, нелепой причине приведет к катастрофическим
последствиям.

Чем дальше продвигаюсь на юг, вдоль греческих берегов, тем
более оживленно становится на воде. Стали попадаться парусные
яхты и рыболовные шхуны. Изредка, вдалеке, проходили паромы.
Сегодня я решил, наконец, заняться рыбалкой. У меня был с
собой спиннинг. Я пристроил его на корме, навязал на леску здоровые
крючки, прикрепил к ним пластмассовых осьминогов, которых
я купил на рынке еще в Волгограде, и спустил все это на леске,
далеко назад. Яхта шла под парусами и тянула за собой приманку.
Если рыба схватит, то затрещит, разматываясь, катушка с леской, и
я вытащу улов. Троллинг — наверно, самый ленивый вид рыбалки.
А так как я не фанат рыбной ловли, то это меня очень устраивает.
Разнообразить свой рацион свежей морской рыбкой было бы очень
неплохо.

Как-то совсем незаметно наступил вечер. Вокруг, куда ни посмотри,
видны разные острова. Бывают и совсем маленькие, просто
скала, выступающая из воды. Ночью в таких местах будет идти
страшно. Я не уверен, что все эти островки обозначаются светом.
Надо искать место для ночевки. Подхожу к ближайшему острову,
который издалека выглядит совсем безлюдно. Пока еще совсем не
стемнело, залетаю в первую попавшуюся бухту. Она совсем маленькая,
но хорошо закрыта от ветра. Бросаю якорь, и опускается полная
темнота и тишина. Спать не хочется. Я готовлю себе ужин и
сажусь перед телевизором. Вдалеке от дома хочется смотреть наши
фильмы. Ставлю «Кин-дза-дза». Удобно устроился в каюте, совсем
забыл, что нахожусь в море. И вот летит на экране пепелац и садится
в пустыне, на далекой планете, а звук от него продолжается
и усиливается. Я несколько секунд сижу в недоумении, пока гул не
становится оглушительным. Я выскакиваю на палубу и вижу в небе
очень яркий луч света, направленный прямо на меня, и страшный
грохот. «Досмотрелся фантастики», — подумал я, как завороженный
уставившись на свет. Грохот достиг запредельных размеров, я
уже собирался прыгать за борт, как луч стал медленно уходить в
сторону от меня, и я увидел большой самолет. Он сел метрах в ста
от меня. В это невозможно было поверить. Совсем необитаемый с
виду остров, и вдруг аэродром. Вот же гримасы цивилизации. Так и
с ума сойти недолго.

63

Я уже начал немного ходить по палате, когда вновь пришел тот
же военный. Ни слова не говоря, он показал жестом, чтобы я встал.
Затем взял меня под руку, и мы с ним вышли из палаты. Во дворе
стоял открытый военный джип, такой же, какие были во Вторую
мировую войну. Военный усадил меня сзади, сам сел рядом с водителем,
и мы поехали. Ехали мы очень долго. Дорога представляла
из себя сильно разбитую колею. Иногда нам попадались места, где
раньше стояла вода, там колея была наиболее глубокой, а по красной
глине шли глубокие трещины. Иногда мы выезжали на небольшие
возвышенности, там дорога была ровнее, и мы неслись во весь
опор. Изредка вдалеке от дороги виднелись старые одноэтажные
дома. По всем приметам в них жили люди. Но я не видел ни одного
человека. Деревья на этой земле росли очень редко. В основном это
были высокие пальмы. И лишь когда мы переезжали вброд многочисленные
ручьи и мелкие речушки, тропические заросли снова
окружали нас. С непривычки от такой долгой езды меня укачало.
Раньше я всегда прекрасно переносил машину. Наверно, сейчас
сказывалась общая слабость.

Меня удивляло, что почти за целый день пути нам не встретился
ни один поселок или деревня. Только к вечеру мы подъехали к улице,
на которой стояло несколько каменных домов. Мы остановились
у одного из них, над дверью которого висела старая табличка с надписью
«Полиция». Я вздохнул с облегчением. Мы вошли вовнутрь.
Там никого не было. Пройдя по коридору, военный открыл одну из
дверей и втолкнул меня туда. За дверью оказалась камера. Маленькое,
зарешеченное окно было под самым потолком. В углу стояли
нары. Вся камера имела размер три метра на метр. Дверь за мной закрылась,
лязгнул замок, и я услышал удаляющиеся шаги военного.
Помнится, на плоту я мечтал о тюремной камере. Пожалуйста,
осуществляются мечты. Настроение у меня почему-то было хорошее.
Несмотря на то что меня забыли сегодня покормить. Полиция,
рассуждал я, — это хорошо. Это хоть какой-то порядок. Завтра попробую
вызвать консула.

После дневных приключений ночью спал как убитый. Жестковато
только на голых досках спать, быстро я отвык. Утром за дверью
послышались шаги, захлопали другие двери. Я сидел и терпеливо
ждал. Наконец, лязгнул замок, и моя дверь открылась. В дверях
стоял здоровый латинский парень с расстегнутой рубашкой.
Он махнул, чтобы я шел за ним. Перед следующей дверью он остановился,
открыв ее, и пропустил меня вперед. После моей камеры
эта комната показалась мне очень большой. Дощатый коричневый
пол переходил в плохо отштукатуренные синие стены. С потолка
свисала на проводе лампочка. На единственном, но большом окне
красовалась решетка. Посередине комнаты стоял деревянный стол,
покрытый зеленым сукном. На столе была дореволюционная пишущая
машинка. За ней сидела толстая негритянка, очень маленького
роста. Негритянка была одета в военную форму, ее округлости обтягивала
портупея. На ногах были кирзовые сапоги, а сбоку висел
огромный пистолет в деревянной кобуре, которая свисала, почти
до пола. Если бы я разбирался в оружии, то утверждал бы, что это
маузер. В двух метрах от стола стояла массивная табуретка. Не дождавшись
приглашения, я уселся на нее.

Негритянка долго изучающе смотрела на меня. Наверно, у меня
был еще тот видок. Огромная черная борода закрывала пол моего
лица. Я уже несколько месяцев не брился. Космы спутавшихся
волос лежали на ушах. В больнице мне дали, какие-то шаровары
светло-коричневого цвета, которые были чуть ниже моих колен, и
рваную майку, из которой вываливалась, моя пышная раститель142
ность на груди. Рука по-прежнему была перебинтована, а синяки
на теле стали желто-бурого цвета. К тому же на мне не было обуви,
а ноги почти черного цвета от грязи. Интересно, за кого она меня
принимает?

Не дождавшись никаких слов со стороны негритянки, я заговорил
первый. Поздоровавшись с ней на английском и поинтересовавшись,
как у нее дела, я стал рассказывать о своих злоключениях.
Через некоторое время она жестом показала мне, чтобы я остановился.
Выждав еще минуту паузы, она мне задала вопрос. Язык, на
котором говорила негритянка, мне был не понятен совсем. Я не уловил
ни одного слова. О чем тут же и сообщил ей, опять на английском,
разводя руками. Негритянка вставила лист бумаги в пишущую
машинку и стала одним пальцем молотить по клавишам, делая
большую паузу в поисках подходящей буквы после каждого удара.
Дописав за десять минут фразу, она опять посмотрела на меня и
задала еще один вопрос. Я снова вежливо повторил, что не могу ничего
понять на ее языке. Негритянка вновь принялась стучать по
клавишам. Допрос продолжался в таком же ключе несколько часов.
Наконец, женщина перестала печатать и, вытащив из машинки напечатанный
лист, стала внимательно его читать. В какой-то момент ее черное лицо исказила страшная гримаса, она быстро произнесла
какие-то ругательства, судя по темпераменту, и яростно скомкав
только что с таким трудом напечатанный документ, швырнула его в
дальний угол комнаты. Я опешил. Признаться, мне уже надоел этот
допрос и хотелось скорее переходить к вызову консула, а тут такая
незадача.

Негритянка, как ни в чем не бывало, вставила новый лист в пишущую
машинку, и допрос повторился. Она опять методично задавала
мне вопросы, и всякий раз я отвечал, что не понимаю ее. Только
теперь женщина в форме стучала по клавишам гораздо реже, наверно,
устала.

С этим листочком якобы моих показаний мы провозились весь
день. Наконец, с победным видом женщина, вытащив листок, встала
из-за стола. Я чуть не свалился со стула. Все, что Бог недодал
ей в росте, он отложил в другом месте. Подобные задницы бывают
только у негритянок, когда эта гора жира не свисает вниз, а прет на
спину.

Женщина подошла ко мне и вручила листок и авторучку, показав,
где надо подписать. Я посмотрел на него, и как следовало ожи143
дать, не смог найти ни единого знакомого слова, включая собственное
имя. Я покачал головой, давая понять, что ничего подписывать
не собираюсь. Глаза негритянки налились кровью. Она выхватила
у меня листок и разорвала его несколько раз. Затем, подскочив ко
мне, сильно ударила меня с разворота локтем в челюсть. Я, пролетев
полкомнаты, свалился на пол. Мгновенно в дверях появился
конвоир. Он схватил меня и потащил в камеру. Последние события
развивались так стремительно, что я опомнился, только когда за
мной закрылась дверь и лязгнул замок.

Я залез на нары. В ушах звенело, в голове проносились разные
мысли. Мирного диалога с властями явно не получилось из-за полного
непонимания друг друга. Похоже, мой визит к ним может надолго
затянуться. А меня уже второй день не кормят. Хорошо хоть
по дороге на допрос утром я успел напиться из крана в коридоре.
К ночи шаги за дверью прекратились. Я стал изучать замок, запирающий
мою дверь. Им оказалась массивная задвижка снаружи.
Если, уперевшись в доски, сдвигать всю дверь назад, то спереди
образуется маленькая щель, в которую видна задвижка. Остается
только найти что-то тонкое, что может пролезть в эту щель. Из всей
мебели только нары. От них я и оторвал тонкую щепку. Она легко
пролезала в щель, но не могла сдвинуть задвижку. Я промучился с
ней, пока она совсем не размочалилась. Тогда я оторвал еще одну
щепку, потолще, и принялся за работу снова. Все приходилось делать
в полной темноте, но выбора у меня не было. Вторую отмычку
постигла та же участь. В отчаянии я стал двигать дверь вперед и
назад. Моя беспомощность вводила меня в бешенство. Я несколько
часов боролся с дверью, пока в какой-то момент не отвалилась
верхняя петля. Я даже не понял вначале, что произошло, но ощупав
образовавшуюся щель, одним махом пролез в нее. Сердце отчаянно
колотилось и готово было выпрыгнуть из груди. Я пробирался на
ощупь по темному коридору. Наткнувшись на знакомую раковину,
я припал губами к крану. Дверей было несколько. Я не помнил точно,
за какой из них был выход. Наконец, решив действовать наудачу,
я разбежался и что было сил врезался плечом в одну из них. Я даже
не почувствовал особого сопротивления. Дверь распахнулась, и в
лицо мне ударил свежий воздух. Свобода!

64

Сегодня встал очень рано. Как только взошло солнце. Ветерок
слегка усилился, я сразу поставил паруса. Волн совсем нет. Плыть
очень комфортно. Я накрыл себе в кокпите завтрак. Только сел за
трапезу, как раздался треск и спиннинг изогнулся в дугу. Леска бешено
разматывалась с катушки.

Я бросился к штурвалу, останавливать яхту. Развернул ее на ветер.
Спиннинг сильно тянул меня в воду. Катушку трудно было крутить,
но на бобине совсем не оставалось свободной лески. Какой-то
кит, сильно упираясь, носился в разные стороны. Вдруг леска ослабла.
Я что было сил стал быстро сматывать ее. Неужели ушла? Вдруг
леска снова сильно натянулась, и крутить катушку стало невозможно.
Борьба продолжалась минут двадцать. Яхта покорно стояла на
одном месте, раскинув паруса в разные стороны. Наконец, я увидел,
в прозрачной толще воды, прямо под собой, сверкающее на солнце
белое тело рыбы. Ее круги медленно уменьшали радиус. Вдруг она
вылетела из воды, и сделав головокружительный кульбит, плюх145
нулась снова в воду. К счастью, леска это выдержала. Я подтянул
рыбу к самой корме. Неумело манипулируя подсачником в одной
руке и спиннингом — в другой, с пятой попытки я все-таки смог
поднять рыбу на борт. Это был тунец, килограмм на пять. Я сидел
в кокпите и смотрел на него, все еще не веря в свою удачу. Теперь
у меня есть шикарная свежая рыба. Надо подумать, какие блюда из
нее можно приготовить.

Яхта снова быстро бежала вперед под всеми парусами, накренившись
на один борт. Я допил остывший кофе. Рыба не выходила
из моей головы. Появился какой-то азарт. Теперь я уже знал, что
можно ожидать от спиннинга, болтавшегося у меня за кормой.
К середине дня движение судов в море явно возросло. То и дело
я видел на разном расстоянии от себя большие паромы и грузовые
теплоходы. Часто встречались одинаковые белоснежные парусные
яхты. Если мы расходились поблизости, то махали друг другу руками.
Было приятно ощущать себя частью яхтенного братства.
К вечеру на траверсе были Афины. Несмотря на то что до города
было миль тридцать и, естественно, я не мог его видеть, я ощущал
присутствие столицы морского государства. Разных кораблей, как
на проспекте. Снуют повсюду моторные катера и огромные паромы,
парусники всех мастей и сухогрузы. Задолго до темноты я подошел
к одному из многочисленных островов. Глубокая бухта заканчивалась
маленьким городком. Миниатюрные белые домики с красными
черепичными крышами теснились вдоль набережной. Кормой
к ним стояло десятка полтора яхт и рыбацких лодок. На узкой набережной
расположились столики местных ресторанчиков. Я наметил
себе место, где никого не было, и стал медленно подходить туда
задом. Официантка из соседнего ресторана замахала мне руками,
показывая, что надо вставать намного правее. Я покорно переложил
еще раз якорь и пошел на указанное мне место. Из-за столиков все
наблюдали за моими действиями. Я бы легко подошел к берегу сам,
но два пожилых немца стали мне помогать. Они взяли мои швартовые
канаты и привязали их к кнехтам на берегу. Моя яхта въехала
прямо в ресторан. От кормы до ближайших столиков было всего
пару метров. Но так стояли здесь все. Я вышел на берег и поздоровался
со всеми. Наверно, подход очередной яхты основное развлечение
у них.

Городок был крошечный и очень уютный. Полукруглая каменная
набережная красовалась магазинчиками и ресторанами. Кор146
мой к ней стоял ряд яхт под разными флагами. Их команды разместились
здесь же, за столиками. Наверх уходили улочки шириною
в один метр. Дома в основном были двухэтажные. Между окнами
на втором этаже сушилось белье. Все было настолько крохотным и
миниатюрным, что невольно вызывало умиление.
Побродив немного по трем улочкам города, я вернулся к яхте.
Оказывается, там, где я хотел причалить в первый раз, было очень
мелко, и официантка избавила меня от лишних проблем. Она как
раз хозяйничала в ресторанчике, около которого я отшвартовал
свою яхту. Вечерело. Гуляющие по набережной люди надели вечерние
платья. Кругом засверкали гирлянды, украшающие дома
и деревья. Я тоже полез в каюту, одеться поприличней. Пока был
внизу, рядом подошла рыбацкая лодка. В ней сидел старый рыбак,
обложенный кучей сетей. Я выглянул в кокпит. Дед, увидев
меня, кивнул мне и поинтересовался, не помешает ли мне его лодка.
Я заверил его, что никак он не может помешать мне, после чего
он накинул веревки на соседние кнехты. Дед вытащил корзины на
берег и вернулся к лодке. Мы разговорились. Оказывается, он живет
в этом доме всю свою жизнь и на первом этаже его ресторан.
Официантка, помогавшая мне причалить, была его дочерью, а на
кухне хозяйничает жена. Мы поговорили немного о рыбалке и о
приплывающих сюда на яхтах туристах, и старик ушел домой. А я
остался наедине со своими мыслями, думая о том, что же за порода
людей такая — люди моря? Я занял место, где ставит всю жизнь
свою лодку этот рыбак, а он еще спрашивает у меня, не помешает
ли мне.

Понемногу столики в моем ресторане стали заполняться народом.
И вскоре пустых мест не осталось. Официантка выносила все
новые и новые блюда. Вином наполнялись бокалы. Публика была
почтенного возраста. Судя по флагам на яхтах, здесь были немцы,
англичане, французы и другие европейцы. Застолье продолжалось
несколько часов. Пришел хозяин-рыбак с гармонью. Стал играть
сиртаки. Постепенно весь ресторан, включая официантку и ее отца,
взявшись за плечи друг друга, отплясывали этот греческий танец.
Не усидел в своем кокпите и я, присоединился к веселью. Зажигали
далеко за полночь. И такой стоял вокруг дух единения и веселья,
что моя душа ликовала.

Глубокой ночью счастливая, многоязычная толпа разошлась по
своим яхтам. Это был прекрасный вечер.

65

Свобода! Я бежал по дороге, поминутно спотыкаясь. Фонарей на
улице не было. Лишь в некоторых окнах горел тусклый свет. Вскоре
силуэты домов закончились. На небе висела полная луна. Она
слегка подсвечивала дорогу. Я убегал в противоположную сторону
той, откуда меня привезли. Ноги сами несли меня. Я не чувствовал
ни слабости, ни усталости. Я все бежал и бежал. Иногда, когда
становилось совсем темно из-за нависших деревьев, я переходил на
шаг, пытаясь разглядеть землю под ногами, а потом снова бежал. Не
понимаю, из каких закромов мой организм черпал силы, но сколько
я пробежал за эту ночь, мне не приходилось пробегать никогда.
Лишь когда совсем рассвело, я перешел на шаг. Дорога далеко просматривалась,
поэтому идти по ней днем было опасно. Я не понимал,
кого мне следовало избегать и где искать помощь. Опасаясь
нежелательных встреч, я свернул с дороги в сторону отдаленного
кустарника. Как только мне удалось дойти до него, силы мгновенно
меня покинули. Я на четвереньках залез в самую гущу кустов и
сразу уснул.

Почему-то мне снился страшный шторм, я барахтался в Океане,
а рядом со мной плавала моя яхта. Я все время пытался ее догнать,
но так и не мог. Проснулся весь в поту. Солнце уже перевалило далеко
за полдень. Жара стояла страшная, но в тени под кустами было
терпимо. Очень хотелось пить. Я подполз к краю кустарника и стал
осторожно наблюдать за дорогой. Долго никого не было вообще.
Потом, в попутном мне направлении, проехал грузовик. Через час
проехал крестьянин на велосипеде. В общем, не самая оживленная
трасса оказалась. Лежать мне надоело, я решил идти параллельно
дороги, на некотором от нее расстоянии. Но очень быстро я понял,
что это нереально. В траве то и дело попадались какие-то колючки,
которые больно впивались в мои босые ноги. Я решил ждать темноты.
В сумерках я снова вышел на дорогу и потрусил по ней, периодически
переходя на шаг. Подолгу бежать я не мог. С непривычки
сильно болели мышцы на ногах, и от бега я быстро начинал задыхаться.
То ли дело вчера меня страх нес.

Через пару часов переходил вброд ручей, напился впрок на всю
жизнь. Вскоре увидел на дороге две пары глаз, смотрящие на меня.
Стало жутковато. Не гиены ли? Вообще, какие животные водятся в
этих краях? А то я что-то иду ночью так смело. Не хватало еще на
какого-нибудь льва нарваться. Я поднял с дороги камень, пошел с
ним, постоянно оборачиваясь во все стороны.

В середине ночи увидел силуэт дома, невдалеке от дороги. Стараясь
оставаться в тени деревьев, я стал подкрадываться к нему, поминутно
останавливаясь и прислушиваясь. Больше всего я опасался
собак. Никаких заборов вокруг дома не было, света в окнах тоже.
Я смог подойти вплотную к нему и огляделся. Ничего съестного в
темноте не заметил, зато между деревьями была натянута веревка,
на которой сушилось белье, среди которого выделялись длинные
мужские брюки. Я осторожно снял их с веревки и еще белую рубашку.
Немного походил с добычей по двору, в поисках какой-нибудь
обуви, но ничего больше не нашел. Белье было еще влажное. Я не
стал его сразу надевать, чтобы не испачкать раньше времени.
Всю ночь я продолжал идти быстрым шагом. Бежать уже не
было сил, да и смысла в этом было немного. За этим делом меня
застал рассвет. На этот раз я не стал прятаться, решил идти дальше,
пока хватает сил. Мне приходилось поминутно оглядываться
назад, чтобы не проворонить кого-нибудь. Когда солнце уже прилично
поднялось над горизонтом, я решил одеться, вдруг встречусь
с кем-нибудь. Брюки оказались мне впору, рубашка тоже. Если бы
не отсутствие обуви, сошел бы за приличного человека. Идти одетым
стало намного тяжелее. Я совсем отвык от брюк. Почти год они
не входили в мой гардероб.

Машину я увидел позади себя слишком поздно. Спрятаться было
некуда. Я не поворачиваясь и продолжая идти вперед в том же темпе,
вытянул поперек дороги руку. Машина остановилась напротив
меня. Это была старенькая, пятидверная «паджеро». За рулем сидела
симпатичная мулатка средних лет и улыбалась мне. Я вежливо
поздоровался, и не задавая лишних вопросов, уселся на переднее
сиденье. Машина тронулась с места. Женщина опасливо косилась
на меня, переводя свой взгляд то на мою бороду, то на босые ноги.
Гримаса улыбки застыла на ее лице. Чтобы как-то разрядить ситуацию,
я спросил у нее, говорит ли она по-английски. Она, с явным
облегчением, ответила, конечно. Тогда, я стал рассказывать, что являюсь
русским путешественником, что в океане моя яхта потерпела
кораблекрушение и я долго выживал на плоту. Женщина смотрела
на меня с явным недоверием. Не замечая этого, я продолжал рассказывать,
как меня в море подобрали пираты и долго держали взаперти.
Как отстрелили мне пистолетом два пальца, но мне удалось
бежать от них. Теперь я пробираюсь лесами неизвестно куда и много
дней ничего не ел. Я постарался объяснить ей, что мне необходимо
российское посольство, и я буду очень ей благодарен, если она
поможет мне. Мы разговаривали очень долго. Я отвечал на какие-то
ее вопросы. Что-то спрашивал у нее сам. Постепенно в ее взгляде
пропало недоверие. Оказалось, что ее зовут Лиса, она гражданка
Соединенных Штатов, а здесь живет со своим мужем и их дочкой.
Она преподает английский язык в местной школе специально, чтобы
в нее смогла поступить дочь. Без этого американскую девочку
не брали в школу. Ее муж, коренной парагваец, приобрел большой
участок земли, далеко от столицы, и сейчас она возвращается с него
на работу. У меня закрались смутные сомнения. Стараясь не шокировать
своим вопросом, я поинтересовался, в какой стране я сейчас
нахожусь. Лиса с улыбкой взглянула на меня и объяснила, что мы
в Парагвае. Я стал судорожно вспоминать, где находится эта страна,
но в памяти так и не отразилась ее береговая линия. Лиса объяснила
мне, что у Парагвая нет выхода к морю, что это маленькая
сугубо континентальная страна. Находится она в самой середине
Латинской Америки, что сейчас здесь лето и очень жарко, потому
что кругом много болот и из-за них большая влажность. Парагвайцы
очень не любят американцев, поэтому ей живется здесь нелегко,
но ее муж не может уехать с ней вместе в Штаты, и ей приходится
со всем мириться. Недавно в стране произошел военный переворот,
власть силой захватил очередной полковник. На улицах много военных
и неспокойно.

Я было начал рассказывать, где находится Россия, но Лиса остановила
меня, сказав, что многое знает про мою страну, но с русским
общается впервые, и что я действительно похож на медведя. Она
добавила, что в Парагвае никогда не встречала русских и ничего не
знает про наше посольство.

Мы ехали не быстро уже пару часов. На пути стали попадаться
деревушки. Я поинтересовался, как далеко отсюда Бразилия. Лиса
ответила, что подхватила меня почти у ее границы. Еще через час
мы выехали на асфальтированную дорогу и повернули налево, в
сторону столицы страны — Асунсьона. Теперь вдоль дороги нескончаемой
вереницей шли одноэтажные дома. На дороге стало много
машин, по обочине ходили люди. Я так отвык от всей этой суеты,
что с жадностью смотрел вокруг и не мог оторваться. Проехав пару
километров, Лиса остановилась и ушла в магазин, оставив меня в
машине. Через несколько минут она вернулась с огромным сэндви150
чем в руках и газировкой. Я искренне поблагодарил ее и принялся
за трапезу. Мне казалось, что ничего более вкусного я не ел в своей
жизни. По сути, это была моя первая настоящая еда за несколько
недель. Я быстро все смолотил. Жизнь налаживается!

Вскоре Лиса опять остановилась у обочины. Она объяснила мне,
что уже совсем рядом столица, и скоро на дороге будет контрольно-
пропускной пункт. Там будут проверять документы. Так как у меня
их нет, то будут проблемы, а заодно и у нее. Мне следовало идти
дальше пешком и обойти пост за домами. Мы тепло распрощались,
пожелав друг другу удачи, и я вышел из машины. Лиса махнула мне
рукой, отъезжая, и ее быстро поглотил поток машин.

66

Утро было совсем спокойным. От вчерашних гуляний не осталось
и следа. Люди на соседних яхтах уже завтракали, расположившись
в кокпитах. Я не мог себе позволить такой вальяжный график,
поэтому сразу, как только проснулся, отдал швартовы и вышел в
море. Позавтракаю на ходу, чтобы не терять драгоценные ходовые
минуты светлого времени суток. Море встретило меня сильным западным
ветром. Я убавил парусов и пошел на юго-запад, круто к ветру.
Яхта лежала на левом борту. Брызги от удара о каждую волну,
проносились над кокпитом. Я уже пожалел, что не позавтракал на
стоянке. В тихой, уютной бухте ничего не говорило о таком разгуле
стихии. Но не возвращаться же. Пришлось мазать себе бутерброды
в боевых условиях.

Волны были небольшие, но очень крутые. Чувствовалась близость
берегов и многочисленных островов. Но ветер разошелся не
на шутку. Его порывы доходили до сорока узлов. На таких шквалах
паруса прижимало к самой воде, руль почти весь оказывался сухим,
и яхта сама приводилась к ветру. Автопилот, не в силах удержать
заданный курс, начинал жалобно пищать. Приходилось вставать к
штурвалу и выправлять положение. При этом ярко светило солнце,
и я даже получал удовольствие от этой борьбы со штормом.
Яхта бежала очень резво, нередко достигая восьми узлов. К полудню
я дошел до оконечности Пелопоннеса, и только выглянул
из-за него, как сразу получил в морду пятидесятиузловой ветер и
огромные валы волн. Теперь мой курс был строго на запад, ровно
туда, откуда и дул этот страшный ветер. Я полностью убрал паруса
и завел мотор. Яхта с трудом продиралась навстречу этому безумию.
С юга поджимал гористый остров. Мне казалось, что ветер
весь хочет пролететь через этот узкий пролив, по которому я полз
ему навстречу.

Борьба со стихией уже не вызывала у меня радости. Мотор, работая
почти на полную катушку, с трудом мог справляться с этим
ураганом. Мы продвигались вперед в час по чайной ложке. Наконец,
острый мыс был пройден, я смог увалиться правее, ища спасение
за средним пальцем трезубца Пелопоннеса. Только к вечеру
я подошел к его подветренному берегу. Уже почти стемнело, когда
я зашел в маленькую бухту, окруженную горами. Здесь было спокойно.
Казалось даже странным, что где-то, совсем рядом, бушует
шторм. В глубине бухты виднелись дома. Но я не стал подходить к
ним. Бросил якорь прямо посередине и ушел в каюту спать.
Здравый смысл все утро уговаривал меня остаться в этой спокойной
бухте и переждать шторм. Но он мог продлиться долго, а
застрять до конца осени на Средиземке, мне не хотелось. Тем более
что пока стоит хоть и ветреная, но очень теплая погода. Лучше уж
я буду купаться под брызгами не успевшего пока остыть, моря. Быстро
позавтракав, стоя на якоре, вспоминая вчерашний опыт, я смело
вышел из-за мыса. Теперь передо мной лежало только открытое
море. От Сицилии у стихии не было никаких преград. Ветер гудел
в снастях. Волны шли ровными рядами до горизонта. Ярко светило
солнце. На небе ни облачка.

Несмотря на то что мой генеральный курс лежал прямо на ветер,
я увалил яхту немного южнее и поставил маленькие кусочки
обоих парусов, по своим размерам больше напоминавшие носовые
платки. Но даже под ними яхта круто накренилась на левый борт
и резво поскакала по огромным волнам в открытое море. Стаксель
в дугу выгибал штаг. Было страшно смотреть на все это. Казалось,
тросы стоячего такелажа вот-вот лопнут. Но ничего не происходило,
и я начал понемногу привыкать к новым условиям своего существования.
Море стало совсем пустынным. Не было ни яхт, ни кораблей.
Наверно, они шторма испугались, а может быть, в этих водах уже не
проходят их маршруты. Немного было даже жутковато находиться
один на один с этой стихией. После Черного моря я уже отвык плавать
в одиночестве. Здесь везде раньше встречалось много кораблей
и яхт.

Крен яхты достигал временами шестидесяти градусов. Брызги
проносились с силой крупного града. Стоило не успеть увернуться
от очередной волны, регулярно накрывающей яхту, и по лицу
получаешь увесистую пощечину. С таким наклоном палубы на ней
очень трудно удержаться. Приходится все время упираться ногами
и руками в вертикальные стенки. Сидеть тоже невозможно. Либо
залезаешь на верхнюю, наветренную банку, и приходится, скорее,
стоять, чем сидеть. Либо садишься вниз — на подветренную, и лежишь
там как космонавт, совершенно не контролируя яхты. Хорошо
хоть мне удалось найти такой курс, на котором яхта стояла сама, без
моего вмешательства. Посидев еще часик в кокпите, я ушел вниз, в
каюту. Если не считать бешеной качки и крена, то здесь было вполне
сносно.

Я смог снять с себя штормовой костюм и остался в легкой,
сухой одежде. Конечно, было вначале жутковато оставить яхту
одну бороться со штормом, но постепенно я стал к этому привыкать.
Зато в каюте нет ветра и брызг. Я улегся на свою койку, предварительно
положив половину матраца на борт. Но преодолевая
каждую волну, яхту так бросало в разные стороны, что лежать было
совершенно невозможно. Я попробовал лечь поперек, уперевшись
в борт ногами. Так стало полегче, но отдохнуть, все равно, невозможно,
потому что наполовину приходилось стоять.

Морская болезнь меня теперь не мучила совсем, как это было
вначале. Мой организм совершенно адаптировался к постоянной
болтанке. Теперь мне все равно где было находиться, в кокпите или
каюте, сидя или лежа кверху ногами, состояние не ухудшалось. Раз
в час я выглядывал наверх, чтобы оглядеть горизонт и проверить
снасти. За весь день ничего не изменилось. Ни одного судна вокруг,
никаких берегов, и яхта бежала сама, как по рельсам. Я шел
на юго-запад, в сторону африканского континента. К сожалению,
ветер не позволял мне идти западнее. Но до ближайшего берега
было очень далеко, и я решил, что пока не буду менять курс, чтобы
не испортить тонкие настройки, позволяющие яхте идти без моего
вмешательства. Я плыву, как пассажир на пароходе. Всю работу по
управлению яхта осуществляет сама.

Незаметно наступил вечер. Подпрыгивая вместе со сковородкой
около плиты, я коротал время, пытаясь приготовить себе королевский
ужин. У меня оставался еще большой кусок свежего тунца.
Жареный он мне не очень понравился. Поэтому сегодня я готовил
из него вкуснейший суп. Плита на моей яхте подвешена на специ
альных шарнирах, поэтому, несмотря на жуткую качку, она всегда
остается горизонтальной. Иначе ничего приготовить было бы невозможно.
Раньше я никогда ничего не готовил себе сам. Это всегда
была прерогатива моей жены. На яхте же мне даже доставляло удовольствие
возиться у плиты. Я выискивал в кулинарных книгах разные
рецепты, а потом баловал себя изысканными блюдами, подолгу
колдуя у плиты. Свободного времени у меня было на яхте полно,
питаться консервами и всухомятку, как кругосветчики, о которых
я читал в книгах, я не собирался. Скорее наоборот, только сейчас у
меня стало достаточно времени и желания, чтобы относиться к еде,
как к трапезе. Жаль только, что я плыву один и вечером нельзя всю
семью собрать за столом. Хотя, надо сказать, дома, в режиме постоянной
нехватки времени, мне тоже не часто приходилось сидеть за
семейным столом.

Ночь спустилась, усыпав все небо миллиардами звезд. Ветер не
стал тише ни на один узел. Но я уже привык к его бешеному вою
наверху. Как ни странно, но с темнотой в море зажглись несколько
огоньков с разных сторон. Хотя днем мне так и не удалось увидеть
ни одного судна. Значит, не один я, бедолага, болтаюсь в этой водной
пустыне.

После бокала красного вина меня потянуло в сон. Поставив будильник
на один час, я завалился спать и мгновенно уснул.

67

Первый раз я испытал неловкость из-за того, что был не обут.
Вокруг ходили хорошо одетые, приличные люди. В основном латинской
внешности, хотя было много и европейцев. Я свернул за
угол и пошел сзади ряда домов, как мне рекомендовала Лиса. Действительно,
через пару километров дорогу преградил шлагбаум и
плиты, лежащие в шахматном порядке. У шлагбаума стояло несколько
солдат с американскими автоматами. Они проверяли все
машины без исключения, включая вещи и багажники. Я, стараясь
не смотреть в их сторону, быстро прошел просматриваемое место.
Еще через полкилометра я вновь вышел на дорогу. Несмотря на то
что мои босые ноги привлекали внимание прохожих, я все же решил
идти здесь, потому что за домами приходилось обходить кучи
мусора.

Километров через пять на моей дороге появился тротуар, а дома
вокруг стали двух-, трехэтажные. Дорогу стали пересекать другие
улицы. Я очутился в столице Парагвая. Куда идти? Я стал приставать
к прохожим с вопросами о российском посольстве. Люди относились
ко мне участливо, но никто из них не знал о посольстве.
Наконец, один мужик мне сказал, что видел как-то одного русского
в порту, правда, это было давно. Он мне объяснил, на каком автобусе
лучше туда доехать. Я поблагодарил его, понимая, что без
денег могу идти только пешком. Да и с полицией мне встречаться
не хотелось, хорошо помня подробности моего прошлого общения
с ней. Я продолжал шлепать босиком по тротуарам, которые были
то асфальтированными, а то выложенные плиткой или булыжником.
Периодически я уточнял маршрут у прохожих, выбирая из
толпы европейские лица, и еще интересовался посольством. Люди
останавливались и надолго задумывались, услышав про Россию, но
мало кто мог чем-то помочь. Правда, еще одна немолодая супружеская
пара подтвердила мне, что встречала русских в порту, и даже
подвезла меня несколько кварталов на своем «лендкрузере», пока
им было по пути.

Дома вокруг стали высокими, многоэтажными. За стеклянными
витринами пестрели разные магазины и учреждения. У светофоров
набирались пробки из современных машин. На улицах было полно
людей в деловых костюмах и галстуках. Часто встречались патрули
в военной форме с автоматами. Они стояли у входов в какие-
то дома или ходили по улицам по два-три человека. На меня они
не обращали никакого внимания. Несколько раз я видел на улицах
бомжей, в самом центре города. Они либо слонялись, таская свои
мешки, либо просто валялись в углах на коробках. Мой видок был
не хуже, чем у них. Несмотря на то, что я был без обуви и с огромной
бородой, зато в чистой одежде и не грязный.

Асунсьон оказался приличным, вполне современным городом.
Странно, что раньше я практически ничего не знал про него. Единственным
минусом была невыносимая жара. Солнце жарило нещадно.
С меня ручьями лил пот. Моя одежда превратилась в мокрые
тряпки. Хорошо хоть часто попадались краны с водой, в ресторанах
или просто уличных туалетах. Я мог умываться и пить пресную
воду сколько угодно. В самую жару, в полдень, я вышел на берег
большой реки. Несмотря на то что это был центр города, у реки не
было набережной, а берег представлял собой прекрасный песчаный
пляж. Он раскинулся вдоль реки, насколько хватало взгляда.
Почему-то только никто из горожан не купался и не валялся на песочке.
Только через каждые полкилометра, на самом солнцепеке,
стояли военные с автоматами, во всей своей амуниции и в касках.
Окончательно осмелев, вероятно расплавившись на этой жаре, я
подошел к одному из них. Объяснив, что я турист, поинтересовался
у солдата, можно ли купаться в реке?

— А что, у вас в отеле разве нет бассейна? — ответил вопросом
на вопрос военный.
— Нет, бассейн в моем отеле, конечно, есть, но хотелось бы искупаться
в реке, ведь такая жара.
— Все-таки вам лучше пойти в отель, — убеждал меня солдат в
каске.
— Закон запрещает купаться людям в вашей стране? — не унимался
я, оглядываясь на совершенно пустой пляж с прекрасным,
желтым песком.
— Вообще-то нет, — почти извиняющимся голосом ответил часовой,
отводя глаза в сторону. — Но пираньи?..

Такая элементарная вещь почему-то не приходила мне в голову
раньше. От неожиданной развязки нашего спора я даже не знал, что
сказать. Поблагодарив солдата, я пошел прочь, а он, наверное, думал
о том, какие иностранцы бестолковые.

Вечером я пришел в порт. Хотя порт — это громко сказано.
У причала стояло несколько ржавых пустых барж и старый буксир.
Единственный портовый кран скучал, опустив свою стрелу, без
движений. Ни грузчиков, ни другого персонала порта не было видно.
Река в этом месте делает поворот, и я решил пройти вперед, чтобы
посмотреть, что там. На самом мысу стоял трехэтажный конторский
дом из красного кирпича. Я бодрым шагом вышел из-за него
и невольно замер. В каких-нибудь пятидесяти метрах от меня стояли
два новехоньких, огромных военных корабля, ощетинившихся
во все стороны стволами орудий и дулами спаренных пулеметов.
Здесь же начинался забор из колючей проволоки, за которым стояло
несколько часовых с полным боекомплектом. Солдаты смотрели
на меня и ничего не говорили. Я резко развернулся и пошел назад,
ожидая себе в спину автоматную очередь. Но ничего не произошло.
Я вновь оказался в пустынном речном порту. Сильно хотелось
спать, я страшно вымотался за прошлые дни. Я прошел назад весь
порт и сбоку от причала улегся прямо на землю под каким-то облезлым
кустом. Сил искать для сна что-то более достойное у меня
не было. Посмотрев пару минут на звезды, я крепко уснул.

68

Вылезать среди ночи из-под теплого одеяла мне совсем не хотелось.
Но было необходимо периодически контролировать яхту.
Все-таки я пока плыву по густонаселенной Средиземке. Ложиться
же спать, не раздеваясь, я принципиально не хотел. Несмотря на
штормовую погоду, я ощущал себя в круизе на яхте, а не на парусных
гонках. Поэтому старался обустроиться максимально комфортно,
не подвергая себя лишениям. Тем более что моя яхта позволяла
мне жить в таком режиме. Мне было проще встать и одеться,
чтобы выйти на палубу, а потом, раздевшись, снова лечь на чистую
простыню, чем валяться в одежде на диване всю ночь.
Ветер сбивал с ног. Приборы показывали пятьдесят узлов. Яхта
жалобно скрипела. Было желание убрать остатки парусов, но тогда
пришлось бы заводить мотор и менять курс, а мне этого не хотелось.
Я шел под сорок пять градусов к волне. Поэтому яхту сильно раскачивало
из стороны в сторону, но жестких ударов о воду не было.
Меня это устраивало.

В нескольких милях от меня к северо-западу шел большой пароход.
В этой кутерьме я никак не мог различить, в какую сторону
он движется. Невозможно было сфокусировать бинокль при такой
болтанке. Я решил пока посидеть в кокпите. Пеленг, который я взял
на корабль, вскоре показал мне, что мы расходимся встречными
курсами на большом расстоянии. Посидев еще пару минут, я снова
пошел спать в каюту, не забыв выставить будильник. Странно, что в
пустом Черном море я позволял себе поспать всего полчаса. А здесь
и шторм посильнее, и движение поинтенсивней, но я легко позволяю
себе поспать целый час. Осмелел.

Больше в эту ночь никаких приключений не было. Я много раз
выходил на палубу и затем ложился спать снова. Рассвет не принес
особых изменений. Ветер по-прежнему завывал в снастях. Мне не
хотелось ничем заниматься, я продолжал урывками спать в каюте.
Потом стал читать, не вылезая из-под одеяла. Даже готовить себе
было неохота.

За сутки я прошел почти сто пятьдесят миль. Рекордный для
меня переход. Яхта уверенно делает восемь узлов сама. За кормой
остается извилистый пенный след. Сегодня тоже можно было не
менять курса, до берегов Африки еще больше трехсот миль. Мой
организм, отвыкший от ночных переходов, клонил меня все время
ко сну. Я засыпал несколько раз даже днем.

Ночь не внесла никаких коррективов в мой ритм жизни. Я вновь
ставил будильник на один час и спускался в каюту. Когда спать не
хотелось, я смотрел кино на компьютере или читал книгу. Ночью
опять видел в море суда, но все они были намного севернее моего
положения и не доставляли мне проблем.

Когда находишься вдали от берегов, жизнь сильно меняется. Вокруг
нет никакой суеты, которую придумали себе люди. Все, что
теперь меня окружает, обладает знаком бесконечности и вечности.
Волны, ветер, горизонт, небо, звезды. Только здесь начинаешь понимать
истинные и абсолютные ценности. Только здесь ощущаешь
себя мельчайшей частицей этой вселенной. Это состояние сродни
полного блаженства и душевного умиротворения. Абсолютное единение
со стихией позволяет не бороться, а наслаждаться ей. Теперь
уже этот ветер и волны составляют единое целое со мной и моей
яхтой. Время тоже меняет свой прежний смысл мерила длительности.
Оно растягивается до бесконечности, превращаясь в вечность,
как и все вокруг. Лишь приборы на моей яхте возвращают меня в
линейную систему координат, позволяя мне дольше оставаться в
этом царстве стихии.

Наконец, я достиг точки, равноудаленной от Пелопоннеса и
Мальты. Пора делать поворот. Больше двух суток я прошел правым
галсом, не дотрагиваясь до штурвала и парусов. Теперь надо
ложиться на левый, чтобы попасть к побережью Сицилии. Я настолько
привык к шторму, что не испытывал практически никаких
неудобств. Правда теперь яхта кренилась на правый борт, и то, что
все последние дни было наклонным потолком, теперь стало на158
клонным полом. В прямом смысле слова все стало с ног на голову.
Необходимо приспосабливаться к новой обстановке, хотя это даже
интересно для разнообразия. То, что вчера трудно было достать из
глубины полок, теперь вываливалось на тебя само, стоило открыть
дверцу шкафа. Матрац на моей кровати тоже переместился на другой
борт, только газовая плита неизменно смотрит конфорками
строго вверх.

Еще сутки я шел под завывания ветра. И только когда до Мальты
оставалось не более ста миль, ветер стал постепенно стихать,
медленно заходя южнее. Еще ночью я почувствовал уменьшение
крена. Анемометр теперь не поднимался выше тридцати узлов. Но
громадные волны по-прежнему катились с запада.

К полудню я увидел на горизонте Мальту. Пятидневный штормовой
переход из Греции подходил к концу. Как ни странно, я не
был этому рад. Шторм совсем не вымотал меня. Опять те мучения,
о которых я читал в книгах о путешественниках, не имели никакого
отношения ко мне. Спасибо моей яхте. Она сама справляется с
ветром и волнами, пока без поломок. Ее надежность была заложена
мной еще при постройке. На всех важных узлах я старался поставить
детали намного прочнее, чем этого требовал расчет по проекту.
Конечно, из-за этого моя яхта получилась тяжелее, но я не гонщик.
Мне важны надежность и комфорт, а не скорость, что в итоге я и
получил. Шторм, который меня застал в Средиземном море, был
очень сильным, а я даже не устал. Скорее наоборот, я отоспался и
каждый день готовил себе горячую пищу. У меня было достаточно
времени подумать о вечности и помечтать о предстоящих планах.
В моем штормовом переходе не было абсолютно ничего героического,
лишь состояние блаженного удовлетворения от общения со стихией.
Вот поэтому мне хотелось продолжить общение с морем, а не
идти к берегу. Но необходимо пополнить запасы воды и продуктов,
к тому же я никогда раньше не был на Мальте.

69

Проснулся я от того, что рядом проехал грузовик. Солнце уже
было высоко в небе. Я без задних ног проспал часов десять или двенадцать.
Ночью меня никто не беспокоил. А теперь очень хотелось
есть и пить. Я умылся в реке, в очередной раз ужаснувшись сво159
ей бородатой физиономии. В порту околачивались какие-то люди.
Я подошел к группе мужчин и спросил про русского. Они сделали
вид, что не понимают меня, и пренебрежительно отвернулись.
Я впервые здесь столкнулся с таким отношением. Вчера все было
по-другому. Не обостряя ситуации, я отошел от них. Понимая, что
я стал привлекать к себе внимание в порту, я ушел за территорию.
Ближайшие улицы представляли собой промышленную зону. Жилых
домов не было, стояли только какие-то высокие склады, построенные
из красного кирпича. Дороги здесь были мощенные булыжником
и сильно разбиты. Европейцев нигде не было видно. По
улицам ходили редкие латинцы. Иногда проезжали машины. Место
совсем не казалось безопасным. И чего, интересно, сюда занесло
русских? И как их искать? И зачем они мне вообще нужны? И что
мне делать, если я их не найду? Вопросов в моей голове было явно
больше, чем ответов. Но голод начинал брать свое, и я уже не мог
ни о чем думать, кроме как о еде. Я снова пошел к жилым кварталам.
Рыться по помойкам, в поисках еды, я не мог. Украсть что-то в
магазине было трудно, без обуви я привлекал к себе внимание. Для
того, чтобы ограбить кого-то на улице, одного голода недостаточно.
От природы я совсем не слабый человек и справиться могу почти с
любым, но не грабитель. Просто отнять что-то или ударить человека
я не могу. Понаблюдав часик издалека за работой магазина, я ушел
на поиски чего-то другого. Вскоре, увидев большое кафе, я сел на
бордюр тротуара, невдалеке от служебного входа. Периодически из
него выходили повара и официанты покурить. Через несколько часов
один из них подсел ко мне рядом, предложив сигарету. Это был
коренастый парагваец, небольшого роста, лет пятидесяти. Я вежливо
отказался, поблагодарив его, объяснив, что ищу российское
посольство или русских. И еще сказал, что у меня пропали вещи и
деньги и я несколько дней ничего не ел. Мужчина докурил сигарету
и ушел назад, не сказав мне ни слова. Я почему-то чувствовал, что
он вернется. Приблизительно через полчаса он вернулся с бумажным
пакетом в руках и протянул его мне.

— Раньше русские здесь были часто, — сказал он мне, — но последнее
время не заходят. Они моряки и обитают где-то в порту.
Это была самая хорошая новость за последнее время. Я еще раз
искренне поблагодарил мужчину и, взяв у него пакет, отошел в сторону.
Найдя укромное, тенистое место, я заглянул вовнутрь. Пакет
оказался наполненным вареным рисом, кусками курицы и зеленью.
От чувства благодарности ком подступил к моему горлу. Этот, не160
знакомый мне человек, бескорыстно спас меня от голода, который
стал одолевать меня уже всерьез. Не торопясь, я съел все с огромным
наслаждением и снова пошел в порт.

Полуденный зной снова оставил меня в порту одного. Я зашел
в конторский дом. В коридоре было прохладно, у стены стояла деревянная
лавка. Несколько дверей оказались запертыми. Я решил
ждать здесь, присев на лавку и убрав под нее ноги. В животе, первый
раз за несколько месяцев, сладко урчала сытость. От удовольствия
я закрыл глаза. Не знаю, сколько часов я так просидел, но солнце за
окном уже клонилось к закату, когда пришла толстая тетка и стала
с ходу орать на меня, махая руками в сторону выхода. Она кричала
на непонятном мне языке и даже попыталась толкнуть меня, но я
отвел ее руку в сторону, отчего она всей своей массой влетела в стену.
Это ее на мгновение успокоило, и я успел спросить ее, говорит
ли она на английском. Тетка начала орать пуще прежнего, и мне ничего
не оставалось, как удалиться.

В порту по-прежнему никого не было, я пошел снова к знакомому
кафе, в надежде найти русских. По дороге я несколько раз
спрашивал о русских у людей, которых встречал у их домов. Большинство
из них меня не понимали или не хотели понимать. Те же,
что готовы были со мной разговаривать, искренне хотели мне помочь,
устраивали на улицах целые диспуты с соседями на мою тему.
Большинство знало про русских, но никто не знал, где они живут.
Все соседи знали друг друга и всегда замечали чужаков. Мне было
очень важно, чтобы как можно больше местных узнало о том, что я
ищу русских.

Идти в полицию я пока опасался. Во мне еще жила надежда найти
земляков или посольство. По дороге часто проезжали открытые
джипы с солдатами, но они на меня не обращали никакого внимания,
и я привык к этому. На сегодняшнюю ночь я устроился в более
спокойном месте, чем вчера. За жилыми домами был небольшой
лесок из колючих акаций с густым кустарником. В нем я и расположился.
Рано утром я снова пошел в порт. Там опять стояли кучки людей.
Я не понимал, зачем они там стоят, потому что никто из них
не работал. Я снова подошел к более пожилым мужчинам. Поздоровавшись,
я объяснил им, что ищу русских. Мужчины смотрели
на меня и ничего не говорили. Постепенно они стали разговаривать
между собой на своем языке. Я понимал, что речь идет обо мне. Они
махали руками, что-то доказывая друг другу. Я подождал минут десять,
убедившись, что со мной разговаривать никто не собирается,
извинился и ушел.

Я брел по тем же улицам, настроение было отвратительное.
Я первый раз в жизни не знал, что мне предпринять. Оставаться
здесь становилось бессмысленным. Российского посольства, судя
по тому, что о нем никто не знает, скорее всего, в городе не было.
Добраться до Аргентины без денег, одежды и документов было проблематично.
С этими невеселыми мыслями я добрел до кафе. Присев
вдалеке под деревом, я снова стал думать, что мне делать дальше.
Решив попробовать устроиться на работу, я стал ждать, когда
выйдет вчерашний коренастый парагваец. Может быть, он подскажет
мне, как устроиться грузчиком или уборщиком. На должность
инженера-конструктора мне рассчитывать явно не приходилось.

70

Мальта оказалась небольшим, густонаселенным островом. Еще
издали я увидел город и порт. Из-за мола виднелись огромные портовые
краны. Чуть дальше садились и взлетали самолеты, там был
аэродром. Заходить в порт и объясняться с властями мне совсем не
хотелось. Традиционно, виза у меня отсутствовала. Я пошел севернее,
в бинокль изучая берег на предмет ночевки. Просто дикая бухта,
каких с этой стороны острова оказалось несколько, на этот раз
меня не устраивала. Мне нужен был город с магазинами. Пройдя на
север пару миль, я зашел в очень мелкий и длинный залив. Вокруг
раскинулся небольшой, уютный городок. Я бросил якорь, когда уже
совсем стемнело. Вокруг стояли только небольшие рыбацкие лодки,
и было совершенно тихо и спокойно. Ни ветра, ни волны, яхта
стоит ровно как вкопанная. Очень непривычное состояние. Я побрился,
надел парадную майку и поплыл на тузике к берегу.

По набережной прогуливались отдыхающие в вечерних туалетах.
Здесь же стояли столики небольших ресторанчиков. Курортный
город готовился к очередной вечерней феерии. Все вокруг напоминало
нескончаемый праздник. По крохотным улицам ездили
миниатюрные машины и мопеды. Сверкали витринами магазины.
Я прошел этот городок пешком несколько раз из конца в конец.
Мне было очень приятно гулять по его улицам.
К сожалению, когда я нашел большой продовольственный магазин,
он уже закрывался. Ничего, приду сюда утром. Вернувшись на
берег, я расположился в одном из ресторанов с видом на море и на
собственную яхту. Вкусно поужинав, я вернулся на яхту.
На следующее утро я, как и было запланировано, пришел в магазин.
Три полные тележки продуктов и воды едва уместились в
багажник местного такси. А когда я стал все это перегружать в маленькую
лодочку, водитель, пытавшийся мне все время помогать,
был очень удивлен. Водрузившись сверху на свое добро, я медленно
погреб в направлении ожидавшей меня яхты. Борта тузика едва
виднелись из воды. Еще через час запасы благополучно были подняты
мной на борт и разложены по своим местам.

Оставаться еще на день мне не хотелось. Вчера я все облазил в
этом уютном городке. Вытащив якорь, я медленно пошел в сторону
выхода из залива. Море встретило меня легким южным ветром.
Чтобы не попадать в тень от острова, я решил обойти его с юга,
пройдя несколько миль навстречу ветру под мотором.
Через полчаса я уже ставил паруса. Волны теперь шли с двух
сторон, создавая кутерьму и неразбериху. Большие катились по-
прежнему с запада, а маленькие и короткие — с юга. Яхта, подхваченная
довольно свежим ветром, плюхалась на них и раскачивалась
в разные стороны. Постепенно, отдаляясь от Мальты, мой курс становился
северо-западным. Было странно идти почти с попутным ветром
в полный бакштаг, периодически налетая на встречную волну.
Яхта поднимала вокруг себя целые стены брызг. От каждого удара
о волну скорость заметно гасла. Лишь к вечеру встречных волн почти
не стало. Южный ветер победил.

Я жмусь ближе к Сицилии, стараясь подальше обойти Тунис.
Какое-то у меня предвзятое недоверие к африканским странам.
Буду держаться от них подальше. В этом узком проливе заметно
активнее стало судоходство. Встречаются и парусные яхты. Похоже,
что ночь будет бессонной.

До Гибралтара осталось тысяча сто миль. Дней восемь — десять
хода, в зависимости от ветра. Я решил больше никуда не заходить.
Уже восемнадцатое октября, и вот-вот закончится хорошая погода.
Надо было спешить.

Теперь по большей части все время я провожу в кокпите. Светит
солнце, и днем очень тепло, даже жарко. Я регулярно купаюсь, привязав
себя к яхте веревкой.

Первая ночь была очень напряженной. Не удалось поспать ни
минуты. Определять расхождение с судами по бортовым огням бывает
сложно. На паромах столько разных огней, они плывут, как
новогодние елки. Разглядеть у них красный или зеленый фонарь,
чтобы понять, каким бортом расходимся, иногда удается только в
непосредственной близости. За ночь встретилось, наверно, судов
двадцать, а может, и больше. А еще рыбаки попадаются. Они навешают
на себя разные световые сигналы, больше похожие на шпионские
коды, и плавают во все стороны. Вроде смотришь на него, он
копошится где-то в стороне, а потом глядь, а он несется уже прямо
на тебя. Как будто ему моря мало.

Только когда совсем рассвело, я притащил в кокпит одеяло и
немного подремал. К двенадцати часам сварил себе крепкий кофе,
чтобы как-то взбодриться. Потом опять вспомнил про свои рыболовные
снасти и запустил с кормы леску. Пока штормовал, было не
до рыбы, а вкусный тунец давно кончился.

К вечеру прошел самое узкое место между Сицилией и Тунисом
и стал понемногу забирать западнее. Судов заметно поубавилось.
Видно я отошел от их маршрутов. Ночью удавалось поспать несколько
раз в каюте, но будильник все же ставил на сорок минут.

Ближе к утру катушка на спиннинге бешено затрещала. Пока я бежал
из каюты, на ходу натягивая штаны, леска уже вся размоталась,
и спиннинг выгнулся в страшную дугу. Яхта шла на полном ходу
под всеми парусами. Не успев подскочить к штурвалу, услышал тихий
«бздымк», и леска оборвалась. Интересно, что там за кит сел.
От сна не осталось и следа. Надо на ночь ставить на снасти более
прочную леску.

71

— Вы из России? — раздался тихий голос почти у самого моего
уха. Я резко обернулся. За моей спиной стоял, наклоняясь ко мне,
мужчина лет сорока в новенькой форме моряка. Он смотрел на меня
и застенчиво улыбался.
— Да, — ответил я.
— Я так рад вас видеть, — быстро-быстро заговорил мужчина. —
А вы были в Москве? А я тут остался совсем один. В прошлом месяце
боцмана схоронил. Капитан, тот давно уехал в Аргентину и старпом с ним же. Мы раньше тут все вместе жили на корабле, но все постепенно как-то разбрелись кто куда. Я на работу устроился в порт, механиком. Ну как там в Москве?

Все это он выпалил за несколько секунд. Я видел, как от волнения
у него дрожали руки. Он как будто боялся что-то не успеть мне
сообщить. Мы сидели с ним вдвоем прямо на земле, под большим
деревом, и Валентин (так звали моряка) рассказывал мне свою
историю, как завербовался в самом начале перестройки на старенький
сухогруз механиком и пришли они в Кению. Выгрузили они
свой груз, а корабль местные власти арестовали за неуплату портовых
сборов. Старый, ржавый корабль был не нужен своим хозяевам.
Они и не собирались выкупать его, а заодно и возвращать
команду домой и платить ей зарплату. Четыре года они бедствовали
в Африке, без средств к существованию и надежды на возвращение
домой. Почти полкоманды умерло за это время от разных
болезней. Ни нашему посольству, ни чиновникам на Родине, чьи
пороги обивали жены членов команды, не было до них никакого
дела. Наконец, по какой-то случайности им удалось продать свой
корабль на металлолом. Этих денег хватило только на билеты до
дома. Валентин вернулся в родную Одессу. Там его ждали жена и
подросшая дочь. К тому времени Советский Союз благополучно
закончил свое существование, и Валентин, всегда считавший себя
русским, оказался на Украине. Изменилось не только название
страны, изменился весь образ жизни. Вернувшись из Африки, Валентин
попал как на другую планету, без копейки в кармане и понимания,
что ему делать дальше. Жена еле-еле сама сводила концы
с концами, одна воспитывая их дочь все это время. Свалившийся
негаданно, но жданно ей на голову из Африки муж совсем обрек
семью на нищенское существование. Помыкавшись в поисках работы
месяц, Валентин вновь завербовался на судно, которое шло с
грузом в Парагвай. Побыв дома всего месяц и отдав смехотворный
аванс за новое плавание жене, Валентин приплыл сюда. В Парагвае
повторилась кенийская история в точности. Опять провел год
под арестом вместе с командой и судном, после чего власти прогнали
их с корабля, забрав его за долги. На этот раз денег на билеты
домой никто им не выделил, и команда осталась в Парагвае. Поначалу
они пытались подрабатывать в порту грузчиками, но было несколько
стычек с местными, и это занятие им пришлось оставить.
Выкручивался каждый сам по себе. Кто-то смог уехать в Аргенти165
ну, кто-то спился, кто-то пропал, а кто-то просто умер. В Парагвае
Валентин уже третий год. И судя по его внешнему виду и костюму,
он совсем не бедствовал.

Мы просидели под деревом до вечера. Валентин все рассказывал
и рассказывал мне о своей жизни, а я молча слушал, не задавая
вопросов и не перебивая его. Я понимал, этот человек так
истосковался по родной речи, что сейчас просто упивается ей.
Я только несколько месяцев не говорил ни с кем на своем языке,
и то меня тянуло к нашим, как к родным людям, а он годами в
чужих странах.

От Валентина я узнал, что российского посольства в Парагвае
нет, потому что после войны сюда убежало много нацистских преступников
и власти Парагвая до сих пор отказываются их выдавать.
Они спокойно здесь доживают свой век. Между нашими странами
нет дипломатических отношений. Наших туристов Валентин здесь
тоже не встречал. Но зато есть русские эмигранты, которые приехали
сюда еще до 1905 года. Точнее даже, приехали не они сами, а их
родители. А они родились уже здесь, но по-прежнему считающие
себя русскими. Их немного и они все очень старые. Но все равно,
они поддерживают между собой отношения и помогли устроиться
Валентину на приличную работу в порт, где ему и выдали эту новенькую
форму, которую он теперь никогда не снимает. Валентин
рассказал мне, что русское общество собирается раз в неделю по
четвергам в доме графини Натальи, и мне надо обязательно туда
попасть.

Все это Валентин рассказывал мне, не интересуясь, кто я и откуда.
Ему было достаточно, что я говорю по-русски. Да мне было и
неловко что-то рассказывать про себя. После того, что я услышал от
него, мои приключения казались детской забавой.

Уже совсем стемнело, когда Валентин заторопился уходить.
Я поинтересовался, нет ли у него места, где мне можно переночевать.
Но он сказал, что не сможет мне с этим помочь. О еде я даже
не стал заикаться. Четверг был завтра, поэтому я поинтересовался,
где мне его найти, чтобы попасть на русское сборище. Валентин ответил,
что придет на это же место завтра, во второй половине дня.
Мы попрощались, как старые друзья, хотя я за весь день не произнес
десяти слов. Мне ничего не оставалось, как идти ночевать во
вчерашний парк. Но заснуть я смог только под утро. Из головы не
выходили впечатления прошедшего дня.

72

Пятнадцатиузловой галфвинд легко разгонял яхту до восьми
узлов. Этот ветер мне казался обжигающе-горячим. Ярко светило
солнце, куда ни посмотри, вокруг меня приветливое море. Только
к вечеру, далеко на западе, я увидел крохотную черную тучку,
но не придал ей значения. Ночь была очень теплой. Мне даже не
хотелось идти спать в каюту. Я опять валялся под одеялом в кокпите,
любуясь на звезды. Яхта резво бежала, слегка покачиваясь
на волнах. Почему-то совсем не хотелось спать. Постепенно ветер
стал стихать. К полуночи полотнище паруса беспомощно повисло.
Гик болтался из стороны в сторону, противно скрипя. Яхта потеряла
ход и остановилась. Автопилот в беспомощности запищал, и
мне пришлось его выключить. Чтобы гик не доставал меня, я подобрал
шкоты. Паруса решил пока не спускать, вдруг снова задует.
Через полчаса потянул легкий ветерок с севера-запада. Стаксель
поймал ветер другой стороной, пришлось заводить на левый борт и
его шкот. Только это проделал, как опять задуло с юга. Чертыхаясь,
я снова поставил паруса на левый галс. Но попутный ветер дул недолго.
Вскоре опять паруса захлопали без ветра. Я решил выждать
минут двадцать и только потом завести мотор и спустить паруса.
Я его не почувствовал и не увидел. Скорее я услышал приближение
чего-то. Сначала загудело где-то на западе едва уловимо.
Я прислушался, лежа на банке. Гул нарастал. Когда я понял, в чем
дело, и вскочил, яхта уже под бешеным порывом ветра почти лежала
парусами на воде. Крутить штурвал в такой ситуации было
бесполезно. Я бросился отдавать шкоты. Яхта медленно вернулась
в ровное положение, разворачиваясь носом на ветер. Незакрепленные
паруса оглушительно хлопали, в любую минуту грозя порваться.
Пока я скручивал стаксель, гик летал из стороны в сторону над
моей головой. Минут за пятнадцать мне удалось собрать оба паруса.
Я завел мотор и перевел дух. Как ни странно, шквал прошел, и с
северо-запада дул умеренный ветерок в десять узлов. Я решил немного
пройти под мотором. Меня еще колотило от только что происшедшего
со мной. Ни разу я не видел свою яхту с таким ужасным
креном. Мне казалось, что он был градусов девяносто. Я совсем
оказался не подготовленным к такому шквалу.

В нос яхты стали плюхать невесть откуда взявшиеся волны.
Кругом забелели в лунном свете барашки. За считаные минуты ве
тер разогнался до двадцати узлов. Стало холодно. Я пошел надевать
штормовой костюм. Похоже, что ночка будет веселенькая.
К трем часам ветер достиг тридцати узлов и больше не усиливался.
Можно было бы поставить зарифленные паруса, но мне было
неохота. Я забился в угол подветренного борта в кокпите, куда не
залетали брызги, и в полглаза дремал там. Рассвет пришел почти на
час позже. По небу плыли тяжелые облака. Моя мачта, казалось, цеплялась
за них топом. К утру волны уже набрали свою мощь. Яхта
тяжело переваливала через них по диагонали, отчего ее сильно раскачивало
из стороны в сторону.

Мне надоело гудение мотора, и я решил поставить кусочки парусов,
хотя это казалось безумием. Сильно зарифленные паруса
набрали ветер, и яхта накренилась на левый борт. Бортовая качка
уменьшилась, но тише не стало. Ветер ревел так, что заглушал все
остальные звуки.

Опять я оказался в штормовом море, о чем, собственно, меня
предупреждали бывалые люди. Но теперь не было солнца, и даже
изредка моросил дождь. Было холодно. Ну, в смысле не мороз, конечно,
но в плавках уже не позагораешь. На этот раз направление
ветра позволяло мне держать почти свой генеральный курс, хотя
чуть-чуть меня все же сносило к берегам Африки. Интенсивность
движения судов в этом районе была небольшой, за день видел пару
кораблей. Я опять по большей части проводил время в каюте. Ни
ночь, ни весь следующий день не внесли каких-либо изменений.
Следующей ночью я так сильно приблизился к Африке, что видел
слева на траверзе освещенные Эльзазаром облака. Все эти дни
ветер не менял ни силы, ни направления. Моя яхта, по большей
части, справлялась с управлением сама, хотя несколько раз все же
наиболее вертикальным волнам удавалось развернуть ее нос на юг.
Яхта угрожающе вставала лагом к волне, и мне приходилось крутить
штурвал, чтобы исправить положение.

Я так ждал, когда берег Африки позволит мне повернуть немного
южнее, чтобы идти не таким острым курсом. Но когда мне
это удалось, ветер, будто играя со мной и не желая облегчать мне
жизнь, тоже довернул западнее на такой же угол. С таким направлением
я уже никак не мог держать на Гибралтар, меня упорно сносило
к берегам Марокко. Но до него еще далеко, может, что-нибудь
изменится с погодой.

Все действительно изменилось на следующий день, правда, увы,
не в лучшую сторону. Ветер усилился и задул ровно с запада. Я сме
нил галс и пошел в сторону Испании. Хотя идти, даже под сильно
зарифленными парусами, по такому ветру было страшно. Ночью
я увидел береговые огни испанского побережья. Приближаться к
берегу я не хотел, поэтому мне пришлось убрать паруса и под мотором
идти прямо на ветер, держа курс на Гибралтар.

Весь следующий день мотор боролся с не на шутку разгулявшейся
стихией. И только к середине следующей ночи я увидел огни
на берегах по обоим бортам моей яхты. Средиземное море закончилось,
впереди океан. Мне было немного страшно. Я уже привык к
этому морю, хотя оно встречало меня не очень приветливо. Но жаловаться
мне на него тоже не приходится. Ничего экстраординарного
со мной здесь не случилось, в основном было тепло, я много
купался и загорал. Конечно, большую часть этого моря я прошел со
встречными штормами, но благодаря своей замечательной яхте я от
этого совершенно не устал.

Как по волшебству, утром я увидел солнце. Оно вставало у меня
за кормой. А берега Европы и Африки уже были едва различимы в
дымке. Ветер становился слабее, а со стороны океана на меня шли
волны исполинских размеров. Яхта сначала долго ползла в гору, задрав
свой нос к небу, а потом переваливала через пологий хребет и
шустро катилась вниз, на самое дно впадины, откуда были видны
только две соседние стены воды.

Я повернул на юго-запад и поставил паруса. В океане все сразу
изменилось. Выглянуло солнце и стало тепло. Шторм как-то в одночасье
закончился, и стал дуть легкий ветерок очень удобного для
меня направления. Настроение у меня было замечательное, просто
все ликовало внутри.

Из Гибралтара веером по океану расходились корабли. Кто-то
шел и в моем направлении. Мне совсем не хотелось спать, несмотря
на бессонную и очень напряженную ночь. Я сидел в кокпите и любовался
океаном. После полудня мою яхту окружила стая дельфинов.
Они долго плыли вместе со мной, соревнуясь за право занять
место под форштевнем.

Сегодня было первое ноября. Ровно месяц у меня ушел на преодоление
расстояния от Новороссийска до Атлантического океана.
А кажется, что я уже сто лет плыву. У меня ощущение от течения
времени совсем иное, чем было на берегу. Здесь оно как бы останавливается,
и ты живешь совсем в другой системе измерений. Раньше,
в Москве, за каждодневной суетой, не успеваешь отслеживать, как
проносятся года. Вроде только заселились в новую квартиру, а уже
пятнадцать лет прошло. А здесь месяц — целая вечность. Столько
впечатлений и переживаний, на всю жизнь хватит. Не могу себе
представить, насколько же огромен тогда весь кругосветный переход,
если первые три моря дали такие ощущения. А впереди у меня
три океана. Аж жуть берет. Но ласковый океан плещется прямо
под моим бортом, радушно приглашая в гости. Через восемьсот
миль Канары. Там ближайшая остановка для отдыха и дозаправки.
Первая часть программы выполнена. Я успел дойти из Москвы
до океана до холодов, без каких-либо потерь. На весь этот путь у
меня ушло чуть больше двух месяцев. Все, кажется, было совсем
не сложно, но я сейчас нахожусь так далеко от дома, что, кажется,
улетел на другую планету. У меня теперь совсем другая жизнь, с
иными заботами и тревогами, чем была раньше. И эта жизнь мне
определенно по душе.

73

Все утро я думал об этом запуганном жизнью человеке. Из головы
не выходила его манера говорить, как будто постоянно за что-то
извиняясь. Все время оглядываясь по сторонам, как затравленная
собака, рассказывал он об очень нелегкой своей жизни. Почему-то
мне его было безумно жалко. Я сам сейчас попал в ситуацию, когда
в чужой стране оказался без денег и документов, с невозможностью
обратиться к властям или сообщить домой. Мне было очень неуютно.
Спокойней я себя ощущал даже на плоту, без воды и еды. А он
так живет годами! Я не представляю.

К полудню я пришел под дерево, где мы вчера разговаривали с
Валентином, и стал его ждать. Часам к пяти вечера я уже не на шутку
волновался, придет ли. Человек был настолько своеобразный,
что гарантировать было ничего нельзя. К семи часам вечера я уже
нервно ходил кругами вокруг дерева. Наконец появился Валентин.
— Пошли быстрее, опаздываем! — еще издали прокричал он, как
будто мы не расставались с ним вовсе.
Я поспешил за ним. Мы прошли пару кварталов и остановились
на автобусной остановке.
— У тебя есть деньги на билет? — спросил у меня Валентин.
Я отрицательно покачал головой.
— Тогда тебя в автобус не пустят, — злорадно сказал мой проводник,
а я еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Подъехал битком
набитый латинцами автобус. Мы еле втиснулись в него. Мне
отдавили все ноги. Из всех вошедших на нашей остановке за проезд
кондуктору передал деньги только Валентин. Билет ему тоже
не прислали назад. Ехали мы долго. Старый автобус мотало и подкидывало
на ухабистой дороге. Я уже отвык, плавая в одиночку по
океану, от такой близости большого количества народа. Наконец,
Валентин скомандовал на выход. Мы оказались на уютной, спокойной
улице с одноэтажными домами. Дома утопали в тропической
растительности и были окружены высокими каменными заборами
с мотками колючей проволоки сверху. Пройдя пешком еще несколько
одинаковых перекрестков, мы очутились перед очередным
забором. Валентин позвонил в дверь. В домофоне раздался голос:
«Кто там?» на английском.
— Это я, Валентин, — ответил мой спутник.

Замок щелкнул, мы вошли. Внутренний сад был шикарным. Аккуратно
подстриженная трава и кустарник. Плодоносящие деревья,
множество цветов и декоративные заросли бамбука. Красиво подсвеченная
снизу вода в небольшом бассейне. И все это разместилось
сотках на четырех-пяти. В глубине стоял симпатичный маленький
домик. А рядом с ним круглая беседка. Внутри ее горел свет и сидели
люди. Все они повернулись в нашу сторону. Навстречу нам
вышла пожилая, но статная женщина. Ее худое лицо было покрыто
морщинами. Наверно, ей было лет восемьдесят, а может, и больше,
но смотрела она на нас живыми и очень мудрыми глазами.
— Здравствуйте, Валентин! — сказала она спокойным, уверенным
голосом по-русски, но с таким странным акцентом, что едва
можно было разобрать слова. Женщина вопросительно смотрела на
меня. Валентин почему-то не торопился меня представить. Пауза
затянулась.
— Я, Артемов Игорь, русский путешественник, попал в кораблекрушение
и много недель скитался по морю и суше, пока не добрался
сюда. Собираюсь вернуться в Россию, — так и не дождавшись
Валентина, отрекомендовался я.
— Прошу следовать за мной, — тем же спокойным тоном произнесла
женщина и пошла в сторону дома.

Мы вошли вовнутрь. Интерьер дома был подобран с прекрасным
вкусом, на стенах висели картины. Мы проследовали в ванную
комнату.
— Сейчас я принесу вам полотенце и одежду, — сказала женщина
и ушла в другую комнату. Через минуту она вернулась, держа
белье в руках. Почти полгода я не мылся в подобных условиях. Как
заново родился.

Приведя себя в порядок, я вышел из дома и пошел в беседку. За
круглым столом сидело несколько человек очень почтенного возраста.
Они пили чай с вареньем вприкуску. Стол был накрыт большой
белой скатертью, на которой прямо посередине стояло блюдо
с селедкой, лучком и вареной картошкой. Рядом лежал нарезанный
черный хлеб. Меня пригласили к столу. Я был чертовски голоден.
Один вид селедочки с лучком сводил меня с ума. Все наблюдали,
как я набросился на русскую еду, по которой, надо признаться, я
очень соскучился. Дав мне немного поесть, меня попросили рассказать
о моих приключениях. Мой рассказ затянулся до позднего
вечера. Все меня внимательно слушали, но вопросы в основном задавали
про Москву и Россию. Никто из собравшихся за столом, ни
разу в России не был, но все о ней мечтали и только о ней и говорили.
Хозяйка дома оказалась графиней Натальей. Ее родители в начале
века приплыли сначала в Аргентину, а затем в Парагвай. Наталья
родилась уже здесь. Ее родители были небедные люди, поэтому она
получила высшее образование в Англии. Наталья долгие годы была
единственной женщиной в Парагвае с высшим образованием. Она
всю свою жизнь проработала инженером-строителем.
Время уже давно перевалило за полночь, а мне все задавали и задавали
вопросы. Несмотря на то что все люди, собравшиеся за столом,
были с хорошим образованием, их вопросы часто ставили меня
в тупик. Мне казалось, что они подшучивают надо мной. Насколько
их представление о России было поверхностно.
— Скажите, Игорь, а дети в России ходят в школу?
— А машины в городах по улицам ездят?
— Игорь, расскажите, как вы там живете, в России?
— О чем конкретно вам рассказать? — пытаясь быть максимально
учтивым, спрашивал я еще одну очень пожилую женщину.
— Ну, скажем, — поднимая глаза к небу, продолжала она, — мы
здесь ночью спим на кроватях, а вы там как?

Мужчина, сидящий рядом с ней, укоризненно покачал головой,
а остальные ловили каждое мое слово.

Забегая вперед, хочу сказать, что графиня Наталья через полгода
все же приехала ко мне в Москву. Я возил ее по Садовому кольцу,
мы бродили по Арбату. Она, прожившая всю жизнь безвылазно в
маленькой, уединенной стране, была в шоке. Во все глаза смотрела
она на московские здания, площади, скверы, архитектуру, людей и
не могла во все это поверить. Им всегда казалось, что Россия совсем
дремучая, отсталая страна, какой ее и представляла местная
пресса. А им всем страшно повезло, что удалось прожить в таком замечательном
Парагвае, где на всю столицу едва наберется, наверно,
десятка три многоэтажных здания.

А через месяц, после возвращения назад, в Парагвай, графиня
умерла.

Еще за круглым столом сидел огромный, ростом за два метра,
солидный старик. Он мне представился почему-то только по фамилии
— Канонникофф. Старик обладал зычным басом и галантными
манерами. Как я позже узнал, ему было девяносто шесть лет. Его
дед вместе со своими детьми и внуками на парусной яхте уплыли
из России в 1905 году. Поскитавшись несколько лет по разным
странам, они осели в Парагвае. Дед еще в те годы возглавил в этой
стране пароходство. Потом дела передал своему сыну, чьей фамилией,
за заслуги перед государством, была названа одна из улиц
Асунсьона. Теперь пароходство возглавляет внук, господин Канонникофф,
который продолжает работать, несмотря на свой почтенный
возраст. Он очень живо интересовался всем, о чем я сегодня
рассказывал на этом собрании русских эмигрантов. Именно он поинтересовался
у меня, какая мне нужна помощь. Прежде всего, мне
необходимо было позвонить домой. От меня больше двух месяцев
не было никаких вестей. Во-вторых, мне необходимо было прислать
на чье-либо имя деньги, бомжевать мне изрядно уже надоело.
Господин Канонникофф, ввиду позднего часа, предложил оставить
все деловые вопросы на завтра, а переночевать мне в его офисе, там
есть диван. Я поблагодарил его за предложение, мы тепло попрощались
со всеми и уехали на его машине.

74

Какую ночь подряд я толком не сплю. То шторм не давал мне
расслабиться, а теперь разные корабли, то и дело попадающиеся на
моем пути. Не могу надолго уходить из кокпита.

Становится заметно теплее. Снова очень комфортная погода. Ветер
позволяет идти в бакштаг, правда, лагом к волне. Но она очень
длинная и яхту раскачивает не сильно. К утру попутные корабли
разошлись по сторонам. Горизонт чист. Можно себе позволить немножко
поспать. Так в полудреме и прошел весь день. Несколько
раз, правда, я видел вдалеке корабли, но они шли разными со мной
курсами.

На следующий день я снова размотал свой спиннинг и сразу же
вытащил небольшого тунца. «Шикарный клев», — подумал я тогда
и больше в этот день ничего не поймал. Зато сегодня очень удобно
готовить себе еду. После штормов в Средиземном море Атлантический
океан напоминает мне один большой курорт. Можно загорать
и ловить рыбку, валяться на палубе, читать книги.

Ветер в пятнадцать узлов позволяет мне не напрягаясь делать
сто пятьдесят миль в сутки. Такая скорость меня вполне устраивала.
Я старался выйти подальше в океан, удаляясь от африканского
берега. Так мне спокойней.

Сегодня по рации на шестнадцатом (экстренном) канале, какие-
то русские искали кого-то. За день раз сто из рации доносилось:
«Сергей, Сергей, ты слышишь меня?» Никого вокруг себя я не видел,
поэтому не стал выходить с ними на связь. Да и, честно говоря,
они порядком надоели своим поминутным выступлением в эфире.
Постепенно ветер скис до восьми узлов, не меняя своего направления.
Моя скорость тоже упала на два узла. Зато сегодня я поймал
какую-то красную здоровую рыбу с большой головой. Возможно,
это был морской окунь. Он яростно сопротивлялся, когда я его вытягивал,
но около яхты совсем выбился из сил, и я его довольно
легко поднял на борт. Хорошее разнообразие к моей тунцовой диете.
Вообще, рыбалка, даже такая непрофессиональная, как моя, вносит
заметное оживление в довольно однообразную жизнь на борту.
Я уже давно вслух разговаривал сам с собой, пел песни. Добровольное
одиночество позволяет глубже заглянуть в себя. Хотя я, наверно,
не соглашусь с тем, что я одинок. Я совсем по-другому, чем раньше,
стал общаться с природой, морем, небом, ветром. Я не ощущаю себя
песчинкой в их царстве, скорее, я с ними единое целое. Могу часами
смотреть на волны, сидя на носу яхты. Они завораживают меня
своей гармонией. А какое прекрасное по ночам огромное звездное
небо! Пока еще не вышла луна, звезды, кажется, висят низко-низко
над мачтой. Их скопления сливаются в огромные светлые пятна и
уносят меня за собой в бесконечность. С ветром же я вообще сроднился
духом. Никакие приборы мне не нужны, чтобы чувствовать,
откуда он дует и с какой силой. У него все время разное настроение.
То он нежный и добрый, подгоняет меня своим теплым прикосновением.
А то, сердясь на что-то, кидает в меня целые лавины брызг,
срывая их с вставших на дыбы волн. Но все равно, ветер остается
в море для меня лучшим другом. Именно с ним я чаще всего здесь
разговариваю. Именно для него я лучшим образом настраиваю паруса.
Именно он позволяет мне странствовать по свету, очаровываясь
мудростью его создателя.

После штормовой Средиземки Атлантический океан был просто
раем. Вторую неделю я иду по нему, наслаждаясь всем, что меня
окружает. До Канарских островов осталось совсем недалеко. Держу
курс на остров Тенерифе. Не знаю, почему решил идти именно на
него. Я не был раньше на Канарских островах. Мне было все равно
куда идти. Задерживаться здесь я не собирался, пару дней на отдых
от отдыха, закупка провианта и дальше в путь. Мне еще совсем
не надоело плыть на яхте. Произвольно выбрав на карте один из
островов, с известным названием, я проложил на него курс по картплотеру.
По моим расчетам, я должен буду увидеть остров на рассвете.
Спать сегодня опять решил расположиться в кокпите, потому
что выросло количество судов вокруг меня. Всю ночь дремал вполглаза.
Чувствуется приближение популярного места отдыха. Вчера
днем видел в океане несколько парусных яхт.

Огни впереди себя я увидел еще затемно. Они находились на
одном месте, значит, это земля. Когда рассвело, то остров оказался
всего в нескольких милях от меня. Я мог видеть, как волны разбиваются
о его скалистый берег, поднимая целые горы брызг. Странно,
а в океане совсем не ощущается такая сила волн. Они кажутся пологими
и ласковыми. Чтобы не попасть в ветровую тень от острова,
я стал обходить его с севера-запада. Тенерифе оказался довольно
большим островом, с покрытыми лесом горами. Когда я уже доходил
до его южного края, то увидел фантастическую картину. Над
островом постоянно висело большое облако, а еще выше, над этим
облаком, торчал пик вулкана. Он как будто висел в воздухе, не касаясь
земли, на неестественно большой высоте. Зрелище казалось
настолько нереальным, что я подумывал о каких-то преломлениях
лучей света. Гора, будто мираж, висела высоко над моей головой,
усевшись прямо верхом на облако.

Повернув за мыс на юго-восток, я оказался в безветренной зоне.
Постепенно не стало и волн. Что, собственно, мне и требовалось.
Осталось найти какой-нибудь город, чтобы, наконец, бросить якорь.
Еще через три часа, уже под вечер, после нескольких неудачных по
пыток я зашел в крупный порт города Лос-Кристианос, где стояли
у стенки огромные океанские паромы. Посередине бухты большое
количество разномастных лодок болталось на рейде. Я присоединился
к ним. Напротив стоял полицейский катер. Естественно, у
меня не было испанской визы. Но деваться было некуда, и я решил
остаться. Через полчаса мой тузик уже был спущен на воду, и я греб
к берегу в парадном костюме. Здравствуй, Цивилизация!

75

Рано утром господин Канонникофф пришел в свой офис в сопровождении
мужчины средних лет, европейской наружности. Он
представился адвокатом. Мне задавали множество уточняющих вопросов.
Проблема с отсутствием у меня документов оказалась сложнее,
чем я ее представлял себе ранее. Дело в том, что в стране сейчас,
как мне объяснили, было очень неспокойно. Только что произошел
военный переворот. Кругом идут манифестации оппозиции. Военные
отлавливают и сажают в тюрьму наиболее радикально настроенных
людей. То тут, то там происходят стычки с военными. Местная
полиция и суды почти не работают. Все решают сами военные.
А отсутствие у меня документов может повлечь за собой многомесячное
разбирательство. Выдать новые документы мне — гражданину
России, могут только в нашем посольстве, которое находится
в Буэнос-Айресе. Легально границу мне не пересечь. Канонникофф
обещал мне помочь организовать переход в Аргентину.

А пока я, прямо из кабинета Канонникоффа, звоню домой. К счастью,
никто из моей семьи и друзей не догадывался о моих приключениях.
Все думали, что я пересекаю океан. Я тоже не стал никого
пугать, рассказал, что успешно добрался до Бразилии. Для перевода
денег господин Канонникофф любезно предоставил мне свой
банковский счет. Его реквизиты я и передал на Родину. Основное
было сделано. Оставалось дождаться денег и перебираться в Аргентину.
Весь день мы беседовали с моими новыми друзьями о России.
Канонникоффа интересовало все: наша экономика и благосостояние
людей, промышленность и основные стройки уходящего века,
свобода и политические взгляды. В Парагвае пропаганда коммунизма
— уголовно наказуемое деяние. Сам Канонникофф убежден
ный демократ и крайне не любит коммунистов. Хотя, на мой взгляд,
военный режим Парагвая не лучшая альтернатива коммунизма.
К середине дня мы поехали в порт, Канонникофф хотел показать
мне свое пароходство. Я видел уставные документы его предприятия,
по ним уставной фонд составлял десятки миллионов долларов.
Но в порту мертвым грузом стояли все те же ржавые баржи
и буксир, которые мне и показывали с гордостью мои новые друзья.
Мне сложно понять экономику парагвайскими мерками. Возможно,
это было и круто, но я привык к другому. Хотя улица, на которой
размещалась контора Канонникоффа, действительно носила
его фамилию.

Ближайшие два дня я хвостиком следовал за моим именитым
земляком. Он оказался очень жизнерадостным и энергичным человеком.
Даже не верилось, что ему девяносто шесть лет. Он строил
планы развития своего предприятия на долгие годы вперед. А детей
у него не было. Спрашивать, кому перейдет весь его труд, мне было
неловко.

Наконец пришли деньги. Я вновь почувствовал себя человеком.
Мы поехали в магазин и купили мне красивую одежду. Я смог пригласить
моих друзей в ресторан. Но переезжать из офиса в отель
Канонникофф мне не рекомендовал. Оказывается, два полицейских,
которых я позавчера видел в офисе, приходили по мою душу.
Видно, кто-то доложил им о том, что я искал русских, и они решили
проверить у меня документы. Тогда Канонникофф, используя свой
авторитет, сумел выпроводить их и даже не стал говорить мне об
этом. Но в гостинице без его опеки всякое может случиться.
Однажды мы ехали в машине по центральным улицам города.
Повернув за угол, мы уперлись в огромную толпу митингующих с
транспарантами. Толпа шла прямо на нас. Деваться нам было некуда,
мы оказались в самой гуще людской реки. Нашу машину стали
раскачивать и стучать по ней, заглядывая в окна и грозя нам кулаками
и палками. Минут двадцать, пока толпа двигалась мимо нас,
было очень страшно. Мы молча сидели внутри машины, заперев
двери и отодвинувшись от окон. Наконец все закончилось само по
себе, и мы поехали дальше.

Вечером я разыскал Валентина и тоже повел его в ресторан.
Я убеждал его, чтобы он возвращался в Россию вместе со мной.
Я говорил ему, что куплю для него билет на самолет и помогу найти
в Москве работу. Искорки в его глазах готовы были разгореться.
Я это видел. Он всей душой хотел вернуться домой, но какой-то животный страх останавливал его. Он столько лет страдал и только
теперь чуть-чуть приспособился к жизни здесь, а я его опять призывал
к переменам. Валентин ничего мне не ответил, даже не доев,
встал, вышел из-за стола и ушел из ресторана. Больше я его никогда
не видел.

76

Город не произвел на меня впечатления. Высокие дома, огромное
количество народа на улицах, большинство из которого туристы.
Нет уютных ресторанчиков на набережной. Кругом многоэтажные
отели. Что здесь делать? Как отдыхать? Хотя погода стояла замечательная.
Было тепло и комфортно. Пошатавшись немного по городу,
я нашел ближайший магазин, изучил совсем не низкие цены
на продукты, но оставил закупки на завтра. Усталость от бессонной
ночи загнала меня на яхту, в мою уютную каюту. Совсем непривычно
было спать, не выскакивая каждый час на палубу, чтобы
проверить обстановку. Я даже несколько раз просыпался, с ужасом
думая, что проспал ставший неотъемлемым будильник. Но, вспоминая,
где нахожусь, снова сладко засыпал. Все-таки в одиночном
плавании из-за урывочного сна все время страдаешь от недосыпа,
несмотря на то, что в спокойные дни я сплю в сумме по восемь часов,
а бывает, даже и больше. Может быть, когда я покину воды с
оживленным судоходством, эта проблема уйдет сама собой.
Весь следующий день я занимался закупками, заправками, плановыми
ремонтными и профилактическими работами по яхте. Из
блюстителей порядка меня никто не беспокоил, и я решил еще ночку
поболтаться на якоре.

Утром, как только выглянуло солнце, я завел мотор и вышел
в море. Мой курс лежал на юго-юго-запад, к островам Зеленого
Мыса. До них было больше тысячи морских миль. Весь мой путь
будет проходить не далее двухсот миль от африканского побережья.
И только после островов Капе Верди я пойду через Атлантику.
Ветер поменялся на восточный. Теперь он доносил до меня жар
из Сахары, хотя его сила и не превышала десяти узлов. Яхта легко
бежала вперед, совсем не встречая сопротивления волн. Мой распорядок
дня снова стал безмятежно спокойным. Пока я не отдалил
ся от Канарских островов на солидное расстояние, мне попадалось
множество кораблей и парусных яхт. На ночь пришлось укладываться
в кокпите. Но я так отоспался, стоя у берега, что сейчас даже
был этому рад. Теплая звездная ночь была очаровательно романтична.
Следующим утром я уже никого не видел вокруг себя. Куда нипосмотри,
кругом только океан. Сегодня утром я обнаружил на палубе
четырех летучих рыбок. Из них получился роскошный обед,
подаренный мне океаном. Я воспринял это призывом изменить
свое отношение к рыбной ловле. Уже много дней приманка бесполезно
болталась за кормой моей яхты. Теперь я целыми днями
менял наживку, устанавливал дополнительные крючки, заводил
новые снасти. Только к исходу третьего дня мои усилия принесли
мне маленький улов — небольшого тунца. И поймался он все на
того же пластмассового кальмара. Вся остальная приманка, в виде
разных блесен и аппетитных искусственных рыбок, так и оставалась
пустым балластом. Несмотря на то что мой тунец был невелик,
по их тунцовым меркам, он все равно становился моей пищей
минимум на три дня. И хотя после Тенерифе моя яхта была завалена
продуктами и разными деликатесами, свежий тунец — вне
конкуренции.

Снова меня сопровождают дельфины. Я так привык к их постоянному
присутствию, что мне казалось, я стал понимать их язык
жестов. Связки из одинаковых движений меняли построение в их
стройных рядах. Казавшиеся мне ранее их хаотичные пляски у носа
яхты приобрели теперь строгий порядок последовательных действий.
Я часами сидел на носу и наблюдал за дельфинами в метре от
них. Конечно же они совершенно уникальные животные. И глупо
ставить человека на верхнюю ступеньку развития. Скорее всего, мы
живем в параллельных мирах, а гармония дельфинов с окружающим
нас миром не идет ни в какое сравнение с нашим. На каком-то
этапе мне начало казаться, что они считывают мои мысли. Я мысленно
продумывал траекторию их движения и предстоящие перестановки,
и они в точности выполняли мои посылы. То ли я стал
мыслить, как они, предполагая последовательность их действий, то
ли, действительно, они знали, о чем я думаю, и играли со мной в эту
игру.

Конечно, человек давно знает формулу, по которой яблоко падает
с дерева, он даже научился расщеплять атом, но как же мы дале179
ки от истинного знания мира, в котором живем. Человек создал для
себя искусственное пространство своего обитания и гордится тем,
что может истребить любое существо, живущее на этой планете. Но
стоит удалиться от мест обитания человека и начинаешь постигать
истину. А я уверен, что она где-то здесь, в мире, не описанном математическими
формулами и законами физики. То, что создал человек,
лишь его иллюзия истины.

Из-за слабых ветров только к концу второй недели я приблизился
к островам Зеленого Мыса. Традиционно выбрав наугад один из
островов с аэропортом, я направился к нему. Ни одной защищенной
от волн бухты вблизи города я не нашел. Пришлось заходить
в порт. Рейда в порту не было, и я встал прямо у стенки. Острова
Капе Верде сильно отличались от Канарских островов. Там был роскошный
европейский курорт, а здесь — бедная Африка. Оставлять
у причала яхту без присмотра было страшно. На нее умудрились
влезть бесцеремонные местные жители, даже когда я был на борту.
Поэтому я смог отойти только до ближайшего магазина. Это был
типично советский магазин конца семидесятых годов. Пустые полки
с рядами консервов и толстая черная продавщица за прилавком,
которой до тебя нет никакого дела. Но больше всего меня поразили
цены. Они были минимум в два раза больше европейских. Кругом
нищета. Кто здесь может что-то купить?

Заправиться водой на причале я тоже не смог. К довершению
всех прелестей вечером на яхту пришли двое полицейских и оштрафовали
меня за нахождение на острове без оформления документов
на очень приличную сумму. Мои доводы, что я подошел к берегу
только для того, чтобы заправить воду, на них не действовали. Более
того, мне было предписано немедленно покинуть порт. Видно,
кроме того, как отнимать деньги у туристов, местному населению
больше было заняться нечем.

Пришлось выходить в море на ночь глядя. В принципе у меня
оставался запас воды и продуктов, которого должно было хватить
до Карибов. К тому же я собирал дождевую воду, запасы которой,
не иссякали. Больше меня волновало, что сейчас была вторая половина
ноября, то есть самое завершение сезона ураганов. Считается,
что в декабре их уже не бывает. Ну не топтаться же мне на
месте? Ничего, пока доберусь до середины океана, сезон ураганов
уже закончится. Вот так спонтанно, поздним вечером, начался мой
первый в жизни трансатлантический переход. Ветер дул прямо мне
в спину, я поднял паруса и пошел навстречу океану.

77

Мой отъезд назначили на пятницу. Сначала мне предстояло
пройти несколько сотен километров на рыбацком катере, который
специально для меня нанял адвокат Канонникоффа. Затем в условленном
месте меня будет ждать машина, на которой я должен буду
добраться до столицы Аргентины.

Накануне мы вновь все собирались в доме графини Натальи.
Опять была селедка и вареная картошка. Именно с ней собравшиеся
здесь русские люди ассоциировали свою далекую Родину. Несмотря
на то что никто из этих людей никогда не приезжал в Россию
и большинство из них родились в Парагвае, своей Родиной они
считали только Россию. И говорили они о ней с благоговением и
какой-то грустью в голосе.

К своему удивлению я узнал, что, помимо колючей проволоки на
заборе, дом Натальи, как и все окружающие дома, был оборудован
шестью разными системами защиты. Среди которых была такая,
что если в определенном месте на крыльце закурить сигарету, то
приедет полиция. Я, привыкший к тому, что у нас в деревнях двери
вообще не запирают, был поражен. Но все к этому привыкли и считали
нормальным. Странная страна. Военные перевороты, толпы
демонстрантов на улицах, воры, грабящие дома, страшная удушливая
жара летом и стопроцентная влажность. Как тут жить?

Я очень тепло распрощался со всеми этими замечательными
людьми почтенного возраста, как будто сошедшими в мою жизнь
с полотна старинных картин. Завтра начиналось мое возвращение
домой. Отъезд наметили на раннее утро. До катера, который меня
ждал за городом, мне должен был помочь добраться адвокат. Я встал
еще затемно. Почему-то мне не спалось. В восемь утра я вышел на
улицу, чтобы ждать адвоката там. Но ни в девять, ни в десять часов
он так и не приехал. Наконец, уже около одиннадцати его машина
лихо затормозила у моих ног. Адвокат показался из своей двери и,
даже не поздоровавшись, сообщил мне, что забыл дома документы,
которые он подготовил на всякий случай для меня. И тут же его
машина снова скрылась в дорожной пыли. Я так и обалдел. Конечно,
я слышал разговоры, что в этой стране времени никто не придерживается.
И если кто-то назначает встречу, то договариваются
не на определенное время, а на первую или вторую половину дня.
Прождать кого-то несколько часов в порядке вещей.
Адвокат вернулся лишь через пару часов. И никаких извинений.
Мы поехали с ним по каким-то маленьким дорожкам, по трущобам,
вдоль реки. Очень скоро мы увидели катер. Он представлял собой
большую старую деревянную рыбацкую лодку. Посередине в ней
стоял маленький, но сильно коптящий, ничем не прикрытый мотор.
За румпелем сидел угрюмый человек. Я поздоровался с ним, но
мои слова так и остались висеть в воздухе. Адвокат перекинулся с
мужиком несколькими фразами, и мы покатили по широкой реке.
С одной ее стороны редкий лес подходил к самой воде, но берега не
было, деревья росли на небольших кучках земли прямо из воды, насколько
можно было разглядеть. С другой — все было покрыто высоким
камышом. Несмотря на страшный внешний вид, наша узкая и
длинная лодка очень быстро скользила по воде. Зеркало реки было
идеальным, и мы разрезали его своим носом, оставляя за собой ровно
расходящиеся по обоим берегам волны. На носу было довольно
широкое место, сколоченное из досок. На нем я и расположился.
До позднего вечера капитан управлял своей лодкой, зажав румпель
под мышкой. Он сидел не шелохнувшись, глядя в одну точку, прямо
по курсу. Река была широкая, повороты плавные. Когда совсем
стемнело, мы продолжали плыть вперед, не сбавляя скорости. Как
в такой темноте можно было ориентироваться, мне было непонятно.
Наверно, капитан знал эту реку как свои пять пальцев. Так, без
единой остановки мы плыли до самого рассвета. Я успел немного
поспать на носу. Только после того, как на горизонте показалось
солнце, лодка ткнулась носом в берег. Ничего не говоря, капитан
махнул мне рукой, указывая направление. Я пошел по тропинке
и вскоре увидел грунтовую дорогу. Невдалеке, под деревом стоял
старенький «пежо». Я поздоровался с водителем. Он мне ответил
на английском, и мы поехали по дороге, объезжая большие лужи.
Через несколько часов дорога стала асфальтированной, а лес сменился
степью. Изредка останавливаясь около кафе или на заправках,
мы весь день двигались в сторону Буэнос-Айреса. Чем ближе
мы подъезжали к столице, тем оживленней становилось на дороге
и вокруг нее.

Лишь глубокой ночью мы добрались до столицы. Сначала мы
пересекли пестрые окраины, затем добрались до самого центра, с
величественными домами из серого камня. Это был огромный город.
Мне показалось, гораздо больше Москвы. Водитель привез
меня прямо к российскому посольству. Но была глубокая ночь, и
посольство было закрыто. Ну, ничего, поброжу по ночному Буэнос-
Айресу, тем более что ночь была очень теплой. Здесь не такая влажность,
как в Парагвае, и очень хорошо дышится. Я гулял по старым
улицам, утопающим в зелени. Несмотря на ночь, в городе было
оживленно. Вереницами ездили желто-черные машины такси. По
улицам гуляли люди.

Наконец посольство открылось, но, к сожалению, было воскресенье,
и мне ничем не смогли помочь. Нужно было прийти на следующий
день. Каких уговоров мне стоило без документов разместиться
в отеле, это отдельный разговор. Спасибо менеджеру, который, в
конце концов, пошел мне навстречу. Теперь я могу спать на белоснежных
простынях и мыться в ванной — королевская роскошь.
Отоспавшись как следует за день, вечером я вновь пошел бродить
по городу. Вскоре я попал на небольшую площадь, откуда, как
утверждают местные, зародилось танго. Я купил билет в маленький
зал, где аргентинские танцоры танго давали божественное по красоте
представление. Столько страсти и экспрессии в танце мне не
удавалось увидеть ни до, ни после этой ночи танго. Я был просто в
восторге.

78

Какое же это замечательное место на земле — Океан! Плавные,
ласковые волны медленно поднимают мою яхту, догоняя сзади.
Какое-то время я несусь перед гребнем волны вниз. Затем волна
прокатывается подо мной, и моя яхта задирает свой нос к небу. Несильный
ветер продолжает дуть с востока, точно мне в корму. На
небе ни облачка. Я загораю в чем мать родила, расположившись с
книгой на носу. Тяготы кругосветного путешествия, о которых я
читал в книгах и к которым готовился, в моем случае выглядели,
как совершенно безмятежный отдых. Никогда ранее я не имел возможности
столько валяться, нежась на солнышке, и столько читать.
Моя немаленькая библиотека подходила к завершению, а мне еще
плыть и плыть. Фильмы смотрю только по одному в день, чтобы
растянуть удовольствие. Почему-то хочется смотреть только наши
старые фильмы, ну может быть, еще французские мелодрамы. Американские
боевики пылятся на полке. Хотя пыли-то как раз в море
и нет. Это здорово. А еще очень хорошо, что нет мух и других насекомых.
Я режу тонкими ломтиками свежую рыбу и раскладываю ее
на палубе. Через пару дней получается такой деликатес, что пальчики
оближешь.

По ночам часто вижу вдалеке от себя, на небе зарево молний.
Мне даже странно, что где-то идут грозы, льют дожди, дуют сильные
ветра. Мне кажется, я один в этом пустынном раю, где дует
только попутный ветер и греет солнце. Из-за него я приспособился
спать днем, когда самая жара. Зато прохладными ночами я бодрствую
и любуюсь на звезды.

К концу второй недели моего трансатлантического плавания погода
стала меняться. Очередная звездная ночь не предвещала никаких
перемен. А когда рассвело, по небу уже летели вытянутые облака
с завитушками, похожими на чуб Буратино. Ветер же, наоборот,
сначала прекратился совсем, а потом задул мне прямо в лоб.
Отвыкший от такого обращения, я стал уваливаться южнее, чтобы
снова поймать ветер. Но надолго его не хватило. Вскоре он снова
зашел мне в лоб, а потом каждый час делал оборот по всем сторонам
света. Барометр угрожающе падал. Его даже не остановила отметка,
на которой было написано «низкое» давление. Его стрелка двигалась
почти со скоростью минутной на часах. Я радовался предстоящей
буре. Ходил по яхте, задраивал люки, привязывал веревками
множество мелких предметов, которыми, за несколько недель курортного
плавания успела обрасти яхта. Теплая, спокойная погода
расслабляет, поэтому сейчас необходимо было навести порядок
во всех ящиках. Мне совсем не хотелось, чтобы откуда-нибудь при
качке вылетела стопка посуды или рассыпались продукты. На Средиземке
я поддерживал на яхте более строгий порядок. Там шторма
не давали мне расслабиться.

Первый шквал пришел с севера уже под вечер. К тому времени
все небо уже было затянуто низкими тучами. У меня было время
подготовиться к нему, поэтому на этот раз врасплох он меня не застал.
Резкий порыв ветра никак не хотел заканчиваться. Скорее, он
минут через двадцать после начала стал немного спокойней. Анемометр
показывал больше тридцати узлов. Довольно резкое начало.
Океан потемнел. Появилось множество мелких волн, украшенных
белыми барашками. Я продолжал двигаться на запад с изрядным
креном. Волны бились о наветренный борт и обдавали меня брызгами
с ног до головы. Продолжать удерживать прежний курс, с
каждым часом становилось все сложней. К тому же еще и стемнело.
Я увалился под ветер и пошел на юг. Ветер угрожающе завывал в
снастях. После сорока узлов я окончательно скрутил передний па
рус. Но моя скорость от этого почти не уменьшилась. С кормы накатывали
большие валы. Приходилось все время стоять за штурвалом,
чтобы яхту не развернуло лагом к волне.

Шторм расходился поистине с океанским размахом. Я испытывал
одновременно азарт и страх. Только бы ветер не становился
сильнее, тогда мне бы нравилось это буйство стихии. К двум часам
ночи анемометр стал часто переходить пятидесятиузловую отметку.
Становилось совсем не до шуток. Брызги, сорванные с гребней
волн, дробью сыпали мне по спине. Обернуться назад, чтобы разглядеть
надвигающийся вал, было невозможно. Я подставлял корму
волне на одних ощущениях. В кромешной темноте что-либо разглядеть
было невозможно. По наклону палубы я понимал, скатываюсь
ли я вниз или карабкаюсь на следующий вал. Такой мощи стихии в
Средиземном море я не видел.

От постоянного напряжения к утру я уже с трудом стоял на ногах.
Хотя утро не сильно отличалось от ночи. Лил сильный дождь,
все вокруг было серым и темным. Но в свете дня я смог различать
водяные горы, окружавшие меня. Это было ужасное и завораживающее
зрелище одновременно. Когда эта стена воды, высотой с
многоэтажный дом, приближается к тебе сзади, мороз пробегает по
коже.

Яхта взлетает к самому небу, и ловко перевалив через гребень,
падает вниз, на самое дно ущелья, из которого видно только две
огромные стены воды — сзади и спереди. Яхта, находясь на наклонной
плоскости, все время пытается развернуться то левым, то правым
бортом. Я, как бешеный, кручу штурвал из стороны в сторону,
изо всех сил пытаясь не дать ей это сделать. Но после двенадцати
часов такой работы мои силы на исходе. А ветер и не думает успокаиваться.
Теперь стрелка анемометра иногда доходит до шестидесяти
узлов. Я никогда раньше не встречал такого сильного ветра. Удержаться
на ногах стало невозможно, приходится все время упираться
в стенку кают-компании. Мое положение становилось угрожающим.
Необходимо было бросить плавучий якорь. Но, во-первых, он
у меня не был подготовлен, а выпустить из рук штурвал я не мог ни
на секунду. А во-вторых, плавучий якорь надо было бросать с носа,
но для этого необходимо развернуть яхту на ветер, то есть в какой-
то момент она будет двигаться боком к гигантским волнам, а это
опасно. Но вариантов у меня других не было, иначе через полдня
я свалюсь совсем без сил. Надо было что-то предпринимать. Я завел
мотор, и дождавшись, когда очередная стена воды перекатится
под яхтой, резко повернул штурвал вправо. Яхта заскользила боком
вниз по склону волны. Когда я оказался на дне впадины, яхта
как раз стояла боком к надвигающейся стене воды. Я дал полный
газ, и яхта, поднимаясь на гору, изо всех сил старалась развернуть
свой нос на ветер. Мне казалось, время остановилось. Сантиметр за
сантиметром мы лезли на стену воды, а справа надо мной уже зловеще
возвышался подгоняемый ураганным ветром вертикальный
гребень. Если он упадет на меня сбоку, то яхта неизбежно перевернется.
Наконец, нос яхты скрылся под водой. Волна прокатила через
всю лодку, и в следующее мгновение я оказался на самом верху.
В лицо ударил ветер вместе с градом брызг. Дышать было невозможно,
открыть глаза тоже. Приходилось закрывать одной рукой
лицо, чтобы как-то терпеть боль. Я упал на колени и прижался к
самой палубе, в последней момент успев включить автопилот. Яхта
понеслась вниз с бешеной скоростью. Надо было срочно сбросить
обороты двигателя. Автопилот жалобно запищал, давая мне понять,
что он не справился с удержанием яхты на курсе. Я вскочил
на ноги и яростно стал отруливать, спасая ситуацию. Очередная
стена воды надвигалась на меня теперь уже с левой стороны. Как я
ни старался, но яхта упорно не хотела поворачивать свой нос в гору.
В последний момент я стал пытаться повернуть по ветру, но было
уже поздно. Тонны воды обрушились на яхту сбоку. В последний
момент я рыбкой прыгнул в каюту и повис на страховочном поясе
где-то на середине своего полета. Меня мотало по стенкам и потолку,
я полностью потерял ориентировку в пространстве. Кругом
была вода. Наконец я вынырнул и огляделся. Яхта стояла на ровном
киле. Кают-компания до половины была заполнена водой, по
ней плавали подушки от дивана. Мотор заглох. Я много раз ранее
проигрывал в голове подобную ситуацию, но наяву все оказалось
намного драматичней. Хотя паники у меня не было. Я точно знал,
что надо делать. Жалко только, что спасательный плот был убран
очень далеко.

Экстремальность ситуации добавила мне в кровь адреналина, и
сил прибавилось. Довольно быстро из-под своей койки в каюте я
выволок спасательный плот и поднял его в кокпит.
Но когда, вопреки моим ожиданиям, вместо того чтобы надуться
он камнем пошел ко дну, я растерялся. Такого поворота событий я
совсем не ожидал. Моя яхта быстро набирала воду, а у меня больше
не было средств спасения. Я тупо сидел и смотрел перед собой,
кровь пульсировала в висках. Мысли в голове проносились с дьявольской
скоростью, наскакивая одна на другую. Через минуту я
кинулся сооружать новый плот, из чего придется.

Надо было оторвать палубу на баке и крыше рубки. Дело в том,
что эти части корпуса я делал в самом конце строительства яхты.
И чтобы не повредить уже к тому времени готовый деревянный
корпус, я не стал приваривать балки, а прикрутил их на болтах и
герметике.

Я нырнул в затопленный моторный отсек за инструментом, и
оторвав монтировкой верхние шкафы в кают-компании, стал быстро
раскручивать ряд болтов. Вода в каюте уже доходила до моей
груди, а я все продолжал крутить и ломать свою яхту. Когда с этим
наконец было покончено и два больших куска палубы были отделены
от корпуса, я принялся срезать ножом парус и веревки, выбравшись
на нос яхты. В этот момент поверхность палубы сравнялась с
водой, и яхта медленно стала уходить под воду. Я не знаю, сколько
времени длилась вся эта эпопея, но я не чувствовал ни шторма, грохочущего
вокруг, ни собственной усталости.

Я опустил лицо в воду и увидел в последний раз свою растерзанную
яхту. Она очень медленно, слегка наклоняясь на нос, погружалась
в бездну. Я не успел вытащить из нее документы, вещи, продукты,
воду. Мне стало страшно. Я понял, что это конец. Но надо
было продолжать бороться. Наклонив собственным весом один ку
сок оторванной обшивки, я затащил на него вторую часть и крепко
связал их между собой. Затем я огляделся вокруг. На воде плавал
какой-то мусор, среди него отрезанные мной веревки с куском паруса
и почти полная пятилитровая бутылка воды. Я закинул это
все на плот и выбрался на него сам. Вокруг бушевал шторм. Плот,
как щепку, кидало по волнам. Дождь вместе с брызгами, подхваченными
ветром, летел параллельно воде. Стемнело. Я лежал плашмя
широко раскинув руки и ноги в разные стороны, чтобы не свалиться
с пляшущего по волнам плота. Не было сил ни шевелиться, ни
думать о своей судьбе. Я лежал совсем один, на крохотных кусках
от яхты, в кромешной темноте посередине Атлантического океана.
Чудовищный шторм бесновался вокруг меня.

79

Целую неделю я провел в этом замечательном городе. Все это
время работники посольства проверяли мои данные. Но я был этому
даже рад. За время моих приключений я потерял более двадцати
килограмм. Пугать своим внешним видом друзей и родню мне не
хотелось. Поэтому я всю неделю ходил по ресторанам и поглощал
бесчисленные аргентинские пирожные. Буэнос мне очень нравился.
Он чем-то напоминал мне Москву и Париж. Я целыми днями
гулял по его улицам, любовался архитектурой и парками.
Наконец в посольстве мне выдали справку, временно заменяющую
паспорт, и можно было лететь домой. Один раз в неделю
«Аэрофлот» выполнял сюда регулярные рейсы. Я без проблем купил
билет на ближайший рейс и через несколько дней уже сидел
на борту Ил-96. Аэробус разогнался по полосе и оторвался от земли.
В этот момент я первый раз ощутил себя дома. Все мои радости
и страдания прошлых месяцев жизни остались на земле. Я только
сейчас понял, как рисковал и какое чудо мне позволило находиться
сейчас здесь, на борту российского самолета в кругу соотечественников.
Одна за другой в моей памяти всплывали картины моего
путешествия. Как фотографии, они въелись в кору моего мозга.
Я мысленно пролистывал их в голове и вновь оказывался на своей
яхте, борясь с огромной стеной воды, нависающей надо мной, а потом
сразу же видел, как яхта скрывается в океанской пучине. Множество
ярких картинок осталось от плавания на плоту. И охота на
огромных рыб с копьем, и пасть акулы безумных размеров. А еще
помню ливень, который лился прямо мне в рот, и большую птицу,
на которую я охотился, сидя под плотом.

И, конечно, въелся мне в память мой плен и зомбиобразные
люди, живущие в джунглях. Интересно, из каких стран они попали
в этот плен. Может быть, среди них есть русские или европейцы?
У этих бедняг нет никаких шансов выбраться оттуда. А ведь все это
происходит не в кино и не в прошлом веке, а прямо сейчас, когда
я лечу на этом замечательном лайнере. Интересно, сколько еще на
земле таких мест, где в рабстве живут люди. И зря кто-то думает,
что это далеко и не его дело. Попасть туда может любой. Для этого
вовсе не обязательно в одиночку идти вокруг земли. Достаточно
простым туристом путешествовать по миру или, не зная специфики
той или иной страны, выйти за иностранца замуж.

Конечно же из моей памяти теперь никогда не сотрется русское
общество в Парагвае. И графиня Наталья, и господин Канонникофф.
Они мне оказали неоценимую поддержку в трудную для
меня минуту. Вспоминается драматичная судьба русского моряка
Валентина, которого перемололи жернова перестройки с его диким
капитализмом. А сколько еще таких, как он, просто сгинувших в
портовых трущобах?

Я уже летел несколько часов по направлению к острову Сале —
к месту нашей дополнительной посадки по пути в Москву, и, погруженный
в свои мысли, не замечал, что происходит вокруг. А на
борту самолета между тем назревала настоящая баталия.
Дело в том, что в южной Атлантике промышляют рыбкой наши
сейнеры, но домой, через пол земного шара, их оттуда не гоняют,
а просто раз в полгода туда летают сменные экипажи. С одним из
только что сменившихся экипажей мне и посчастливилось лететь в
одном самолете. Первые часов пять, пока человек двадцать здоровых
мужиков пили водку, было все спокойно. Затем досталось охране
самолета, которые вступились за стюардесс, когда дело дошло до
попыток изнасилования. Двух здоровых парней моряки вырубили
быстро. Почувствовав свою безнаказанность, рыбаки пошли
выбирать себе женщин по всему салону. Мужская половина соотечественников
притворилась спящей, пригнувшись ниже спинок кресел.
Визжащие женщины, тщетно пытающиеся найти поддержку у
своих мужей, метались по салону. Те же только словами пытались
образумить пьяное быдло. На помощь мужской части стюардов поднялось
всего человек десять пассажиров. Мои попытки объяснить
морякам, что я тоже моряк, успеха не возымели. Дрались мы долго
и безжалостно. Бежать было некуда, поэтому драка закончилась
только, когда все выбились из сил полностью. На промежуточной
посадке самолет простоял вместо одного часа — пять. Всех рыбаков
с сейнера увели в наручниках. Проснувшиеся мужья с жаром обсуждали
между собой, какие плохие бывают люди на свете.

Моя торжественная встреча с соотечественниками уже произошла.
Иллюзии о братстве и радушии нашего народа были разрушены
еще до прилета в Москву. Всю вторую половину продолжительного
перелета я проектировал новое парусное судно. На этот раз это
будет катамаран, который в любых ситуациях останется на плаву.
Я накопил немало опыта. Самое время его воплощать в реальность.
Мой дом — Океан. Я хочу жить только там, вместе с ветрами и дельфинами.
И в Россию я возвращаюсь только для того, чтобы подготовить
новую экспедицию.

Наш самолет приступил к снижению. Я пристегнул ремни и понесся
навстречу своим новым приключениям.

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Несколько лет после описанных мной событий я даже не смотрел
в сторону моря.

Но страсть к путешествиям — это зависимость, болезнь. Поэтому
прошло не так уж много времени после моего возвращения домой,
когда я построил новую яхту.

Правда, на этот раз моя яхта была на колесах и передвигалась
исключительно по суше.

Комфортабельный кемпер (дом на колесах) много лет служил
нам уютным пристанищем на европейских дорогах. Я вместе с
семьей, а часто и с друзьями, мотался по всему, что асфальтировано
от Лиссабона на западе до Урала на востоке, и от Осло на севере до
Ташкента на юге. Однако вскоре я стал замечать, что куда бы мы
ни ехали, встать на стоянку мы старались около воды. Не всегда,
конечно, удавалось переночевать на берегу моря, но на озере или
у реки — обязательно. Правда, подъехать прямо к воде на большом
автобусе не всегда было просто. Да и как это ни странно, после нескольких
лет скитаний по европейским дорогам тех, по которым мы
еще не ездили, почти не осталось.

Логичный вывод — построить плавающий дом. Так я и поступил.
Плавдом — это уже совсем не яхта и даже не дом на колесах.
Прежде всего, плавдом — это другой уровень комфорта. В отличие
от дороги, река не регламентирует размеры вашего дома. Поэтому
строить можно что угодно. Крохотные каюты превращаются в роскошные
комнаты, а кокпит — в открытую террасу. И не надо думать,
как поближе подъехать к реке. Теперь река всегда с нами.
Тема оказалось столь популярной, что, помимо своего плавдома,
я построил еще несколько своим друзьям и знакомым. Но количество
желающих только росло, и я с единомышленниками организовал
серийное производство плавдомов под маркой Тушинский
судостроительный завод. www.tsz-moscow.ru

Но вскоре Волга с впадающими в нее притоками стала для меня
тесной. К тому же не дает покоя сатисфакция с Атлантикой.
В 2009-м я заложил новое парусное судно для кругосветки.
На этот раз я решил отправиться в океан на большом парусном
катамаране вместе с женой и друзьями. Новый катамаран больше
напоминает парусный плавдом. Основное внимание при проектировании
теперь я уделил безопасности и комфортабельности.

Другими словами, новое судно не должно утонуть ни при каких
обстоятельствах. Этого не так просто достичь, если речь идет о
стальном катамаране водоизмещением тридцать тонн. Пригодился
мой опыт, применяемый в проектировании плавдомов. Я смог добиться
того, что удельный вес корпуса катамарана меньше удельного
веса воды. Поэтому мой новый катамаран не сможет утонуть,
даже если его перевернуть, наполнить водой или распилить пополам.
Комфортабельность судна тоже играет немаловажную роль для
меня. Когда корабль становится твоим домом на несколько лет, хочется
наслаждаться этим домом. Поэтому на жилой площади катамарана
почти в сто двадцать квадратных метров я разместил всего
четыре каюты. Но зато каких!

Корпус катамарана был спущен на воду 28 марта 2010-го. В настоящее
время я занимаюсь его достройкой.

В планах отправиться в новую кругосветку летом 2013-го.
Всегда рад видеть единомышленников. Планируется, что команда
будет меняться на разных этапах кругосветки. Сейчас формируется
костяк команды. Катамаран еще недостроен, еще не поздно
присоединиться.

Артемов Игорь Валентинович
Артемов
ХРОНИКА НЕОКОНЧЕННОЙ КРУГОСВЕТКИ
Художник Евгений Виленкин
Компьютерная верстка М. Бойковой
Корректоры А. Белова, М. Лобанова
Подписано в печать 20.10.2011 г.
Формат 60×901/16. Гарнитура «Петербург»
Печать цифровая. Усл. печ. л. 12,0
Тираж 2000 экз. Заказ №